Земля под ее ногами

В классическом рок-н-ролльном хите Ормуса Камы «Ooh Таг Baby» [160]— этом зашифрованном воспоминании о годах, проведенных в Англии, исполнявшемся кислым-кислым, похабным голосом крутого парня, который еще долго потом копировали мужчины-исполнители нью-йоркского андеграунда, — «липкая малышка» — это сама Англия. Англия похищает людей, будет он говорить, когда, уже в конце своего творческого пути, окажется здесь в рамках гастрольного тура и впервые в жизни нарушит правило не встречаться с журналистами. Англия хватает тебя, говорит он, и уже не отпускает. В этом есть что-то сверхъестественное. Вы оказываетесь здесь проездом, на пути к своему будущему, но берегитесь — вы можете застрять здесь на долгие годы. Эта «липкая малышка» такая; вы с ней вежливо здороваетесь, а она и не смотрит на вас; вы рассыпаетесь в любезностях, а она грубит в ответ, пока не заведет вас настолько, что вы просто дадите ей в рожу, — и всё, вы влипли. Стоит вам поднять на нее руку, и вы оказываетесь в ее власти. Это странная любовь: вы словно увязаете в ней, но рыпаться бесполезно. Вы просто глупый кролик — и если б только у вас хватило ума из нее вырваться! А через некоторое время вам даже начинает казаться, в ней что-то есть, но потом вас посещает тревожная мысль, что где-то поблизости, в кустах, притаилась голодная лисица и сторожит свой ужин.

Ooh Tar Baby yeah you got me stuck on you. Ooh Tar Baby and I can't get loose it's true. Come on Tar Baby won't you hold me tight, we can stick together all through the night. Ooh Tar Baby and maybe I'm in love with you [161].

10. Сезон ведьмы [162]

Поначалу его привлекает только музыка. У Малла Стэндиша XII, лично составляющего плей-листы для всех своих кораблей, хороший слух и верное чутье. По мере знакомства с выбранными Маллом записями Ормус втайне признаётся себе, что не стоило так огульно отвергать рок, написанный по эту сторону Атлантики. Это золотой век британского рок-н-ролла. Третья революция в музыке после Синатры и Паркера.

Малл навещает свои корабли раз в две недели. (Диджеи на борту «Радио Фредди» работают посменно — две недели через две.) Он появляется там с холщовой сумкой, побрякивая последними пластинками, и дает распоряжения относительно последовательности, в какой они должны быть представлены на суд публики в ближайшие две недели: вот эту запустите в первую очередь, привлеките внимание к тому диску, а эту проигрывайте время от времени, и только потому, что без нее, к сожалению, не обойтись, и, парни, обязательно прислушайтесь к этой записи, этот малыш далеко пойдет. Им явно удается создать свою аудиторию, и это действует на нервы большим шишкам там, на суше. О чем свидетельствуют полицейские рейды — все чаще и чаще на судне ищут наркотики. Во время первой рабочей смены Ормуса полиция появлялась там дважды, при этом перевернули всё вверх дном, раздели донага и обыскали всех, кто был на борту, всласть покуражились, поиздевались и в итоге убрались восвояси.

— Моя гребаная прямая кишка уже так привыкла к этим пальцам в резиновых перчатках, — заявляет Готорн, — что мне это даже начинает нравиться.

Уолдо мрачно соглашается:

— Наверное, что-то в генах.

Ормусу, однако, совсем не до смеха. Он стоит раздетый и беззащитный перед стражами закона, униженный их грубыми шутками, и его трясет от ярости и стыда. Это та Англия, о которой его отец ничего не знал, о существовании которой он даже не подозревал.

Капитан Пагвош (имя вымышленное) и команда «Фредерики» почти не общаются с ребятами, работающими на радиостанции, разве что во время обысков. Они живут отдельно, лишь изредка перекидываясь парой слов. Но полицейские рейды, как ни удивительно, способствуют возникновению своего рода дружбы между двумя лагерями. Нападки синих мундиров превращаются в некую укрепляющую единство силу. Налеты и издевательства на время стирают пропасть между мировосприятием моряков и радио-выскочек, сглаживают классовые различия между ними. После одного из рейдов сам Пагвош, угрюмый ворчун с пивным животом и соответствующими его облику пиратскими усами, смягчается до такой степени, что обращается к Готорну Кроссли с одобрительной тирадой: Так держать, парень, а? Покажи им, где раки зимуют.Потом постепенно все возвращается к неизбежному противостоянию.

Таковы ударные силы наступления Малла Стэндиша, стоящего во главе флотилии мира и музыки, которой, согласно пиратской стратегии главаря, должна неминуемо покориться вся Англия. Несмотря на восхищение, в которое его неожиданно приводит музыка, Ормус чувствует себя в Англии неуютно. Под ногами хлюпает вода. Всё зыбко. Ему говорят, что дети в восторге от «Фредди», но Англия, которую он видит на горизонте, всего лишь еле различимая темная полоска под низким серым небом, от которой веет отстраненностью и безразличием.

Кое-как, в пьяном угаре станция проживает свои дни и ночи. Погода неизменно отвратительная: дождь, ветер, снова ветер и опять дождь. «Фредерику» качает и бросает. Уолдо Кроссли часто тошнит, и не всегда за борт. С трудом, но все-таки удается поддерживать минимальный уровень гигиены, так что во время проверок санитарные инспекторы не обнаруживают никаких нарушений и, злые и разочарованные, покидают корабль ни с чем. Ормус, постигая искусство супердиджея, постепенно понимает, что Ино, цветной парень, является здесь ключевой фигурой. Он всегда в безупречно белом, на голове — кремовая фетровая шляпа «борсалино». Ино — это замкнутая вселенная, не желающая иметь ничего общего ни с диджеями, ни с командой. Кажется, что он не ест, не пьет, не спит и (назло братцам Кроссли с их голубыми шуточками) не писает и не какает. В корабельной студии он все приводит в движение, не выходя из-за своего пульта, который, с иголками рычагов и переключателей, похож на электрического ежа. Он проводит все время в застекленном углу — Али-Баба в пещере Аладдина. А на стене, за его спиной, висит табличка: «Знай свое место».

— Ино сторонник апартеида, — объясняет Готорн, — а значит, это относится и к тебе. Знаешь, в Южной Африке негры ненавидят индийцев еще больше, чем белых.

— Он что, из Южной Африки? — заключает Ормус.

Уолдо мрачно качает головой:

— Нет. Он из Стокуэлла.

Невероятная музыка. Тихие причитания гитары, старые мудрые голоса до смешного молодых блюз-рокеров, надрывное развратно-рок-н-ролльное пение женщин и нежные, неземные, хрустальные голоса девственниц, психопатическая реакция аудитории, баллады о войне и любви, галлюцинации великих трубадуров. Музыка — единственное, что связывает Ормуса с реальным миром. Музыка раскрывает уже известные ему истины. Музыка — это величественная дикая птица, взывающая к своей сестре, которая до поры до времени сокрыта, словно в яйце, у него в горле, в его адамовом яблоке, и ждет, пока не придет время вылупиться из него.

Ормус, Готорн и Уолдо спят по очереди. Они работают в тесной студии по двое: Ормус и Готорн, Готорн и Уолдо, Уолдо и Ормус. Время тянется бесконечно, земля исчезает, словно видение; в коконе дождя и алкоголя им кажется, что они разговаривают сами с собой. Между песнями в эфире звучат их внутренние монологи, изливаясь мутными потоками их больного сознания, пропитанного усталостью и виски.

В конце одной из ночных смен, на рассвете, когда всюду чудятся крадущиеся чудовища, Ормус замечает, что Уолдо заснул. Шепотом, как будто разговаривая с любимой наедине, он взывает к Вине. Ино, бесстрастно сидя в своем углу, никак не реагирует. Он весь поглощен своими электрическими датчиками и переключателями, его интересует лишь непрерывность сигнала и чистота звука. Возможно, он просто не слышит плача Ормуса, воспринимая лишь высоту и тембр его голоса; он щелкает кнопками, не спуская глаз с индикаторов, колкое мерцание которых отражается в его глазах.