Отречение

– Демьяновский кордон, – сказал оп. – Там дед Захар…

– Прекрасно, молодец, Денис, – сказала женщина в белом и уже старшему лейтенанту: – Вы позвоните, пожалуйста, Серегин…

– Позвонить? Кому же? Какой-то кордон, какой-то дед… Слушай, Денис, давай мы с тобой поговорим по-мужски, начистоту… Никто тебя обижать не собирается…

– Подождите, подождите, Серегин, – остановила его женщина в белом. – Вы и звоните в лесничество, лесничему… Кажется, Игнат Назарович Воскобойников… да вот же справочник, уточните… Уж он свои кордоны должен знать… Вы звоните, мы пока немного перекусим, у меня несколько бутербродов есть… есть горячий чай в термосе.

Старший лейтенант подчинился, сел к столу с телефоном, долго листал пухлый, с обтрепанными углами справочник, набрал номер; сначала на его лице промелькнуло недоверие, затем оно стало строже, суше; отвечая кому-то и задавая вопросы, он раза два с любопытством взглянул в сторону жующего Дениса, занятого хлебом с колбасой и чаем.

Лесничий Игнат Назарович Воскобойников, человек еще сравнительно молодой (ему пошел тридцать пятый), работал в Зежске уже более десяти лет, и его хорошо знали не только все лесники, лесозаготовители, но и браконьеры; знало его, разумеется, и областное начальство; к нему внимательно присматривались и в Москве. Человек беспокойный, рожденный и выросший в лесу, пробившийся из глухой слепненской лесной деревушки в двадцать два двора к высшему образованию, раз и навсегда влюбленный в лес, молодой лесничий слишком много думал, искал и предлагал, слишком много делал такого, чего другим не приходило в голову; своей деятельностью и инициативой он вызывал не только интерес, но и немалые заботы. Его оставляли в академии, он наотрез отказался и уехал в свою зежскую глухомань; через два года своего жития он перенес одно из сильнейших в своей жизни потрясений (его жену и трехлетнего сына из личной мести едва не убили двое браконьерствующих братьев из соседней деревеньки), и неизвестно, чем бы все это кончилось, если бы не помощь именно Захара Дерюгина, лесника с Демьяновского кордона, хмурого молчаливого старика; первые несколько лет Воскобойников был с ним буквально на ножах и упорно старался выжить его из леса, и только вышестоящее начальство, давно уже негласно соблюдавшее неписаное, неукоснительное правило не трогать старого лесника, как бы даже и не замечать его существования, вразумило молодого горячего специалиста. Но эти времена, слава Богу, давно уже прошли; услышав о Денисе, лесничий, к счастью оказавшийся на месте, тотчас поспешил на вокзал, в медпункт, и увез мальчика к себе, и теперь с интересом присматривался к сидевшему за столом Денису, вокруг которого хлопотала и ахала жена, усердно пичкая его обильным завтраком; Воскобойников решил, пожалуй, одну из самых трудных задач в своей жизни. Денис, запомнивший его по единственной встрече летом в прошлом году на кордоне, тоже украдкой наблюдал за ним; лесничий ему тогда, летом, понравился, и особенно своей доброй, хорошей улыбкой, и Денис почему-то сразу поверил, что тот поможет ему добраться до деда. В другое время Воскобойников тотчас уловил бы провалы в путаных объяснениях мальчика, но сейчас, занятый больше вчерашним приглашением в управление и разговором с людьми весьма высокого ранга и положения, а самое главное, смыслом и сутью этого разговора, о котором он не мог не только поведать, но даже намекнуть и собственной жене, он, выслушав сбивчивые, неясные объяснения Дениса насчет его неожиданного появления в Зежске, переглянулся с женой и успокаивающе кивнул.

– Ладно, ладно, Дениска, – сказал он, слегка щурясь и весь освещаясь ясной открытой улыбкой изнутри. – Мне самому позарез нужно увидеться с твоим дедом… И как можно скорее… Вот только как мы с тобой туда добираться будем? Видал, какая буря? Старые люди говорят: снежная зима – хлебушек в закрома, так-то… Ладно, – опять повторил он, – что-нибудь придумаем, метель вроде стихает… Ну, парень, силен, удивишь ты деда… Сам ему все и расскажешь… а я-то что, я тебе верю, значит, иначе было и нельзя. – Лесничий потянулся, взъерошил волосы на затылке Дениса, проникаясь к этому мальчугану с золотистым отсветом в глубине серых, с легкой прозеленью глаз невольным уважением. Вообще необычайно чуткий к любому проявлению жизни в лесу, старавшийся дойти до главного в самом, казалось бы, необычном явлении, он тоже, как и врач на привокзальном медпункте, почувствовал, что нельзя вмешиваться в этот случайно открывшийся ему сложный и, несомненно, болезненный к внешнему насильственному вторжению процесс становления детской души, хрупкой и беззащитной и в то же время уже в самом начале своего пути так ярко разгоревшейся. Все должно пройти свой путь обретения…

Попросив жену собрать Дениса, потеплее одеть его, а самое главное, никому ни о чем не говорить, ни соседям, ни знакомым, он сходил на работу, отдал нужные распоряжения и во второй половине дня, дождавшись прекращения метели, они отправились в путь. Над непостижимо девственными, голубовато-белыми, словно горящими под низким солнцем, пространствами земли установился неожиданный глубокий покой, и лишь изредка срывалась и тут же вновь опадала легкая поземка; грейдеры уже расчищали бетонку от заносов, и они до Густищ добрались на машине, затем пробивались верхом на лошадях, утопавших в снегу по брюхо, и лесничий опять радовался обилию снега, а у Дениса or восторга перехватывало дыхание, и он, неумело ерзая в седле, счастливо вертел головой, стараясь ничего не упустить по дороге; но держался он цепко (на кордоне летом он под наблюдением деда несколько раз уже ездил на Сером верхом) и, несмотря на усталость, отказывался остановиться и передохнуть. Добрались до кордона они уже совсем к вечеру; крылатая, огненно-нежная – на мороз – заря охватывала лес; снег на елях отсвечивал прозрачной синью, и тени от деревьев четко отпечатывались в одну сторону – на восток. Въехав на кордон (ворота уже были расчищены) и встреченные молчаливым Диком, лесничий с Денисом тотчас увидели вышедшего из дома Захара в накинутом на плечи нагольном полушубке; над крышей дома, укутанной толстой, искрящейся шубой, предвещавшей мороз и ясную погоду, неподвижно перечеркивая стылое небо, стоял высокий столб дыма.