Новый Мир. № 2, 2000

Метод «делания» супер-Павича очевиден. Мифологизируется абсолютно все, что до писателя касаемо, — от расчесывания волос его женой до предметного, книжного воплощения сочинений самого знаменитого со времен Гаврилы Принципа серба («У одного моего приятеля из Сараево, — сообщает Павич в интервью, с которым, собственно, мы и будем разбираться ниже, — во время войны в Боснии сожгли всю библиотеку, уцелел только „Хазарский словарь“, он привез и подарил его мне — ни одно слово не пострадало. А это видите? Мое имя сгорело»). На таком возбужденно-таинственном фоне из статьи в статью, из рецензии в рецензию переползают яркие жанровые определения-ярлыки его книг. Потенциального читателя эти заявки еще до всякого чтения вводят в состояние ожидания встречи с чем-то неведомым, подобного чему не бывало еще. Никогда. Ни у кого. Нигде. Газетные утверждения, будто Милорад Павич есть главное культурное событие двадцатого века, приводятся на обложках павичевских изданий. Но и этого мало. Когда я наткнулся в журнале «Новое время» (1999, № 36) на статью-интервью Е. Егеревой, посвященную новому роману Павича «Письменный прибор», уже из подзаголовка которой узнал, что Павич является также и автором первой книги века двадцать первого, — сделалось не по себе: как-то неловко даже общее небо коптить с титаном, единым махом оплодотворившим два столетия.

Та часть статьи, что принадлежит перу обозревателя, аккумулирует буквально все, что обычно по поводу Павича и его книг повторяется:

1. У Павича нет биографии, есть только библиография.

2. Павич написал роман в 100 тысяч слов «Хазарский словарь», читать который можно 2 миллионами 500 тысячами способов.

3. Роман-кроссворд «Пейзаж, нарисованный чаем» читается по горизонтали, по вертикали, по любовным историям, по темам и т. д.

4. Роман-часы «Внутренняя сторона ветра» следует читать полтора раза, и конец его в середине.

5. Есть у Павича и пьеса-меню, где читателю предлагается самому выбрать блюда и составить собственное меню текста.

6. «Хазарский словарь», существующий в компьютерной версии, можно читать, перемещаясь по истории хазарской полемики, как по Интернету, с помощью мышки в индивидуально выбранном направлении. Пособия к текстовым редакторам в данном случае становятся ключом к его книгам, складывающимся в один огромный текст.

7. Павич первым ввел в литературу понятие виртуальной реальности.

Ну, лозунг номер один мы с легким сердцем вычеркиваем: это штампованный рекламный слоган, который кем только из писателей в последние полвека не повторялся. А вот остальные достойны обсуждения. Уже тем, с каким упорством в них игнорируются действительно очень сильные стороны писателя Павича. Скажем, его неоспоримый талант в области вурдалачной атмосферы жутковатых повествований с соответствующими персонажами и атрибутикой; или чрезвычайно меткие порой попадания во вполне дзэновское никуда емких, афористичных высказываний-коанов («Внутренняя сторона ветра та, которая остается сухой, когда ветер дует сквозь дождь»; не говоря уже о «поколениях, застигнутых сумерками», ставших выражением нарицательным). Зато всячески выдвигаются на первый план другие моменты: вроде участия Павича и присужденного ему журналистами лидерства в гонке за одной из самых известных культурных химер конца столетия. Призрак бродит по ПМ-у, призрак гипертекста!

«„Для меня постепенно стирается различие между романом и архитектурным сооружением. Мы приблизились к закату романа как дороги с односторонним движением. Гиперлитература показывает нам, как роман может развиваться подобно сознанию в нескольких направлениях. Я оставил читателям самим решать: где роман заканчивается, даже решения о судьбе главных героев“, — говорит Павич, предугадавший (это уже комментирует Е. Егерева. — М. Б.) в своих произведениях 80-х годов структуру гипертекста Интернета».

Орландо Лассо, «Плач Иеремии»

Под гипертекстом (мне кажется, стоит обозначить, что точно я имею здесь в виду, — в нынешнем понятийном разброде вероятны и весьма далекие от моей трактовки мудреного слова) подразумевается текст, организованный таким образом, что из некоторых его элементов возможен алеаторический (по выбору читателя) переход сразу на несколько других элементов либо возможны ссылки на другие элементы этого же текста или других текстов. В результате идеальный, «чистый» гипертекст не разворачивается от начала к концу, то есть всякий его элемент теряет ту составляющую своего «веса», которую в тексте «линейном» ему сообщало расположение на оси развертывания: ну, например, пропадает понятие «кульминационного момента». Такая организация, такой способ предоставления информации действительно подобен тому, как информация «упакована» для пользователя в компьютере и в компьютерной сети. На гипертекст имеется довольно острый спрос, исследованием корней которого заняты многие культурфилософы. Итогом их деятельности стала мифологизация «словаря» как наиболее адекватной сознанию человека в эпоху информационного взрыва структуры. Такое мнение не беспочвенно — недаром словари и энциклопедии стали сегодня очень популярным чтением. Однако это еще не превращает автоматически словарь в роман.

Мне приходилось не раз слышать от людей интеллигентных и вплотную занимающихся компьютерами, программированием, Интернетом, что стбоящая книга обязательно должна читаться с любого места. Как Павич? — спрашиваю. Как «Хазарский словарь»? Нет, не как Павич. Не встречалось им пока такого романа. Но мечтают о нем. Однако на мой вопрос, а зачем непременно с любого места, что же так безнадежно устарело в обыкновенном, линейном развертывании (ведь термин «линейный» — просто обозначение, что остаются начало и конец, да и те могут совпасть: каких только не бывает в этой «линейности» петель, спиралей, циклоид, клотоид; а нынешние «нелинейщики», вроде бы совершив революцию, отпуская начала-концы в свободное плавание, утвердили не столько новый тип романа, сколько свое право объявлять романом любой «нелинейный» текст), вразумительного ответа добиться пока не удалось. Ну, оригинально. Да, ссылаются на специфическое изменение восприятия прежде всего у людей, чья интеллектуальная деятельность осуществляется полностью и только в Интернете. Одной оригинальности все же явно недостаточно, чтобы всерьез связывать именно с гипертекстом будущее литературы. Ну а что касается трансформаций сознания… Не следует все-таки забывать, что «компьютерной эре» не исполнилось еще и двух десятилетий. Оно, конечно, миллениум, чего угодно можно ожидать. Но я поостерегся бы от чересчур решительных прогнозов. Или, наоборот, почему бы не предсказывать еще решительнее: вдруг, например, тотальный поворот культуры в сторону мигающих картинок лет за сто так оболванит человека, что тому уже всякий сколько-нибудь сложно организованный словесный текст (словарь, кстати, в этом плане весьма прост, почти примитивен, и всегда открыт к еще большему упрощению, что хорошо доказывают всякие CD-rom’ные энциклопедии) окажется вообще не по зубам. Можно и сегодня отыскать порядочно людей, которые рубль и Уголовный кодекс еще худо-бедно прочли, а вот тридцать два тома «Муму» уже не одолели. И ничего. Некоторые даже служат. Даже на ответственных постах.

Казалось бы, гипертекст созрел, как перенасыщенный раствор: кинь затравку — и начнут выпадать кристаллы. Как бы не так. Никакого обвала являющих читателю принципиально новое видение мира и литературной материи гипертекстов не наблюдается (разве что загадочный киберпанк здесь произнесет еще свое взрывное слово). Наиболее убедительное гипертекстовое и по духу и по букве из известных мне сочинений написано в «провинциальной» России в период, когда компьютер оставался еще диковинкой, игрушкой для богатых, а Интернет проходил разве что по американскому военному ведомству [22].

Это «Бесконечный тупик» Галковского. Тут действительно не существенна фиксация позиций конца и начала, книгу формально можно читать откуда угодно — чему, однако, автор, к чести своей, никакого особого значения придавать не пытался. Форма комментариев к вынесенному за скобки «основному» тексту, комментариев к комментариям и т. д. позволила Галковскому свободно компоновать разнохарактерные фрагменты: философские рассуждения, парадоксальные реконструкции истории, собственные воспоминания, речь с исповедальной интонацией — а читателю, вполне по проекту Павича, словно бы следовать за живым мышлением. Несомненно в передаче живого, фрагментарного, «прыгающего» мышления, то надолго оставляющего некоторую тему, то возвращающегося к ней опять и опять, заключалась для автора и концептуальная, и художественная задача — недаром «Бесконечному тупику» премию Антибукер присудили как художественной прозе. И нужно признать, что форму в свете своих задач он выбрал безошибочно. Обращение к гипертексту здесь полностью оправдано — структура комментария действительно «раздвигает», «держит» колоссальную текстовую массу, обеспечивает ей необходимые разделяющие пустоты, не дает потеряться, перепутаться множеству ветвящихся смысловых линий, которые утонули бы в тексте, будь он организован только по линейному принципу, как поток сознания. Но вот что любопытно: «первичное» разворачивание текста происходит все-таки линейно. Мысли, записи расположены последовательно, как будто по течению времени, заносятся одна за другой, как в дневник: эта вчера, эта сегодня, — и только вторым порядком размечаются как комментарий, помещаются в гипертекстовую структуру. Именно напряжение между линейностью и гипертекстом здесь работает. Стоит от линейности отказаться вовсе, расставить, например, фрагменты по принципу А, за ним Б, комментирующий А, за ним В, комментирующий Б, — а такое преобразование «чистый» гипертекст вообще не замечает, остается равным себе — и книга расслоится на пласты более-менее скучных рассуждений и жалоб на судьбу.