В

И это лишь массовые смерти. Не говоря уже о множестве изувеченных, осиротевших, оставшихся без крова. Каждый месяц происходит вереница подобных встреч между группами живых существ и окружающим миром, которому попросту на все наплевать. Загляните в любой ежегодный Альманах, раздел «Катастрофы», откуда взяты эти цифры. В этом бизнесе нет отпусков.

IV

Макклинтик Сфера весь день читал бутлег-песенники.

— Если хочешь заработать депресняк, — сказал он Руби, — почитай бутлег. Дело не в музыке, а в текстах.

Девушка не ответила. Последние две недели она нервничала. "Что случилось?" — спрашивал Макклинтик, но она лишь пожимала плечами. Однажды ночью, она сказала, что беспокоится об отце. Скучает по нему. Вдруг он болен?

— Ты его навещаешь? Малюткам полагается навещать родителей. Ты не знаешь, какое это счастье — иметь отца.

— Он живет в другом городе. — И больше не произнесла ни слова.

Сегодня он сказал:

— Слушай, тебе нужны деньги на билет? Съезди к нему, ты должна.

— Макклинтик, — ответила она, — какие у шлюхи могут быть дела, куда бы она ни поехала? Шлюха — не человек.

— Ты — человек, ты со мной, Руби. Тебе это известно. Мы не в игры здесь играем, — сказал он, похлопав рукой по кровати.

— Шлюха безвылазно живет на одном месте. Словно сказочная девственница. Никуда не ездит, только работает на улице.

— До сих пор ты об этом не думала.

— Возможно. — Она не смотрела на него.

— Ты же нравишься Матильде! С ума сошла?

— Что там делать? Либо улица, либо сидеть взаперти. Если я выберусь к нему, то уже не вернусь.

— Где он живет? В Южной Африке?

— Возможно.

— О Боже!

Теперь, — сказал себе Макклинтик Сфера, — никто не влюбляется в проституток. Если только ему не четырнадцать, а она — не его первая юбка. Но эта Руби хороша не только в постели, она еще и хорощий друг. Он волновался за нее. То было «хорошее» волнение (для разнообразия), а не как, скажем, у Руни Уинсома, — Сфере при каждой встрече с ним казалось, что Руни изводит себя все сильнее.

Это продолжалось уже недели две. Макклинтик никогда не делал стиль кул ("прохладность") своим жизненным кредо, как это было принято в послевоенные годы, и потому не очень возражал — в отличие, возможно, от других музыкантов — против того, чтобы захмелевший Руни твердил о своих проблемах. Пару раз он появлялся с Рэйчел, но Макклинтик знал о консервативности ее взглядов, так что ничего такого между ними быть не могло, и у Руни, вероятно, в самом деле были проблемы с этой Мафией.

В Нуэва-Йорке близился разгар лета — худшее время года. Время разборок в Парке, время, когда убивают много ребят, время всеобщей раздражительности и распада семей, время, когда одержимость убийством и хаосом, замороженная внутри зимней стужей, оттаивает, проступает снаружи, поблескивает в порах у тебя на лице. Макклинтик ехал в Ленокс, штат Массачусетс, на джазовый фестиваль. Он знал, что здесь ему не выдержать. Но как быть Руни? Ведь ситуация в семье, похоже, того и гляди доведет его до крайности. Макклинтик заметил это вчера в «V-Бакс» между выходами. Подобное он уже видел — так выглядел знакомый ему по Форт-Уорту басист: на лице — застывшая мина, на языке — все время одно и то же: "У меня проблемы с наркотиками"; однажды ночью он чокнулся, а потом его увезли в больницу — лексингтонскую или что-то в этом роде. Макклинтик никогда бы не догадался, но Руни выглядел точно так же — слишком равнодушным. Слишком безразличным, сказав: "У меня неприятности с женой". Что может у него растаять от жары нуэва-йоркского лета? Что произойдет, когда это случится?

Странное слово — «чокнулся». У Макклинтика вошло в привычку всякий раз во время записи в студии разговаривать со звукооператорами и техниками об электричестве. Раньше электричество волновало его меньше всего на свете, но теперь ему казалось, что если оно помогает ему собирать больше слушателей тех, кто въезжает, и тех, кто никогда не въедет, — но, вне зависимости от этого, выкладывающих денежки, гонорары с которых обеспечивают «Триумф» бензином, а самого Макклинтика костюмами от Дж. Пресса, то ему следует быть благодарным электричеству и даже узнать о нем побольше. Он нахватался всего понемножку, а однажды прошлым летом выкроил пару минут и поговорил с одним звукооператором о стохастической музыке и цифровых компьютерах. В результате их беседы появилось "Вкл./Выкл.", ставшее автографом группы. От того же звукооператора он узнал о триггере, или чик-чоке — двухтриодной схеме, которая, будучи включенной, может находиться в одном из двух состояний включено или выключено, чок или чик, в зависимости от того, какая лампа проводит ток, а какая заперта.

— Это, — сказал тот, — может означать «да» или «нет», "один" или «ноль». Данную схему можно назвать специальной «ячейкой» — одним из основных элементов большого "электронного мозга".

— С ума сойти, — сказал Макклинтик, потеряв звукооператора где-то в студии. Ему пришло в голову: хорошо, пусть мозг компьютера может быть «чик» или «чок», но почему то же самое происходит с мозгом музыканта? Пока ты чик, тебе все безразлично. Откуда появляется импульс, делающий тебя «чок»?

Не будучи поэтом, Макклинтик сочинил к "Вкл./Выкл." бессмысленные слова. Иногда, стоя на сцене, он напевал их самому себе, пока солировал горн:

Пересекаю Иордан

Экуменически:

Чик-чок, когда-то я все мог.

Чок-чик, ты всего достиг.

Вкл./Выкл., вот наш цикл

Шизы и безразличья в молекуле статичной.

— О чем ты думаешь? — спросила Руби.

— О том, как люди чокаются, — ответил Макклинтик.

— Ты никогда не чокнешься.

— Я-то нет, — сказал Макклинтик, — но многие могут.

Через пару минут, обращаясь вовсе не к ней, он сказал:

— Руби, что случилось после войны? В войну мир чокнулся. Но наступил сорок пятый, и они чикнулись. Здесь, в Гарлеме, люди чикнулись. Все стали безразличными — ни любви, ни ненависти, ни беспокойства, ни возбуждения. То и дело кто-то чокается обратно. Туда, где он снова сможет любить…

— Может, в этом все и дело? — сказала девушка после небольшой паузы. Может, надо сойти с ума, чтобы влюбиться?

— Но если куча людей чокается одновременно, случается война. А ведь война это не любовь

— Чик-чок, — сказала она, — возьми совок.

— Ты просто маленький ребенок.

— Макклинтик, я волнуюсь за тебя. И за отца. А вдруг он чокнулся?

— Почему бы тебе к нему не съездить? — Опять двадцать пять. Этим вечером они остались дома и долго спорили.

— Ты красавица, — говорил Шунмэйкер.

— Разве, Шейл?

— Ну, может, не сама по себе. Но на мой взгляд.

Она села на кровати.

— Так больше продолжаться не может.

— Ляг!

— Нет, Шейл, мои нервы этого не вынесут.

— Ляг!

— Дошло до того, что мне стыдно посмотреть в глаза Рэйчел или Слэбу…

— Ляг! — В конце концов она снова легла рядом с ним. — Тазовые кости, сказал он, дотрагиваясь до них, — должны выдаваться сильнее. Будет весьма сексуально. Я мог бы это устроить.

— Пожалуйста, Шейл…

— Эстер, я хочу отдавать. Хочу сделать что-нибудь для тебя. Если я могу явить свету скрытую в тебе красавицу — воплощение Эстер — как я уже сделал с твоим лицом…

Ей стало слышно тиканье часов на столике рядом. Она лежала неподвижно, готовая бежать на улицу, и если потребуется — голой.

— Пойдем, — сказал он, — полчаса в соседней комнате. Это так просто, что я справлюсь один. Всего лишь местная анестезия.

Эстер расплакалась.

— Что будет в следующий раз? — сказала она через пару секунд, Захочешь увеличить мой бюст? А потом и мои уши покажутся тебе великоваты? Шейл, почему мне нельзя оставаться просто собой?

Разозлившись, он откатился от нее.

— Как убедить женщину, — обратился он к полу, — что любовь — ни что иное, как…

— Ты меня не любишь. — Она встала, неуклюже влезая в лифчик. — Ты никогда не говорил мне этого, а если и говорил, на самом деле так не думал.