Земля под ее ногами

Его манера разительно меняется: из патриция-бостонца он превращается в ярого борца за мир, и Ормус, наблюдая за этой трансформацией, начинает понимать, кто он такой на самом деле. Невзирая на все его объяснения, он просто-напросто еще один из нас, хамелеонов, еще один зеркальный трансформер. Не только воплощение аргонавта Ясона, но, возможно, и Протея, изменчивого Морского Старца [147]. Научившись однажды менять кожу, мы, протейцы, иной раз просто не можем остановиться, мы мечемся между своими воплощениями, пытаясь не выскочить за ограничительную линию и не разбиться. Малл Стэндиш тоже скользит по самому краю, понимает Ормус: он тот, кто меняет обличье, кто знает, каково это — проснуться однажды гигантским жуком [148]. Вот почему он выбрал меня: он видит, что мы с ним принадлежим к одному племени, одному подвиду человеческой расы. Как инопланетяне, мы можем распознать друг друга в любой толпе. Сейчас, на этом третьем от солнца камне, мы приняли облик людей.

Стэндиш, этот новый, возвышенный, высоко парящий, как воздушный змей, Стэндиш, говорит:

— Я отправился в Англию, чтоб убраться из воюющей страны. Через месяц после моего приезда новое лейбористское правительство решило присоединиться к американцам и отправить своих детей умирать. Британских мальчиков и девочек тоже начали присылать домой бандеролями. Я не мог в это поверить; будучи американцем, я чувствовал, что я за это ответствен, словно я нарушил карантин и ввез сюда смертельную заразу. Я чувствовал себя переносчиком блох. Чумным псом. Это ломало все мои планы. Утратив почву под ногами, я улетел в Индию, как делаю всегда, когда мне необходимо восстановить душевное равновесие. Между прочим, тогда я и стал свидетелем вашей выходки во «Вселенском танцоре».

После Бомбея Стэндиш отправился в Бангалор посидеть у ног юного махагуру, потом в Дхарамсалу, чтобы провести некоторое время в буддийском храме Шагден. Еще один пример —ловлю я себя на мысли, пока Ормус мне все это рассказывает, — еще один пример одержимости гедонистического Запада аскетическим Востоком. Последователям теории линейности бытия, мифа о прогрессе нужна от Востока лишь его пресловутая неизменность, его миф о вечности.Ответ на свои вопросы Малл получил от мальчика-бога.

— В его юном теле живет душа старца, — благоговейно рассказывает Малл. — Это тантрический мастер в последней своей инкарнации. Я всё открыл этому мудрому ребенку: свою отчужденность, свою вину, отчаяние, — а он одарил меня чистейшей улыбкой и сказал: «Музыка — это стекло, это стеклянный шар. Пусть он сияет».

Я понял, что ограничение на трансляцию музыки — это и есть мой враг. Что это подручный генерала Вперед-по-выжженной-земле, шлюха генерала Хейга. Пора кончать с биг-бендами и людьми в белых смокингах с бабочками, которые притворяются, что ничего не происходит. Пора сказать им: пошли вон. Воюющий народ заслужил право слушать музыку, идущую mano a mano [149]с военной машиной, музыкантов, засовывающих цветы в жерла пушек и подставляющих грудь ракетам. Умирая, солдаты поют эти песни. И они не могут быть похожи на те, что пели когда-то, идя в бой, обманывая себя, что бог на нашей стороне; это не патриотическая мура, призывающая дать отпор врагу. Наоборот, эти ребятки своими песнями в защиту правды и естества отрицают противоестественную ложь войны. Песни — знамя их обреченной юности. Не morituri te salutant [150]. Но morituri видали тебя в гробу, Джек. Для этого я и купил корабли.

Он почти обессиленно откидывается на спинку кресла. Он продал приличную часть своей американской недвижимости, чтобы приобрести и оснастить эти две едва держащиеся на воде небольшие посудины и подобрать персонал. Его план — полностью окружить Англию и Шотландию, если позволят навигационные условия.

— Сейчас мы обрушиваем на них свой материал круглосуточно, — говорит он. — Хендрикс, Джоплин и Заппа, объявившие поход против войны. Ну и, конечно, лохматые симпатяги. Еще мистер Джеймс Браун, чувствующий себя секс-машиной, Карли Саймон и Гуиневир Гарфункель «feeling groovy» [151]и т. д. Жаль только, что мы не можем бросить якорь на Темзе, против Парламента, установить гигантские громкоговорители на палубе и смести этих преступных ублюдков с их насиженных мест. Впрочем, еще не вечер: такой проект рассматривается. Ну так как? Вы с нами или нет?

— Он совершенно сбил меня с толку, хотя бы тем, до чего сильно я был ему нужен, — рассказывает Ормус P. V. — Я созрел для приключения, и он взял меня приступом.

Пилот объявляет, что получено разрешение на посадку. Подходит стюардесса и просит Ормуса занять свое место. Ормус, поднимаясь, спрашивает Малла Стэндиша:

— Почему именно я?

— Можете считать это интуицией, — отвечает тот. — Или нет, назовем это вдохновением. Я льщу себе мыслью, что знаю людей. То, как вы сорвали тогда с себя бороду Санта-Клауса… Было в этом что-то — есть в вас что-то — э-э…

— Пиратское? — подсказывает ему Ормус.

— Эмблематичное, — находит нужное слово Малл Стэндиш, и его шея над полужестким воротничком рубашки от Тернбэлла и Ассера, похоже, розовеет. — Я, признаться, навел о вас справки. Вы способны привлекать последователей. Люди пойдут за вами. Может быть, вам удастся заставить их слушать нас.

— Но я собираюсь стать певцом, а не диджеем на сыром и холодном корабле, — отчаянно пытается удержать свои позиции Ормус. Открывающаяся перспектива уже захватила его воображение, и Стэндиш знает это.

— Вы им станете, — обещает Стэндиш. — На самом деле — уже стали, и, смею заметить, хорошим певцом. Да, сэр. Даже сейчас, в эту минуту — если прислушаться, — даже сейчас, клянусь, вы поете. Я слышу вашу песню.

Когда самолет касается земли, голова у Ормуса уже раскалывается от боли. Что-то такое есть в этой Англии, куда он только что прибыл. Что-то, не внушающее доверия. Вновь на поверхности видимого мира появляется прореха. Неуверенность обрушивается на него, ее темное свечение открывает ему глаза. Как только нога его ступает на землю Хитроу, он отдается во власть иллюзии, что все ненадежно, ничего не существует, кроме того места на бетонной дорожке, куда ступает его нога. Возвратившиеся домой пассажиры ничего не замечают — они уверенно направляются куда-то, снова попав в рутинную колею, но новоприбывшие с опаской смотрят на разжижающуюся под ногами землю. Они переходят сушу словно реку. По мере того как сам он осторожно продвигается вперед, он чувствует, как кусочки Англии затвердевают под его шагами. Его следы — единственное, что есть твердого в его вселенной. Он ищет глазами Вайруса: тот невозмутим, безмятежен. Что касается Спенты Кама, то она вглядывается в приветственно машущую толпу встречающих высоко над ними, пытаясь отыскать там знакомое лицо, и ей некогда смотреть под ноги. Никогда не смотри под ноги, думает Ормус. Тогда не увидишь опасность, не провалишься сквозь обманчивую пелену очевидного в пылающую бездну под ней.

Так, шаг за шагом, нужно все сделать настоящим, говорит он себе. Этот мираж, этот призрачный мир становится настоящим только под нашим волшебным прикосновением, под нашими шагами, бережными, как поцелуй влюбленного. Нам приходится восстанавливать его силой нашего воображения, начиная с самой земли.

Но для начала он окажется в море, там, где земля будет для него недосягаема, хоть и видна; а она будет жадно ловить его голос, исполненный соблазна и мечты.

За ограждением их ждут Уильям Месволд и Малл Стэндиш, там два больших пальца розовеют над шумной толпой индийцев. Дети земли бегут со всех ног встречать своих двоюродных братьев и сестер, спустившихся с неба; вслед им несутся зычные окрики пожилых женщин в очках с массивной оправой и бордовых пальто поверх ярких сари и нагоняй от пожилых мужчин с оттопыренной нижней губой, поигрывающих ключами зажигания. Молодые женщины, на самом деле ничуть не застенчивые, изображая застенчивость, жмутся друг к другу; они не поднимают глаз, шепчутся, делано хихикают. Молодые люди, и вполовину не такие развязные и озорные, какими кажутся, тоже собираются группками, хлопают друг друга по спине, кричат, шутят, подталкивают друг друга локтями. Очутившемуся в Англии Ормусу на какое-то мгновение кажется, что он снова в Индии, от эха родного дома у него кружится голова. Он поддается ностальгии, но через миг стряхивает ее с себя. В воздухе слышна новая музыка.