Река

Зал ожидания

Я сижу в зале ожидания. Фойе для артистов. Я не раз бывал в нем и раньше, но никогда не сидел в нем один. Во мне всколыхнулось воспоминание о дебюте Ребекки. Воспоминания об Ане. Мне вдруг кажется, что это было очень давно. Хотя и произошло всего год назад.

Стук в дверь.

— Войдите! — говорю я.

Пришли Сельма Люнге и В. Гуде. По их глазам я понимаю, что они выпили шампанского и что они нервничают еще больше, чем я.

— Поздравляю с днем рождения, — говорю я Сельме.

— Забудь об этом. Как ты себя чувствуешь?

— Я готов.

В. Гуде смотрит на меня отеческим взглядом.

— Я могу посидеть с тобой последние минуты, если хочешь, — предлагает он.

— Буду рад. Скажите мне что-нибудь умное и успокаивающее, — смеюсь я.

— Ни в коем случае, — резко говорит Сельма Люнге. — Мальчику нужен покой. Ему нужно сосредоточиться. — Она бросает на меня взгляд. — Помни о местах,мой мальчик.

До начала двадцать минут. Семнадцать. Четырнадцать. Когда осталось двенадцать минут, мне приспичило выйти.

Когда осталось шесть минут, мне опять приспичило выйти. Когда остается три минуты, мне нужно выйти уже по серьезным делам.

В. Гуде стучит в дверь.

— Время! — произносит он восторженным голосом.

— Я сижу на унитазе! — кричу я. Дверь в уборную приоткрыта, но дверь из фойе для артистов в коридор закрыта.

— Господи, молодой человек! Ты знаешь, который час?

— Сейчас иду! Дайте мне еще две минуты!

— Важно быть точным, — говорит В. Гуде. — Немного задержишься, и это создаст у публики впечатление, что ты в себе не уверен.

— Две минуты! — повторяю я.

Я за одну минуту привожу себя в порядок. Другую минуту я стою неподвижно в фойе для артистов, чувствуя себя хрупким и нагим, как скелет птицы.

Но разве все это не тщеславие? — думаю я. Не погоня за ветром?

Я подхожу к В. Гуде, который нетерпеливо переступает с ноги на ногу, на нем черные ботинки.

— Прости, — говорит он. — Но в такой ситуации важно контролировать время. Я могу что-нибудь для тебя сделать?

— Сыграть за меня этот концерт.

Он громко смеется. Знакомое лошадиное ржание.

— Смеешься? — выдавливает он из себя. — Это хорошо. Весь мир ждет!

— Спасибо. Давайте уже скорее пройдем через это.

— Я дам тебе хороший совет, — говорит он. — Ни о чем не думай, когда будешь сидеть на сцене. Сосредоточься только на музыке.

На краю пропасти

В. Гуде покидает меня за минуту до моего выхода на сцену. Я остаюсь один с капельдинером, который не произносит ни слова. Его единственная задача — распахнуть передо мной дверь так же, как я распахивал ее перед Аней Скууг.

Как странно, что со мной все это случилось, думаю я.

Свет гаснет. Разговоры смолкают. Я иду по желтому покрытому лаком полу Аулы, под «Солнцем» Мунка.

Публика аплодирует. Меня охватывает странное стеснение. Неужели я и вправду буду здесь сегодня играть? Более чем на полтора часа займу внимание всех этих людей?

Я чувствую себя здесь чужим, не на своем месте.

Первая, кого я вижу в зале, это Катрине. Значит, она успела вернуться домой вовремя ради меня. Это меня трогает. Она моя сестра. Она тоже любила Аню Скууг. И объехала полмира, чтобы пережить эту потерю. Я же поступил наоборот: остался дома и женился на Аниной матери.

Но Катрине еще не знает об этом.

Потом я вижу Сельму Люнге, ее знаменитых гостей. Я думал, что начну нервничать, увидев их. Однако не нервничаю. Наоборот, они вдохновляют меня. Мне хочется удивить их. Показать им, на что я способен. Показать, что эта музыка живет во мне после девяти месяцев беременности. Что я чувствую себя уверенным, потому что Марианне сидит там, смотрит на меня и ободрительно улыбается, потому что я знаю, что она любит меня, потому что она носит под сердцем нашего ребенка.

Больше я не смею смотреть в зал.

Дрожь приходит вместе с Фартейном Валеном. Две прелюдии для рояля, опус 29. Их мало кто знает. Меня охватывает бессилие, но никто этого не замечает. У меня потеют пальцы. Мысли скользят, я не могу сосредоточиться, и меня охватывает дикая усталость. Я думаю о Валене. Он так никогда и не женился. Был глубоко религиозен, владел девятью языками и выращивал розы. Работал с диссонирующим контрапунктом. Но это опасные мысли. Я помню, что сказал мне В. Гуде. Не думай. Сосредоточься только на музыке.

Это помогает.

После этих прелюдий меня награждают вежливыми, немного сдержанными аплодисментами. Мало кто любит атональную музыку Валена. Некоторым кажется, что это странное начало для дебютного концерта.

Но я не позволяю себе обращать на это внимание. Теперь начинается первая проба сил. Седьмая соната Прокофьева. Когда я снова сажусь, раскланявшись после аплодисментов, у меня в голове что-то происходит. Я словно чего-то жду от себя. У меня такое чувство, словно меня еще что-то ждет в жизни, что все еще возможно, что меня после огромного горя ожидает большая радость. Что я могу сообщить людям нечто важное.

Дрожь исчезает. Пальцы больше не потеют. Я беру первые сердитые октавы. Первая часть слишком раздраженная, слишком накаленная и колючая, почти злая. Техника меня не подводит, но в начале второй части я обретаю силу, чувствительность, поднимающие пианиста над обыденностью. Я позволяю себе думать, что это хорошо. Позволяю себе думать, что я справлюсь, что передам какие-то чувства, что-то, что мне пришлось пережить, что-то очень существенное.

Не думай, Аксель. Сосредоточься только на музыке.

Мне кажется, что соната Прокофьева окончилась, не успев начаться. Сумасшедшие каскады октав в конце последней части звучат как выстрелы. К счастью, рояль хорошо настроен, чтобы передать энергию. Звучит великолепно. Даже мне это слышно. Бурное крещендо. У меня хватает сил. Я нес на спине Марианне Скууг почти всю дорогу с Брюнколлен. Теперь я снова это делаю. И осуществляю это без единой ошибки.

Аплодисментам не слышно конца. Громкие крики «браво!», но на этот раз в нужном месте. Я смотрю на Марианне. Она аплодирует, подняв руки вверх. Кричит мне «браво!». Но делает это беззвучно, с улыбкой, чтобы я понял, что она помнит про случай с Катрине. Теперь я наконец чувствую уверенность. Теперь я забываю посмотреть на Сельму Люнге. Мне это уже не нужно. С Шопеном я справлюсь и без ее помощи. Фантазия фа минор — тоже крещендо, прерванная мечта, перед тем как новое крещендо раздвинет границы и найдет путь к примирению и покорности.

Я погружен в музыку. Живу в ней. Управляю ею. Сидя на сцене, я ощущаю близость Марианне. Чувствую все, что она пробудила во мне. Мне даже не нужно ничего ей доказывать. Мне надо только остаться целым и невредимым после этого концерта, и тогда мы сможем строить новые планы, задавать новые вопросы, и я смогу жить только для нее и нашего ребенка.

Снова аплодисменты. Крики «браво!». Я раскланиваюсь перед антрактом. Охваченный радостью, я в то же время чувствую досаду. Мне не хватает Ребекки и Маргрете Ирене.

Но Марианне здесь.

В антракте ко мне приходят Сельма Люнге и В. Гуде. Они взволнованны, как дети. Сельма в восторге обнимает меня.

— Мой мальчик, — говорит она дрожащим голосом. — Ты даже не знаешь, как хорошо ты играл, как я благодарна тебе!

В. Гуде разводит руками и говорит:

— Это историческое событие, молодой человек! Высший класс!

— А теперь идите! — Я машу рукой, чтобы они ушли. Они мне больше не нужны.

Второе отделение, я готов и сосредоточен, готов к Бетховену, благодарный за то, что спокоен, а спокоен, потому что уверен в себе, потому что, несмотря ни на что, много занимался и знаю это произведение вдоль и поперек, потому что могу играть левой рукой без правой и наоборот, потому что я, кроме того, помню о двадцати местах, с которых легко могу снова начать.