Жильцы

Вилли был в свитере, в котором работал и расстаться с которым был словно не в силах, украшенном арабским ожерельем из стекляшек величиною с грецкий орех. На нем были желтые брюки в обтяжку и двухцветные коричнево-черные ботинки, мокрые от снега. Его эспаньолка и волосы были причесаны и напомажены, и, казалось, он был вполне доволен собой. Двигался он легко, с самоуверенным видом, прищелкивая пальцами. Хотя он не притязал на особенное остроумие, его слова вызывали всеобщий смех, жесты были красноречивы. Время от времени он поглядывал на Айрин, сидевшую у окна, иной раз таким пустым взглядом, как будто пытался вспомнить что-то забытое. А может, ему слышались голоса? Нечто новое в незнакомце, который однажды забрел с улицы в дом, где Лессер месяцами проживал в одиночестве; теперь Вилли сожитель по этажу, коллега-писатель, быть может, будущий друг. Его одинокая подруга, явно жаждавшая доброго слова, смотрела на мир из своего отчужденного далека. Возможно, это не ускользало от внимания Вилли, но, казалось, мало его волновало; над такими цыпками он лишь добродушно подшучивал. Лессер удивлялся, как легко Вилли сбрасывает с себя свое писательское «я», меж тем как он, Лессер, все время в уме продолжает писать. Сегодня вечером он решил поразвлечься.

Стараясь не подавать виду, Лессер внимательно присматривался к внебродвейской актрисе Вилли. Прикидывался он, а не она; Айрин сидела с таким видом, как будто говорила: я то, что ты видишь, не более того — и ничего не рассказывала о себе. Ей было, наверное, около двадцати пяти, крашеная блондинка, густая волна волос, перекинутая через левое плечо, лежала на груди как загадочная эмблема — тайна мучительно притягивала хозяина. Две женщины входят в мою крохотную квартирку, и я уже готов стать на голову. Он приветствовал свое старое «я».

Выйдя из минутного отчуждения, каким бы настроением оно ни было вызвано, актриса стянула мокрые сапоги и с рюмкой в руке принялась обследовать квартиру; ноги она ставила носками внутрь, и ей, женщине высокого роста, это очень шло. Следом за ней тянулся шлейф запаха гардении — Лессер слышал его. Он был неравнодушен к цветам. На ней была короткая юбка на пуговицах и ярко-розовая кофта; ее молочно-белая грудь обнажалась, когда она наклонялась смахнуть с колен пепел. Она сидела на подушечке, раздвинув колени. Лессеру видно было все вплоть до развилки бедер. Айрин поднялась, будто высидела яйцо, и что-то сказала Мэри. Та засмеялась в молитвенно сложенные ладони. Лессер сбежал в свой кабинет.

Господи Боже, почему мои желания у всех на виду?

Немного спустя он вышел из кабинета на звуки музыки: гости танцевали, Мэри — превосходно — с Сэмом, Айрин с Вилли; Лессер подозревал, что это она выбрала его, а не наоборот. Они танцевали под рок-музыку, лившуюся с пластинок, которые принес в бумажном мешке Вилли, — толчея качающихся плеч и ягодиц. И хотя танцевали они так, как будто и впрямь были связаны брачными узами, — Вилли сосредоточив взгляд больших насмешливых глаз, Айрин кружась вокруг него с застывшей улыбкой на бледном лице, словно лицо не участвовало в танце, — они танцевали, словно кроме них никого не существовало; при этом писатель чувствовал, что они стараются не прикасаться друг к другу, хотя и разговаривают без умолку. Он пытался определить степень их взаимного несогласия: а может, он просто обманывает себя, может, это явное сопротивление другому — лишь проявление привязанности, свидетельство амбивалентности чувства, более сильного, чем однозначное влечение? Лессер дважды пытался втиснуться между ними, но ни одному из танцоров это не пришлось по душе. Однако был момент, когда Айрин закатила Вилли пощечину; он ответил ей еще более крепкой; она всплакнула, затем они продолжали танцевать.

Лессер вклинился между Сэмом и Мэри. Сэм попытался удержать Мэри, но она уклонилась от Сэма и подступила к Гарри. Негритянка танцевала с Гарри, как будто не знала другого партнера. Глаза ее были закрыты, движения сладострастны. Лессер остановился и смотрел, как она извивается. Мэри, открыв глаза, засмеялась и выбросила вперед руки; он поспешил ей навстречу, скупо ведя свою партию, пока она тряслась на какой-то совершенно невиданный манер. Ее шаги были скоры, изящны, загадочны; она была как листва, танцующая вокруг дерева-Лессера. Он расслабился, закружил ее, Мэри его поощрила. Пока они танцевали посреди комнаты — Сэм мочился из окна в метель, — Мэри шепнула Лессеру, что живет всего в двух кварталах отсюда.

Осознав чуть позже смысл сказанного, он решил закадрить ее у себя в кабинете, когда рок гремел вовсю. Сэм пребывал в остолбенении, а Вилли и Айрин по-прежнему были заняты своим курьезным ритуалом ухаживания.

Поощряемый Мэри, Лессер поцеловал ее и запустил пальцы ей под бюстгальтер; она, тяжело дыша, ответила ему влажным поцелуем, но не выказала особого пыла, когда он попытался завалить ее на кушетку. Казалось, она что-то обдумала, затем со вздохом сжала его руки и отвела их от себя.

Сверкая глазами, она стояла, выставив вперед таз и изогнув шею. Маленькие груди, ладное тело, стройные, красивые ноги. Гарри, с напряженным членом, надеясь распалить ее своим желанием, задрал на ней мини-юбку.

Мэри с силой оттолкнула его. — Отцепись, беложопый, ты пахнешь.

Лессер почувствовал, как желание спало.

— Я не хотел обидеть вас.

После минуты натянутого молчания она смягчилась и быстро поцеловала его. — Не огорчайся. Мне надо настроиться на секс, такая уж я есть. Будь добр ко мне, и я отплачу тебе тем же. Хорошо?

Гарри преподнес ей искусственную фиалку из кувшина, стоявшего на подоконнике. Мэри взяла цветок, поискала, где бы пришпилить его у себя на платье, затем бросила в лежавшую на кушетке сумочку.

Он еще раз извинился.

— Не казнись, Гарри. Ты мне очень нравишься.

— Тогда о каком это таком запахе ты говорила?

— Ты пахнешь как белый, вот и все.

— А как пахнут белые?

— Никак.

— Ну тогда мне не о чем беспокоиться.

— Не беспокойся, — сказала она. — Жизнь слишком коротка, теперь все в порядке?

В комнату заглянул Сэм, и Мэри, взяв сумочку, пошла к нему. Лессер сказал себе: не скандаль, пусть даже вечеринка и не удалась.

*

Гарри просит у Вилли сигарету с марихуаной.

Вилли предлагает ему потянуть от своей. Они сидят, скрестив ноги, на полу маленькой кухни, плечом к плечу, передавая друг другу обслюнявленную сигарету.

Она с ливанским гашишем. Не нюхай ее, старик, всасывай ее в себя.

Лессер удерживает в себе сладостно-жгучий дым, пока комната не наполняется сиянием, не расширяется. Воспаряют ввысь арки, закатное окно вспыхивает густым розовым светом. В затонувшей церкви звонят колокола.

И вот уже этот собор — плавучий остров, пахнущий лесом и цветами после летнего дождя. Корни тысяч деревьев полощутся в желтой воде. Мы одни на этом плавучем острове, Вилли, острове, полном вечнозеленых растений и диких пурпурных роз. Мы плывем по течению. В дремучих лесах звонят колокола. Люди на обоих берегах реки машут нам руками, когда мы проплываем мимо. Они машут красными, белыми и черными флагами. С ними следует раскланиваться, Вилли. Я раскланиваюсь со своего острова. Они издают приветственные возгласы, а я раскланиваюсь. Тебе бы тоже следовало раскланиваться.

Спасибо, люди, моя следующая будет моей лучшей.

Что это за люди — негры или белые?

Черные в белых шляпах, белые в черных. Они кричат «гип-гип ура», потому что мы хорошие писатели. Мы самовыражаемся, считая, что знаем себя. Мы говорим людям, кто они такие и почему. Мы заставляем их почувствовать то, что им и во сне не снилось. Они плачут, видя нас в слезах, и смеются, когда слышат наш смех, либо наоборот, но это не имеет значения.

О чем ваша книга, Лессер?

Мне думается, о любви.

Вилли хихикает, гребет спокойно, ровно, его мускулы так и взблескивают на солнце, когда воду рябит.

Моя книга о человеке, который пишет потому, что никогда по-настоящему не говорил правды, хотя ему до смерти хочется этого. А о чем ваша книга, Вилли?