Плоть и кровь

— Ладно.

— Просто спрячемся ненадолго.

— Что?

— Пошли.

Джамаль привел Бена к заброшенному дому на Одиннадцатой стрит, такому же безумному, как та женщина с коробкой на голове, такому же распадающемуся и пустому. Крыша его провалилась, на верхнем этаже выросло деревце, отчего дом казался коронованным ветвями. Доски, которыми были когда-то забиты окна, отвалились, зато в некоторых из них еще уцелели треугольники стекла.

— Ты собираешься войти туда? — спросил Бен.

— Да.

У парадного крыльца дома Бен нерешительно замялся. Всхрапывавший и рывший копытами бетон, издававший нервное ржание, он готов был рвануть отсюда с места в карьер. Но Джамалю мысль завести своего двоюродного брата в это рискованное с виду безмолвие нравилась. Ему казалось правильным затащить Бена в место, которое не было частью привычного мира. Это походило на то, чего он хотел для себя: стать невидимкой.

— Я тебе кое-что покажу внутри, — сказал Джамаль.

— Не уверен, что мне этого хочется, — ответил Бен.

— Да пойдемже.

Джамаль взбежал по растрескавшимся ступеням крыльца, оттянул в сторону доску, висевшую на одном гвозде и перекрывавшую дверной проем. Остановился, ожидая. И спустя мгновение Бен, терзаемый муками боязливой уступчивости, присоединился к нему.

— Думаешь, это не опасно?

— Не опасно. Я сюда часто прихожу.

Он ввел Бена в вестибюль, пахнувший штукатуркой, мочой и гнилью. На стене завивался в трубку последний, еще уцелевший клочок обоев — пухлые, ржавых тонов цветы. Надломленные ампулы на полу, влажные и безмолвные. Мглистый свет.

— Вон туда, — сказал Джамаль и пошел вверх по лестнице. Перила ее давно уже отломали и сожгли в кострах, половина ступенек исчезла, однако подниматься по ней было не так уж и трудно. В одной из глядевших во двор комнат второго этажа ворковал голубь.

— Ты уверен,что это не опасно? — спросил Бен.

— Да.

Скорее всего не опасно. Здесь можно было наткнутся на одного-двух торчков, но ведь они — люди безвредные. В большинстве своем. Мать и Кассандра убили бы его, если бы узнали, что он заглядывает сюда, однако ему требовалось именно такое место, уединенное, не составляющее часть общего порядка вещей.

Он шел с Беном по коридору второго этажа. Пустые дверные проемы вели здесь в комнаты, также пустые, если не считать брошенных в них бутылок и шприцев да отсыревших матрасов. В одной из них стояла пара женских ярко-розовых туфель на платформе — надменные и одинокие ключи к тайне, от попыток разрешения которой все уже давным-давно отказались.

— Жутковато здесь, — сказал Бен.

— Ты просто иди за мной.

Они миновали третий этаж и поднялись на верхний, лишенный крыши. На нем-то и росло пепельно-серое деревце, ухитрившееся пустить корни в тонком слое скопившейся под разломанными половицами штукатурки и занесенной сюда ветром земли. Голые и запыленные кирпичные стены еще держались, пустые оконницы их выходили на Одиннадцатую стрит. Джамаль отвел Бена в ту комнату, где росло дерево.

— Посмотри, — сказал он и подошел к окну.

Окно, которое смотрело на стоявший по другую сторону улицы храм, находилось на одном уровне с позолоченной статуей бородатого мужчины в мантии. Лицо у мужчины было важное и немного испуганное. В одной руке он держал крест, указывая на него пальцем другой, — казалось, впрочем, что указывает он на собственную голову. Когда Джамаль был поменьше, он верил, что мужчина отвечает этим жестом на жизненно важный вопрос о том, какая связь существует между крестом и его головой.

— Раньше я думал, что это Бог, — сказал Джамаль. — Но это не он. Всего лишь святой Франциск Ксаверий.

— Святой Франциск Ксаверий, — повторил Бен.

Они постояли немного, вглядываясь в церковь и в улицу. Воробей спорхнул на ветку тщедушного деревца, встряхнулся и улетел.

— Я иногда провожу здесь какое-то время, — сказал Джамаль. — Не такое долгое, как раньше. Маленьким я считал этот дом своим. А эту комнату — моей комнатой. Думал, что если сбегу от всех, то смогу здесь поселиться.

— Так сюда же дождь льет.

— Я знаю.

Бен обратил серьезное лицо к святому Франциску Ксаверию. По улице с ревом пронеслась орава байкеров.

— У тебя подружка есть? — спросил он.

— Нет. А у тебя?

— Есть одна девочка, которая мне нравится, — ответил Бен. — Ее зовут Энни. Энни Демпси.

— Угу.

— Она очень милая.

— Угу.

Бен снял с подоконника кусочек старого цемента, взвесил его на ладони. Джамаль вытащил из кармана монету. И запустил ею в статую святого Франциска Ксаверия. Монета, немного не долетев до святого, упала на улицу.

— Зачем ты это сделал? — спросил Бен.

— На удачу.

— А у меня ни одной монеты нет.

— Держи.

Джамаль протянул ему монету, Бен бросил ее. Монета ударила статую в грудь, в крепкие позолоченные складки мантии.

— Да! — сказал Бен.

Он выбросил вверх кулак — жест победителя. Испытал счастье, простое и полное, и всего лишь потому, что смог попасть монетой в статую. Джамаль ощутил жалость к нему и — по причине, которую не смог бы назвать, — что-то вроде любви. Жизнь Бена была такой определенной, такой благополучной.

— Ну вот, теперь тебе выпадет удача, — сказал Джамаль.

— Попробуй и ты еще раз.

— Нет. Я не верю в удачу.

— Зачем же тогда ты бросил монету?

— Скажи, твой форт еще цел? — спросил Джамаль.

— Что?

— Форт у твоего дома. На дереве.

— А, шалаш. Да, шалаш еще цел.

— Маленьким я думал, что когда-нибудь прокрадусь в него и буду в нем жить.

— Зачем?

— Мне нравился этот форт. Я думал, что поселюсь в нем, а по ночам буду воровать еду из кухни твоей мамы.

— Я иногда еще забираюсь в него. В шалаш.

— Меня ты к нему не подпускал, — сказал Джамаль.

— Да нет, не может быть.

— Точно-точно. Когда мы были маленькими, ты говорил, что это частный клуб. Вход только для членов.

— Не помню.

— Я помню.

— Мы были совсем детьми.

— Я по этому форту с ума сходил. Не знаю, что я там надеялся найти. Сокровище, наверное. Что-нибудь в этом роде.

— А там ничего нет, — сказал Бен.

— Я знаю. Теперь-то уж знаю.

— Слушай. Если ты когда-нибудь… если тебе захочется время от времени приезжать в Коннектикут, так давай.

— Ладно.

— Мы же с тобой братья, двоюродные.

— Да.

Слепое позолоченное лицо святого Франциска Ксаверия взирало на них сквозь пустое окно. Джамаль и Бен стояли бок о бок в обоюдном молчании, в сотворявшем нечто безмолвии, более тихом, чем обычная тишина. Бен поднял руку, заправил за ухо локон темных волос, и Джамаль вдруг понял, кто такой Бен. Как же он не замечал этого столько лет?

Оно присутствовало во всем, что говорил и делал Бен, однако Джамаль понял это только сейчас, увидев, как Бен поправил волосы, — осторожно и ласково, точно вкладывая в конверт письмо. Впоследствии Джамаль будет говорить себе, что это святой Франциск Ксаверий, его крест и голова, открыли ему глаза.

Бен был таким же, как Кассандра.

И Джамалю захотелось погладить его по большой голове, успокоить, а после вскочить ему на спину и проехаться по улицам города. Он успокоил бы Бена своим мастерством наездника. Объяснил бы, одним лишь нажатием бедер, что бояться нечего.

— Нам лучше вернуться, — сказал Бен.

— Угу.

Они не сдвинулись с места. Продолжали стоять в открытой на все стороны комнате, где никто не смог бы найти их. А напротив, за Одиннадцатой стрит, стоял в недоуменном молчании позолоченный человек.

Спустя какое-то время Бен сказал:

— Мне здесь нравится.

— Да.

Они не сдвинулись с места. Что-то происходило с ними, что-то безымянное. Джамаль и не пытался понять — что. Пусть происходит. Это было как-то связано с кровным родством, с отношениями лошади и наездника. И почти наверняка с вопросом статуи, с выросшим на половицах деревом. Они стояли в секретной комнате, и Джамалю хотелось утешить Бена. Раствориться в утешении, которое он даст мальчику, более удачливому, чем он. И когда Бен потянулся к нему, с опаской, Джамаль не отпрянул. Дал ему утешение. Они с Беном провели в этой комнате долгое время, и когда вернулись домой, все их страшно ругали.