Погонщик волов

Орге Пинк заказал на всех светлого пива. Лопе отхлебывает. У этого пива горький вкус. Черт их душу разберет, и зачем они его пьют! Но он ничего не говорит. Пауле Венскат протягивает ему сигарету. Лопе курит и сплевывает. Эти поганые табачные крошки щиплют ему язык. Орге Пинк и Пауле Венскат толкают друг друга локтем и хихикают. А вот и Мария Шнайдер на танцплощадке. На сей раз Лопе смотрит в ее сторону до тех пор, пока ему не отвечают улыбкой. Тут Лопе заливается краской и поспешно заглатывает свое пиво. Пиво от спешки, естественно, попадает не в то горло, Лопе заходится в кашле и сплевывает все под стол.

Мимо дергается в танце Клаус Тюдель. Он держится прямо, как доска, и вроде бы считает шаги. А Курт Крумме, тот переваливается на паркете, словно утка.

На дворе кончаются состязания в стрельбе. Жандарм Гумприх велел заново огородить стрельбище, а что оплаченные и не сделанные выстрелы сделать надо — это понимает даже Гумприх. Он и сам стоит среди стрелков. Стрелки теперь обходятся без услуг мальчика. Отстреляв, передают винтовку Гумприху, а сами идут посмотреть, сколько выбили. Но ходят не в одиночку, а по двое, по трое, потому что никто никому не доверяет. Густав Пинк и коммерсант Хоенберг из города отстреливаются в последнюю очередь. Уже стемнело, и цель почти не видна. Первым стреляет коммерсант. Оба долго ищут и устанавливают, что он выбил шестерку. Густав Пинк поплевывает себе на руки. Он долго целится и дважды отставляет винтовку.

— Ничего не видать, все расплывается.

— Ты, видно, перепил прицельной водички! Ладно, Густав, не тяни, не то вообще ни фига не увидишь и угодишь прямо в луну.

«Щелк-щелк». Гумприх берет винтовку. К мишени бросается целая орава. Согнувшись в три погибели, они внимательно ее изучают.

— Восьмерку задел, — говорит один.

— Нет, — не соглашается другой.

— Восьмерку, восьмерку, ты посмотри.

— Это был старый выстрел, вот кусочек и отвалился, — высказывает свое критическое суждение коммерсант Хоенберг.

— Смотри лучше, как бы ты сам не отвалился, — замечает кто-то из толпы.

Крики заглушают голос Хоенберга. Толпа поднимает Густава Пинка на плечи и торжественно тащит его в зал.

Тем временем пиво возымело свое действие. Вот уже и Лопе топает ногами в такт музыке. Танец окончен. Труда с Марией Шнайдер под ручку подходят к тому столику, за которым сидит Лопе.

— Вы почему, слабаки, не танцуете? — ехидничает Труда. — Идите с нами танцевать. Только дайте сперва промочить горло.

Она берет кружку Лопе и отпивает из нее, затем передает Марии Шнайдер. Мария тоже пьет.

— А теперь пошли танцевать, — просто говорит Труда.

Музыка начинает играть снова.

Труда хватает за руку Орге Пинка. Орге Пинк без тени смущения вступает в круг. Мария Шнайдер протяжно спрашивает:

— Лопе, а мы?

Тут уж и у Лопе не остается другого выхода.

Вместе с Марией он замешивается в гущу танцующих.

— Лопе! — кричит ему Труда. — Это уанстеп, его танцевать легко.

Лопе не желает срамиться. Он подхватывает Марию и притягивает ее к себе.

— Лопе, Лопе, ты ведь не можешь танцевать за даму, — выговаривает ему Мария.

— Ах да, верно, верно… как же это я? — Лопе растерян.

— Ну почему вы, мальчики, такие непонятливые в танцах?

— Мы? — переспрашивает Лопе, ловя ухом такты музыки. От топота и шарканья танцующих музыки почти не слышно. Мимо проносится Орге Пинк с Трудой. Орге дает Лопе тычка в спину.

— Толкай ее по прямой, вот тебе и вся премудрость! — кричит он уже издали.

Лопе незамедлительно устанавливает, что премудрость и в самом деле невелика. Он толкает Марию перед собой. Завидев промежуток между танцующими парами, он затискивает туда Марию и протискивается следом сам. Немолодая пара танцует, растопырив руки. Лопе получает от кавалера удар в лицо и хочет ответить тем же, но тут Мария с улыбкой перехватывает его руку, и ответить не удается.

— Не надо все время толкать меня в одну и ту же сторону, — скромно говорит Мария, пожимая руку Лопе. — Иногда надо поворачиваться и чтоб ты тянул меня на себя, потом можешь снова повернуться и снова толкать.

— Будет сделано, — говорит Лопе, чувствуя, что краснеет. Он пытается повернуть себя и Марию, но при этом скользит, а тут на них как раз надвигается другая пара и толкает их сбоку. Оба падают. Лопе — на Марию. Они лежат между шаркающими по полу ногами. Лопе слышит, как где-то наверху, там, где находятся головы танцоров, громко смеются. А кларнет так даже икает. Тут Лопе удается наконец высвободить свою руку. Оказывается, на ней лежала Мария. Лопе может встать. Мария тоже выкарабкивается из-под чужих ног. Лопе протискивается между парами. Кругом — ухмыляющиеся физиономии. Лопе даже забыл про Марию. «Во всем виновата Труда», — думает он.

В дверях зала, что выходят в сад, Лопе сталкивается с шумной процессией. В зал на плечах стрелков въезжает Густав Пинк. Танцующие замирают.

— Многая лета, многая лета, ура, ура! — громыхает и раскатывается по залу.

Лопе может, не привлекая ничьего внимания, выскользнуть в сад. Он становится возле зарослей сирени, чтобы подкараулить Марию. Он хочет спросить у нее, сердится она на него или не сердится.

Но Марии не видать. А перед живой изгородью стоят еще двое. Лопе узнает голос коммерсанта Хоенберга и Пауля Фюрвелла. Пауль Фюрвелл, председатель общины, говорит Хоенбергу:

— Т-с-с, не кричи так громко…

Коммерсант, чуть понизив голос, спрашивает:

— Так ты точно знаешь, что он не настоящий немец?

Пауль Фюрвелл для верности оглядывается по сторонам.

— Он вроде сам мне как-то рассказывал, что он наполовину еврей…

— Да, нос у него подозрительный, — говорит Хоенберг.

— Нет, нос у него не так чтобы очень, — шепчет Пауль, хватаясь за крючок посредине своего лица, — но вот цены у него! Да еще вечно бранится, что кооператив ему цены сбивает.

— Как его звать, ты сказал?

— Я сказал «Кнорпель», только не рассказывай никому, что узнал это от меня. Кто знает, может, это считается служебной тайной.

— Ну, какая это тайна?! Впрочем, будь спокоен, все равно я никому ничего не расскажу.

По дорожке сада приближается группа ладенбержцев. Лопе видит, как один достает из рукава какой-то предмет, похожий на длинную колбасу.

Ладенбержцы останавливаются возле Пауля Фюрвелла и Хоенберга.

— Вот же он, Хоенберг-то!

Хоенберг оглядывается и говорит вполголоса:

— Сейчас начнем.

— Чего начнем? — спрашивает Пауль Фюрвелл.

— Домой собираться, — отвечает кто-то из ладенбержцев.

Хоенберг толкает своего земляка в бок.

— Давай сперва пропустим еще по рюмочке. Пошли, председатель. Этот у них ходит в председателях общины, — так Хоенберг представляет ладенбержцам Пауля Фюрвелла.

— А он свой парень, председатель-то? — спрашивает один.

Пауль Фюрвелл в ответ только хрюкает. Они уходят в зал.

А Лопе все ждет. За сиренью стало совсем темно. Небо усеяно звездами. Лопе слышит, как гогочут дикие гуси. Они пролетают совсем низко. Скоро начнет холодать. Шарманка у карусели пищит и свистит, заглушая гусиный гогот.

Карусель теперь устраивает специальное катание — без света. Только в ее чреве мерцают карбидные лампочки. Девушки визжат.

Лопе много раз видит, как мимо дверей проносится в танце Труда с лесничим. А Марии Шнайдер нигде не видно. Приспичило Труде танцевать с Желторотиком, думает про себя Лопе. Танец окончен. Музыка смолкает. Теперь из зала доносится только гул. Кто-то что-то кричит. Звякают стаканы и кружки. «Шпрее всегда остается в Берлине» — ухает шарманка. А тут и в зале снова начинает играть музыка.

Множество мужских голосов у стойки заводит песню, но это не такая песня, под которую можно танцевать. Лопе слышит ее впервые.

«Тесно ряды сомкнув…» — разбирает Лопе отдельные слова.

Барабан Гримки сотрясается, будто в грозу. Пары стоят в нерешительности. Они не знают, как танцевать под эту музыку.