Дочь

И пока папа сидел, уставясь в пространство перед собой, я вклинился в их диалог. Я ел за троих и попытался сказать что-то с набитым ртом, чтобы примирить их. Я сказал, что раз так, то, конечно, она не может лететь.

— Не встревай, Макс. Я хочу, чтобы ты полетел. Ты ведь был без ума от Юдит, не так ли?

И тут я сказал маме, что она ставит под угрозу свой брак. Как будто мы с ней были одни в комнате.

Мама продолжала упрямо рыдать, встряхивая головой. Ну да, наконец-то она выбрала время, чтобы сказать все, что думает. Казалось, она потрясена собственным мужеством и невозможностью повернуть все вспять. Это был безумный рывок к свободе, какой случается, когда человек слишком долго терпит свое приниженное положение, но в конце концов срывается с катушек, круша все на своем пути. Наверное, мама и сама не понимала, что именно сейчас сделала.

Она поднялась наверх и включила пылесос. Пылесос, я знал с детства, был ее персональным аппаратом для медитации.

Я откинулся на спинку стула. По столу были разбросаны бобы. Папа продолжал смотреть перед собой, но уже не выглядел сердитым, скорее — погруженным в размышления.

Я не знал, было ли то, о чем говорила мама, правдой. Но я заметил, что во время визита Юдит они почти не разговаривали. Скорее всего, в их прошлом действительно было полно ссор.

Я часто вспоминал, как тетя Юдит стояла у стола, накрытого к завтраку. С тех пор я несколько раз звонил ей, и, хотя это были пустые разговоры, мне показалось, будто между нами существует особая связь. Она мне нравилась. Я был бы не против, как говорится, отдать ей последний долг и почувствовал себя прекрасно, когда понял, что хочу именно этого. Естественно, с папой должен ехать я. Лана заканчивала курс искусствоведения в Дании и теперь сдавала экзамены.

Папа сразу заказал билеты до Чикаго. Но позвонил какой-то племянник Бенно и передал, что Юдит, оказывается, желала быть похороненной в Израиле и ее тело туда уже отправили. Бенно, видимо, был не в себе, когда утром звонил родителям, и забыл сказать об этом.

Новость шокировала всех, особенно папу, который понятия не имел об особой привязанности Юдит к святой земле Иерусалима.

Я тоже удивился. В наших телефонных разговорах Израиль не упоминался никогда.

И маму новость заинтересовала — лететь туда, конечно, не так долго, но добавился лишний повод поставить на своем. Она даже выключила пылесос, когда папа деловым тоном сообщил об изменении маршрута. Только я заметил умоляющее выражение его глаз. Она не может лететь, сказала мама, особенно — в Израиль. После чего небрежным движением снова врубила свой обожаемый «бош».

Она все еще пылесосила, а я пытался заказать по телефону новые билеты для папы и для себя, когда мне в голову пришла гениальная идея. Не помню, появилась ли она оттого, что я пребывал в панике, или возникла в процессе спешной разработки плана действий, но привела меня в прекрасное настроение, хотя ничего особенного в ней не было. Этой идеей нужно было немедленно с кем-то поделиться.

Механический голос в очередной раз сообщил мне, что очереди ожидают еще десять человек, когда я отключился и набрал другой номер.

Сабина отвечала, запинаясь от неожиданности:

— Прямо сейчас, ты хочешь сказать, уже сегодня? Если Дом меня отпустит… Твоя тетя… Вот ужас-то! Они должны разрешить мне, ведь это поездка в Израиль… Господь Всемогущий! Завтра — в Иерусалиме! А твой папа не будет против? Вау! Что там у вас шумит, полиция? Или пожарники приехали?..

— Пылесос. Я сейчас перезвоню.

На самом деле я знал, как он ответит на этот вопрос. Знал, не успев еще повернуться и посмотреть на папу. Почему я не дал себе труда сперва подумать?

Я стоял в гостиной и высказывал свои наивные идеи, тонувшие в реве пылесоса. Папа сидел на диване, надев наушники, и слушал музыку, размахивая в такт рукою.

— Пап, мне было бы приятно, если бы моя девушка поехала с нами.

Я понимал, что должен не утверждать, а спрашивать.

Но папа ничего не слышал. Он не сразу заметил, что я что-то говорю. Глупые слова вылетали в комнату и возвращались ко мне. Никто, кроме меня, их не слышал. Девушка. Моя девушка. Я наклонился к нему поближе и повторил свой вопрос.

— Девушка?

Его голос мгновенно изменился. Я никогда не приводил своих девушек домой, они были чужими, у нас в семье их не любили. Только раз, мне тогда было шестнадцать, я привел домой девушку. С тех пор я поумнел и больше этого не делал.

Папа снял наушники, чтобы услышать, что я там выкрикиваю.

— Ты видел ее в Доме Анны Франк, когда мы были там с тетей Юдит.

— Анна Франк? — Теперь он тоже пытался перекричать пылесос. — Господи, этого не может быть!

Я понял: он решил, что так зовут мою девушку.

— Моя девушка там работает, слушай, что я говорю, черт побери!

— И как же ее зовут?

— Сабина. Сабина Эдельштайн. Темненькая, с большими черными глазами.

— Да что ты! Глаза, как арабские пятки?

Поразительно, но папа всегда готов был отпускать подобные шутки. Он даже слегка улыбнулся.

Большая, темная и с влажными глазами, как арабские пятки. Сколько раз я слышал нечто подобное.

Похоже, новость его обрадовала.

— Я рад, что ты мне об этом рассказал, сынок. — Он смотрел на меня выжидательно, не вполне уверенный, должен ли еще что-то добавить. — Она красивая?

Господи, теперь он перешел на игривый тон.

Мама заметила: что-то происходит, и выключила пылесос.

— Что? Что такое?

— Он завел девушку, наш Макс.

Радость мелькнула на мамином лице, но я видел, что она пытается сдержать ее, боясь меня напугать. Я принялся рассказывать снова:

— Сабина, та девушка из Дома Анны Франк.

Мама хотела знать, не полюбили ли мы друг друга прямо тогда, с первого взгляда.

— Боже мой, Макс, в это невозможно поверить.

— Хорошая девушка?

— Да, да, конечно. Пап, так ты не против? Тогда ты сам сможешь убедиться, что она красивая.

— Не против? Чего?

— Чтобы она поехала с нами.

— О чем ты? Вместе? Ты хочешь сказать, вместе с нами в Израиль? — Он обиженно посмотрел на маму, беспомощно пытаясь найти поддержку. — Он хочет взять свою новую подружку с собой в Израиль! Ты что, совсем рехнулся? И кто за это будет платить?

Радость моя немедленно испарилась. Об этом я не успел подумать. Но сразу нашелся:

— Я, кто же еще. Да Господи, я ее еще и не спрашивал.

— Я и не знал, что у него есть подружка, — сказал папа, обращаясь к своим наушникам. — Впервые слышу об этом.

Он казался покорным и одновременно рассерженным. Я чувствовал себя виноватым оттого, что придумал все это. Почему нельзя, чтобы все шло нормально, без обид и обвинений?

Я слышал, как он бормочет: «Он ведет себя, черт побери, так, словно это каникулы… — и потом: — Почему бы тебе на самом деле не поехать в Израиль одному со своей новой подружкой?»

Мама беспомощно посмотрела на меня. Она уже израсходовала сегодня весь свой арсенал, и ей нечего было сказать.

— Господи, опять все сначала, — прошептала она, наклоняясь и включая пылесос.

Мне показалось, что наступает конец света.

Наушники снова прикрывали папины уши, «бош» снова взвыл, и мама, наклонившись, полезла специальной узкой щеткой под диван.

Папа взмахивал правой рукой в такт музыке. Он был уже далеко.

— До чего же в этом доме все нахальные! — прокричал он, погружаясь в музыку, вечную защитницу от всех невзгод и маминых пылесосных атак.

Часом позже, когда я уже сидел у себя на чердаке, так и не заказав билетов, он позвонил. Я успел прикончить бутылку вина и был жутко зол. В конце концов, я давно уже не ребенок. Я просто обалдел, когда он позвонил. Он не звонил никогда.

— Привет, Макс. — Казалось, он куда-то торопится. Я ничего не ответил. — Мама сказала, что я должен тебе позвонить…

— Занятно.

— Я купил билеты. Хочу вылететь сегодня, похороны завтра в три, у нас, у идн [5], это делают как можно быстрее.