Чингиз-роман

Боюсь пропустить тот момент, когда принесут в жертву рыжую верблюдицу-гитару. Боюсь не услышать, как запоют после расправы победные и погребальные песни. Как захлопают в ладони и затопают в экстазе. Как пустят из горла жертвенной верблюдицы-гитары кровь. Как оторвут ей всей пятерней голой руки голову-гриф. Вырвут вместе с жилами-струнами. А потом под всеобщий вопль и визг — рассекут рыжей гитаре-верблюдице грудь и вынут еще горячее, еще пульсирующее сердце…

Чтобы на следующий год другой мальчишка, еще жеребенок, еще верблюжонок с молоком на губах, пришел на это самое место. И только по ему одному ведомым признакам учуял запах кровавых букв на подъездной стене. Запах кровавых слов с привкусом смерти. И задрал голову в небо, и увидел звезду, и услышал стук.

И понял: этот стук зовет его вверх — к удали. Эта звезда влечет его в небо — к свободе. И, поддаваясь этому зову, он крикнет: «Ура! Руби!» — и пойдет, ощущая простор и бесшабашность в груди, крушить все на своем пути. Крушить этот город с ненавистными заводами и семейными трущобами, что пытается закабалить его. Эти подъездные скрипучие двери и телефонные будки с проводами, что опутывают его по рукам и ногам. Он крикнет: «Ура! Руби эту цивилизацию с ее хозяевами!». Крикнет, зная, что нравится сверкающей звезде — там, в небесах. Что он вместе со звездой. И головокружительное ощущение великого духа переполнит его сердце.