Двойник

При внешнем простодушии малый он был очень себе на уме. В Афгане наладил свой бизнес. Начал с того, что давал пострелять из автомата афганским мальчишкам, у которых при виде «калашникова» горели глаза. Один выстрел — десять афгани. Это было куда прибыльнее, чем сливать соляру или продавать колеса и запчасти от «Камазов» — этим промышляли прапоры и сержанты. На скопленные афгани Иван купил дубленки и отправил в Москву, оттуда знакомый летчик военно-транспортной авиации привез дешевую советскую электротехнику — кипятильники и утюги, в Кабуле они шли нарасхват. Так и пошло. Этот торговый мост продолжал функционировать и после демобилизации Кузнецова. Так что жалкая студенческая стипендия была для него вопросом принципа, даже малости он не хотел отдавать этому «гребаному государству, за которое кровь проливал».

После возращения Кузнецова в Москву Герман виделся с ним от случая к случаю, сближение их произошло через несколько лет, когда Герман работал в УБХСС ГУВД Москвы и одновременно, не афишируя этого среди сослуживцев, возглавлял многопрофильный кооператив «Континент». В нем были четыре хозрасчетных участка по мойке окон в магазинах и учреждениях, бригада альпинистов, обслуживающая высотные здания, четыре ремонтно-строительных подразделения, конструкторское бюро по проектированию спортивных тренажеров, пользующихся очень большим спросом, их делали в арендованных цехах на московских заводах и на металлургическом комбинате «Азовсталь» в Жданове. Было налажено производство вагонки, облицовочной рейки, дверных и оконных блоков. Дело стремительно разрасталось. Рынок сметал все подряд, он казался бездонным.

В кооперативе Германа работало тридцать штатных сотрудников и около пятисот человек по трудовым соглашениям. К 1989 году на счету «Континента» было два миллиона рублей, свою часть прибыли Герман складывал в раскладную тахту, в ящик для белья, он уже закрывался с трудом.

Эти два безналичных миллиона в банке и особенно вид набитого деньгами ящика все чаще вызывали у Германа смутное беспокойство. Он быстро и как-то незаметно пережил ощущение собственного богатства. Восьмиметровую комнату в коммуналке на Ленинском проспекте, их первое в семейной жизни с Катей собственное жилье, обменяли с доплатой на двухкомнатную квартиру у черта на куличках, в Свиблове, потом с очень большой доплатой на трехкомнатную в хорошем доме на Фрунзенской набережной. Купили машину — «Жигули»-«семерку» цвета кофе с молоком. Достали югославскую мебель. Купили японский телевизор с видеомагнитофоном, норковую шубку и дубленку Кате. Герман мог купить все, что хотел, поэтому не хотел ничего. Из всего, что составляло мечту советского человека: квартира, машина, дача, не было только дачи. Катя была равнодушна к природе, а из памяти Германа еще не изгладились прелести дачной жизни, когда он с утра до вечера кормил прожорливых цыплят, рубал им головы и ощипывал хилые тушки.

Деньги перестали быть для него средством для жизни, обрели какое-то новое качество. Было что-то неправильное в том, что они лежат без употребления. Они как бы таяли на глазах из-за набирающей скорость инфляции. Разумнее всего было купить на них доллары, но еще действовала 88-я статья Уголовного кодекса «Нарушение правил о валютных операциях», по ней можно было схлопотать до восьми и даже до пятнадцати лет с конфискацией имущества. За валютчиками присматривали, в их среду были внедрены осведомители КГБ и милицейская агентура. В два счета засветишься и попадешь в шестерни правоохранительной системы. Между тем уже начали появляться первые совместные предприятия с западными фирмами, имевшие лицензии на валютные операции, но что это такое и как к ним подступиться, никто толком не знал.

Однажды осенью, в разгар горбачевской перестройки, Герману позвонил случайный знакомый, некий Владик, предложил встретиться: есть серьезные люди, которые могут продать американскую валюту за российские «деревянные» по безналичному расчету. Этот Владик — Герман вспомнил его не без труда — долговязый белобрысый парень лет двадцати двух, был мелким фарцовщиком, вертелся в Центре международной торговли, навязывая знакомство западным бизнесменам, которые зачастили в Москву. Его связь с серьезными людьми вызывала очень большие сомнения. Да и само предложение выглядело совершеннейшей дичью, ни одному здравомыслящему человеку и в голову не могло прийти, что можно законным образом за рубли купить валюту. Что не разрешено, то запрещено. Принцип этот казался незыблемым, как сама советская власть.

На встречу Герман не поехал. Но Владик продолжал звонить и в конце концов Германа уболтал. Тем более что время у него было.

Незадолго до этого Герман подал рапорт об увольнении из МВД, где прослужил около пяти лет. Решение уволиться из милиции зрело в нем уже довольно давно. Все труднее становилось совмещать службу с руководством кооперативом. Да и сама служба утратила свою привлекательность. Поступая в милицию, Герман рассчитывал попасть в МУР под начало Василия Николаевича Демина, но руководство распорядилось иначе. Выпускника МГУ с высшим юридическим образованием направили в УБХСС, где были нужны грамотные специалисты.

Во времена внештатного сотрудничества с МУРом, выезжая с тревожной группой на ограбления и убийства, собственноручно составляя протоколы об осмотре трупов, потому что пьяные опера уже не могли держать авторучку, Герман ощущал гордость от причастности к милицейскому братству, к этим крутым мужикам, крепко пьющим, циникам и матершинникам, без высоких слов делающим свое дело, очищающим жизнь от выродков и убийц. В УБХСС же Герман попал в систему, функционирующую по законам, никем не сформулированным, но обязательным и для следователей, и для прокуроров, и для судей. Линию поведения опера Ермакова диктовало начальство, руководствуясь своими, высшими соображениями, расследования носили характер политического заказа и были частью какой-нибудь очередной «кампании». Личные интересы тоже не забывались.

Еще в первый год службы на него произвел тяжелое, остро-болезненное впечатление случай, о котором он никому не рассказывал, так как для всех это было ерундой, не заслуживающей внимания. Судили двух продавщиц. Они продали две тонны отдельной колбасы, стоившей два рубля двадцать копеек за килограмм, по два девяносто. Статья предусматривала от двух до пяти лет, но продавщицы были молодые, ранее не судимые, так что могли получить по минимуму или даже условно. Герман, который вел это дело, был вызван в суд в качестве свидетеля. Перекуривая перед началом заседания, разговорился со знакомым судьей. Тот спросил: «Сколько им дать?» Герман удивился: «Ты у меня спрашиваешь? Ты судья. Да хоть пятерку, это тебе решать». Огласили приговор: пять лет. «Ты что — о…л?!» — накинулся Герман на судью после заседания. Тот напомнил: «Ты же сам сказал — дать пятерку». «Я пошутил!» «Такими вещами не шутят. Я решил, что у тебя в этом деле есть свой интерес». Позже приговор пересмотрели, но воспоминание об этом случае так и осталось занозой.