Погонщик волов

А мать работает в амбаре, перелопачивает посевные семена.

— За ней нужен глаз да глаз, — говорит о матери смотритель Бремме. — Если на нее найдет, с нее станется в один прекрасный день подпалить нас со всех четырех концов.

Липе и Бремме сейчас не в лучших отношениях. Смотритель однажды застукал Липе, когда тот с мешком овса крался в сумерках через двор.

— А ну, поставь его, — сказал смотритель и выступил из амбара на свет.

Липе так испугался, что у него даже мешок соскользнул с плеч.

— Вы что, наперегонки со своей старухой подворовываете? — проскрипел Бремме голосом часовой пружины.

— Приглядывал бы ты лучше за своими загребущими лапами, — ответил Липе и потащил мешок обратно.

Смотритель шел следом.

— А теперь высыпь все, откуда взял. Меня тебе уличать не в чем, старый пьянчуга! Ключи от амбаров, к твоему сведению, хранятся у управляющего.

Тем дело и кончилось. Но с тех пор где бы эти двое ни встретились, они тотчас затевали свару.

— Ты, видать, долго работал живодером? — ворчал тогда Липе.

— А ты, видать, и сам метишь в живодеры? — парировал Бремме.

Дня примерно за три до рождества Труда заявилась домой с прудов и принесла несколько веточек туи. Она стряхнула снег с башмаков, а ветки отнесла в спальню. Мать искоса глянула в дверную щель. Труда снова вышла на кухню, и у нее был какой-то потерянный взгляд.

— Ты зачем принесла тую? — спрашивает мать, подкладывая в огонь еловые шишки.

— Тую? — переспрашивает Труда оскорбленным тоном.

— Ну да, ты вроде бы отнесла ее в спальню.

— Ну и что? От нее знаешь какой запах? Это хорошо для белья.

— Сейчас я тебе покажу и белье, и запах!

Мать замахивается. Труда хочет закрыть лицо руками. Слишком поздно. Грубые ладони матери смачно шлепают по Трудиным щекам. Труда вскрикивает. Мать хватает ее за плечи, трясет, замахивается и снова ударяет.

— Вот уже до чего ты дошла! Вот до чего! Вы только полюбуйтесь на нее! Какую шлюху я вырастила! От горшка два вершка, а уже нагуляла… Говори, сука, от кого это у тебя? Я тебя прикончу, да и его заодно!

Труда бросается на пол. Мать снимает с ноги деревянный башмак и начинает молотить лежащую. Лопе дрожит всем телом. Он больше не может смотреть на это спокойно. Он вклинивается между матерью и Трудой. Деревянный башмак матери гулко бьет его по голове. От боли Лопе свирепеет и кидается на мать, словно бельчонок. Мать пытается отбросить его.

— Я просто ходила за хворостом для Фриды Венскат, — причитает Труда.

— Тогда, значит, это у тебя от сухопарого жеребца из замка?

Мать хватает Лопе за голову и отталкивает его. Лопе тяжело падает на каменный пол. Мать, занеся руку, склоняется над Трудой.

— Поклянись, что у тебя ничего нет!

— Кля… клянусь… я просто… я просто хотела…

— Поклянись, что у тебя ничего нет… — повторяет мать.

— Я только… я только… кля… кля… клянусь!

Взвизгивает дверь: в дверных петлях крепко засел мороз. На пороге появляется отец, и лицо у него растерянное. Сопровождающий отца лейб-кучер Венскат отталкивает его в сторону.

— Вы спятили все, что ли? — рявкает Венскат.

Элизабет с громким ревом бросается к отцу и прячет голову под его синим кучерским фартуком. Венскат хватает мать за руки и рывком притягивает ее к себе. Труда снова начинает причитать:

— Есть у меня… есть… я брошусь в пруд…

Мать вырывается из рук у Венската и запускает в Труду деревянным башмаком. Башмак ударяется о стену и разбивает стекло в посудном шкафу:

— Обманула меня, стерва… обманула!

Голос матери хрипнет, лицо синеет, на губах выступает пена. Мужчины переглядываются. Отец отталкивает Элизабет в сторону. Элизабет истошно орет. Мужчины бросаются на мать, и каждый хватает ее за руку. Мать дергается и трясет обоих, как тряпичных кукол. Да еще при этом скрежещет зубами.

— Вдвоем мы не справимся. Она еще наделает нам бед, — кряхтит Венскат. — Сбегай за подмогой, Лопе, сбегай.

Лопе мчится прочь, приводит господина конторщика и фрау Мюллер. Теперь они наваливаются на мать вчетвером. Труда по-прежнему лежит на полу.

— Что с тобой? — спрашивает фрау Мюллер.

— Я брошусь в пруд… я хочу в пруд!

— Заткнись, дурында! — прикрикивает на нее отец.

Мать хрипит. Фрау Мюллер расстегивает на ней парусиновую кофту. Через вырез вываливаются наружу толстые груди. Лейб-кучер Венскат стягивает кофту у нее с плеч и завязывает рукава за спиной. Кофта трещит по всем швам. Мать закатывает глаза. Она, того и гляди, упадет. Мужчины удерживают ее на ногах.

— Уложите ее в постель, — предлагает фрау Мюллер.

Господин конторщик смачивает платок и кладет его матери на лоб. Вода стекает на голые груди оцепеневшей женщины. Все четверо поднимают ее на руки, словно труп, и переносят в спальню.

Целый день мать проводит в постели, лежит и спит, лежит и спит. Несколько раз на дню к ним забегает фрау Венскат посмотреть на спящую.

— Дайте ей выспаться. Она просто не выдержала всего сразу. Вот и Труда туда же. Это ж надо… Такая молоденькая. Кто хоть ей это подстроил…

Лопе только молча кивает в ответ. Он готовится заступить в дневную смену. А Труда сегодня опять ушла на пруды.

Назавтра мать спит до полудня. «Уж не померла ли она?» — думает про себя Лопе и напрягает слух, чтобы услышать ее дыхание. За окном сияет полуденное солнце, бросая желтые пятна на клетчатый пододеяльник. Пляшут в плите язычки пламени. Лопе собирает обед для семьи.

— Где Труда? — тихим голосом спрашивает мать из спальни. Кажется, будто у нее стал теперь совсем другой, нежный голос.

Лопе идет в спальню.

— На прудах. Ты выспалась?

— Где Труда?

— Режет лед на прудах. Что с тобой, мама?

— Говори погромче. Что-то я плохо слышу.

Лопе подходит вплотную к материной кровати.

— Она на пруду, на пруду.

— Пусть идет домой… Нам нужно к Мальтену.

— А чего так спешить-то? Вот вернется вечером, тогда и пойдете.

Но мать уже снова спит. Лопе готовит еду. Укладывает рюкзачок — на смену.

Ближе к вечеру поднимается ветер. Бродит по дороге поземка. Круглое, как мяч, багровое солнце висит над горизонтом поверх снежной пелены. И снег медленно, по кусочку, заглатывает эту огненную тыкву. Наступает темнота. По дворам стучат деревянные башмаки, брякают ведра. Нетерпеливо ревет скотина. Под ногами начинает поскрипывать снег.

Часам к девяти вечера Матильда и Труда Кляйнерман возвращаются из овчарни. Слабый свет керосиновой лампочки квадратом падает на снег через верхнюю часть Мальтеновой двери. Матильда и Труда пересекают этот квадрат. В овчарне Мальтен громыхает жестяными кастрюлями. На желтоватом световом квадрате остается несколько капель крови, что обронила Труда. Мать оглядывается.

— Так нельзя, — бормочет она сквозь зубы. И обе возвращаются.

— Мы себя выдадим, — говорит она Мальтену.

Через некоторое время они уходят снова. Труда тихо хнычет.

— Нашла время скулить, — злобно шипит Матильда. — Иди давай, иди. Раньше надо было скулить.

Труда продолжает хныкать.

Они проходят еще несколько шагов и останавливаются. Матильда опять успокоилась.

— Ничего, скоро все пройдет. Болеть, конечно, болит… А теперь можешь мне сказать, кто это был…

Труда смотрит прямо перед собой. Они молча проходят еще часть пути.

— Я замерзла. Господи, до чего ж больно…

Матильда подхватывает девушку на руки. Труда начинает всхлипывать. Она прижимается головой к материнскому плечу и стонет:

— Раз уж тебе так хочется знать, это был Мертенс, лесничий Мертенс. Господи, до чего мне больно!..

Матильда снова опускает Труду на землю. Упирает руки в бока.

— О-он? — И в лице у Матильды что-то вздрагивает.

Труда молит:

— Только не бей больше, только не бей! Мне и без того больно.

— Т-с-с, не кричи так, мы все из-за тебя угодим в тюрьму.

Матильда снова подхватывает дочь на руки и, кряхтя, доносит ее до ворот усадьбы. Там она опускает Труду в снег.