Декабристы на Севере

Составитель проекта полагал, что над большой государственной тюрьмой, которую он намеревался создать на Соловках, неприлично начальствовать служителю религиозного культа. Суточные рапорты офицера архимандриту о тюремных делах несовместимы, с его точки зрения, с военной дисциплиной, поскольку по уставу один другому не подчиняется, и, кроме того, исполнение обязанностей тюремного стража компрометирует лицо духовного сана. Дабы архимандрит не числился в двух ипостасях, Миницкий считал необходимым утвердить инструкцию, определяющую ответственность как настоятеля монастыря, так и военного командира за острог и узников. Помимо этого, он настаивал на том, чтобы сведения об арестантах, их жизни и поведении, представлялись два раза в год не только духовным, но и губернским властям и “чтоб инспектирующий военную команду армейский начальник мог посещать арестантов на том самом праве, как губернские прокуроры посещают остроги, и доносил бы всякий раз, что найдет по своей команде, равно и генерал-губернатору”. [45] При таком порядке отряд из 41 человека, включая двух обер-офицеров, трех унтер-офицеров и 36 рядовых, сможет, по убеждению Миницкого, при трехсменном карауле обеспечить надежную охрану до 100 заключенных. [46]

Царь не мог позволить, чтобы декабристы размещались по двое и более в одной камере. Николай I боялся даже мимолетных встреч революционеров, не то чтобы постоянного общения между ними. Декабристы были слишком опасны для тирана своими мыслями и поступками. Каждый из них должен был томиться в одиночке.

Соображения Миницкого были доложены царю. Последний мог заметить, что дотошности хозяина края позавидовал бы, пожалуй, сам Нестор-летописец. Николай I одобрил идею перестройки существовавшего в монастыре тюремного корпуса, но потребовал “дом отделать так, чтобы арестанты сидели не вместе, а поодиночке, кроме находящихся в числе сих арестантов скопцов, которые могут сидеть и более двух вместе”. [47]

Царю понравилось предложение об уточнении и определении прав и обязанностей командира соловецкого воинского отряда. Об этом свидетельствует письмо дежурного генерала главного штаба коменданту Петропавловской крепости генералу Сукину. Документ этот, датированный 30 октября 1826 г., следующего содержания: “В Соловецком монастыре содержатся разного рода арестанты под надзором находящейся там воинской команды… По отдаленности сего места от губернского города и по неимению над той воинской командой ближайшего надзора государь-император, желая снабдить начальника той команды надлежащей инструкцией как о должности его, так и о наблюдении за находящимися там арестантами, высочайше повелеть соизволил поручить составление таковой инструкции вашему высокопревосходительству”. [48]

В проекте инструкции, составленной таким знатоком тюремных дел, каким был в глазах царя Сукин, предлагалось установить в соловецком остроге для декабристов точно такой же режим, какой был в секретном Алексеевской равелине. Но генеральский опус не потребовался. Он был положен под сукно и сейчас хранится в Центральном государственном военно-историческом архиве СССР. [49]

С лета 1826 года осужденных на каторгу декабристов стали партиями отправлять в Сибирь. Надобность в тюрьме Соловецкого монастыря отпала. Царь и его подручные потеряли интерес к главной тюрьме синода, являвшейся одновременно секретным государственным застенком.

4 июня 1827 года на справке об устройстве в монастырской тюрьме на Соловецком острове одиночных камер для арестантов “офицерского чина” дежурный генерал главного штаба, по повелению Дибича, настрочил резолюцию: “По ненаставшей надобности в предполагаемой перестройке высочайше повелено дело сие оставить без дальнейшего производства”. [50] Монастырский синклит не поставили в известность об изменившихся правительственных планах. Смиренномудрые старцы навели в тюремном здании, напоминавшем мифические авгиевы конюшни, элементарный порядок, произвели внутреннюю перепланировку, с учетом царских рекомендаций, оборудовали 27 чуланов (11 двухместных в “нижнем жилье” и 16 одиночных на втором этаже) и стали ждать поступления новых жертв, арестантов “офицерского звания”…

АЛЕКСАНДР СЕМЕНОВИЧ ГОРОЖАНСКИЙ

Первого такого узника они дождались лишь несколько лет спустя. В 1831 году в тюрьму Соловецкого монастыря заточили видного деятеля Северного союза декабристов, активного участника восстания 14 декабря 1825 года на Сенатской площади, поручика Александра Семеновича Горожанского. Он был единственным представителем первой фаланги революционеров, которому не удалось избежать заключения в монастырскую тюрьму на приполярном острове.

А.С. Горожанский родился, предположительно, в 1800 или 1801 году [51] в семье богатого псковского помещика, коллежского асессора Семена Семеновича Горожанского. [52] Воспитывался вначале дома гувернерами, а с 1815 года учился в Дерптском университете на философском факультете. Стремился усовершенствоваться “в предметах, к военной части относящихся”. Через четыре года тщеславный отец, возлагавший на способного юношу большие надежды, отозвал сына из университета и благодаря своим связям определил в один из самых аристократических и близких к трону полков столичной гвардии — Кавалергардский.

Из формулярного списка, подписанного командиром полка генерал-майором графом Апраксиным, видно, что Горожанский начал военную службу 12 ноября 1819 года юнкером. 11 февраля 1821 года получил первый офицерский чин в кавалерии — корнета.

Перед молодым кавалергардом открылась завидная карьера. 2 августа 1822 года Горожанского назначили полковым казначеем. Это была дань уважения его порядочности и состоятельности: чтобы иметь право хранить полковые деньги и ценности, нужны были личная честность и материальный достаток. Горожанский обладал тем и другим. Архивные документы не оставляют сомнений в благородстве и зажиточности казначея. В Петербурге у него были великолепная квартира, первоклассный повар, два кучера, камердинеры, чего не имели не только равные ему по званию и положению, но и старшие офицеры привилегированного полка тяжелой гвардейской кавалерии. [53]

За год до восстания, 12 декабря 1824 года, Горожанский стал поручиком и принял взвод.

Александр Семенович был человеком высокого интеллекта и прекрасного образования. В послужном листе, из которого заимствованы сведения о продвижении декабриста по службе, записано: “По-российски, по-немецки, по-французски, истории, географии, математике, алгебре, геометрии, тригонометрии знает”. [54]

Кавалергардский полк был богат именами первых революционеров. По сравнению с другими полками в нем значилось накануне и в период восстания самое большое число членов тайного общества — 14 человек. Правда, двое из них — поручик А.А. Крюков и ротмистр В.П. Ивашев — были адъютантами командующих 1-й и 2-й армиями и входили в состав Южного союза. Еще один из декабристов, полковник И.Ю. Поливанов, за год до восстания вышел в отставку и отошел от активной деятельности, что, впрочем, не избавило его от суда. Поливанова приговорили к лишению чинов и дворянства и ссылке на каторгу.

В Кавалергардском полку служили в разное время декабристы “старшего поколения”, прошедшие огонь Отечественной войны 12-го года: генералы С.Г. Волконский и М.Ф. Орлов, полковник П.И. Пестель, подполковник М.С. Лунин и другие. [55] Здесь вынашивал планы национальной революции будущий предводитель греческих этеристов Александр Ип-силанти. Этим гордилась гвардейская молодежь. Вольнолюбивый дух витал в полку.