Бархатные коготки

— Вы, быть может, не очень привыкли пользоваться ручкой?

В ответ на доброе слово я готова была взять на себя что угодно. Я снова качнула головой:

— Не очень, да.

Дама чуть помолчала. Может, у нее зародилась мысль, что раз я даже не умею читать и писать, то точно не способна ни на что дурное. Так или иначе, она, со словами: «Подождите здесь», поднялась на ноги и удалилась в другую комнату, по ту сторону вестибюля. Машинка застучала громче и тут же смолкла. Вслед за перешептыванием зашуршала бумага, стукнул ящик шкафа.

Дама вернулась, неся с собой белый листок бумаги — судя по всему, письмо.

— Удача! У мисс Дерби очень хорошая система учета, благодаря ей мы проследили вашу Флоренс — или не вашу, а другую. Она уволилась в тысяча восемьсот девяносто втором, как раз перед моим и мисс Беннет приходом. Тем не менее, — в ее голосе появились строгие нотки, — дать вам ее домашний адрес мы никак не можем. Зато нам известно, что она перешла на работу в дом для одиноких девиц, и мы сообщим вам его адрес. Дом называется Фримантл-хаус и расположен на Стратфордской дороге.

Дом для одиноких девиц! От одних этих слов я затрепетала и лишилась сил.

— Должно быть, это она самая. Но — Стратфорд? Так далеко? — Я пошевелила ногами под стулом; стертую в кровь кожу ожгло болью. Налипшая грязь оттягивала подошвы, ею же был насквозь пропитан подол. За окном брызнул дождь. — Стратфорд, — повторила я снова так жалобно, что дама придвинулась и взяла меня за руку.

— Вам нечем заплатить извозчику? — участливо спросила она.

Я покачала головой.

— Я потеряла все свои деньги. Все потеряла.

Обессиленная, я закрыла ладонью глаза и привалилась к столу. И тут мне бросилось в глаза лежавшее там письмо. Дама кинула его на стол лицевой стороной вверх, поскольку знала… думала, что я не умею читать. Это было как раз письмо Флоренс, надписанное ею самой (теперь я узнала ее полное имя — Флоренс Баннер) и адресованное мисс Дерби. «Прошу Вас принять мое извещение об отказе от места…» — было сказано там. Дальше читать я не стала, потому что в правом верхнем углу обнаружились дата и адрес — не Фримантл-хаус, а, очевидно, домашний адрес, который мне не захотели сообщить. Номер дома, название улицы: Куилтер-стрит, Бетнал-Грин, Лондон, Ист. Слова эти тут же отложились у меня в памяти.

Тем временем сочувственный голос женщины не умолкал. Я едва прислушивалась, но, подняв голову, догадалась, что она собирается сделать. Она вынула из кармана ключик и отперла один из ящиков стола.

— …Это не в наших правилах, но я вижу, что вы действительно совсем измотаны. Если вы отсюда доедете омнибусом до Олдгейт, то там сможете, полагаю, пересесть на другой, что ходит по Майл-Энд-роуд в Стратфорд. — Она протянула ладонь. Там лежали три пенни. — А в дороге вам, наверное, не повредит чашка чаю?

Я взяла монеты и забормотала слова благодарности. Тут рядом со мной звякнул колокольчик, и мы вздрогнули. Дама посмотрела на настенные часы.

— Последние за день клиенты, — пояснила она.

Поняв намек, я встала и надела шляпку. Из нижнего коридора, потом с лестницы донеслись шаги. Дама выпустила меня и крикнула посетителям:

— Сюда-сюда! Знаю, подъем крутой, но потрудиться стоит…

Из темноты возник молодой человек, за ним женщина. Оба были смуглокожие (итальянцы, подумала я, или греки), очень бедные и измученные на вид. В дверях конторы мы на мгновение замешкались, неловко улыбаясь, потом дама с молодой парой прошли внутрь, а я осталась одна на верхней площадке лестницы.

Дама подняла голову и перехватила мой взгляд.

— Удачи! — крикнула она немного рассеянно. — Очень надеюсь, что вы найдете вашу приятельницу.

Не имея ни малейшего намерения ехать в Стратфорд, я не последовала совету дамы и не села на омнибус. Тем не менее я купила себе чашку чаю в палатке под тентом на Хай-стрит. Отдавая продавщице чашку, я спросила:

— Как добраться до Бетнал-Грин?

Мне никогда еще не случалось одной и пешком забираться восточнее Клеркенуэлла. Хромая по Сити-роуд к Олд-стрит, я снова забеспокоилась. Пока я была в конторе, на улице стемнело, пошел дождь, сгустился туман. На улице горели все фонари, на каретах качались фонарики, и все же Сити-роуд нельзя было сравнить с Сохо, где на тротуарах играют отсветы тысяч огней и окон. А тут за десятком шагов под газовым фонарем следовали два десятка в темноте.

На Олд-стрит темень немного рассеялась: вокруг располагались конторы, людные остановки омнибуса и магазины. Но ближе к Хэкни-роуд света опять убавилось, обшарпанные фасады сменялись еще более обшарпанными. Перекрестки у Ангела были еще приличными, здесь же транспорт, проезжая по загаженной мостовой, всякий раз обдавал меня грязью. Вот и в моих собратьях-пешеходах (до сих пор мне попадались сплошь честные работяги, мужчины и женщины в такой же поношенной, как у меня, одежде и головных уборах) все явственней проявлялись признаки бедности. Вещи на них были не то что грязные, но обтрепанные. Ботинки надеты на босую ногу. У мужчин шарфы вместо воротничков и шапки вместо котелков; на женщинах шали, на девушках — грязные передники (а то и вовсе никаких). И каждый волок на себе какую-нибудь ношу: корзину, тюк, ребенка. Дождь лил все сильнее.

Продавщица чая у Ангела советовала мне идти к рынку Коламбия-маркет; и вот, в самом начале Хэкни-роуд, я наткнулась внезапно на большой темный двор. Я вздрогнула. В огромном гранитном пассаже, с башенками и изысканной, как в готическом соборе, резьбой, было темно и тихо. Под арками ютилось несколько грубых на вид парней с сигаретами и бутылками, они дышали себе на пальцы, чтобы немного их отогреть.

На часовой башне что-то грохнуло — я вздрогнула. Хор колоколов (такой же вычурный и бесполезный, как весь большой пустой рынок) возвестил время: четверть пятого. Если Флоренс работала полный день, вернуться к этому часу она никак не могла, поэтому я прождала еще час под аркой рынка, где было суше и не так пронизывал ветер. Только когда колокола пробили половину шестого, я, вконец окоченевшая, вышла во двор и осмотрелась. Мимо спешила девочка, на шее у нее висел лоток с пучками водяного кресса. Я спросила, далеко ли отсюда до Куилтер-стрит. Вид у девчушки был несчастный и промокший, к тому же мне смутно казалось, что появиться у дверей Флоренс с пустыми руками будет неудобно, и я купила самый большой букет. Он обошелся в полпенни.

Неловко лелея букет в онемевшей руке, я проделала короткий путь до нужной улицы. Вскоре я очутилась в начале широкого ряда низеньких домиков — ни в коем случае не убогого, но и далеко не нарядного: фонарей не хватало, попадались битые, там и сям на пути валялись кучи ломаной мебели и строительного мусора, который в литературе деликатно именуется «отходами». На ближайшем доме стоял номер 1. Я медленно зашагала дальше. Номер 5… 9… 11… Я с трудом переставляла ноги… 15… 17… 19…

Тут я остановилась, поскольку отсюда ясно просматривался нужный дом. Через задернутые занавески просачивался свет, и, увидев их, я внезапно пошатнулась от испуга. Я оперлась рукой о стенку, и какой-то мальчуган, проходивший, посвистывая, мимо, подмигнул мне: наверное, принял за пьяную. Когда он скрылся, я в панике обвела взглядом незнакомые дома; мне помнилось, как уверенно я приняла решение на Грин-стрит, но теперь заготовленные слова представились мне полнейшей дичью — я произнесу их, и Флоренс рассмеется мне в лицо.

Но я проделала путь и возвращаться было некуда. И вот я доковыляла до розового окошка, до двери, стукнула и стала ждать. Чувствовала я себя так, словно успела за день постучаться в тысячу дверей и на каждом пороге меня ждало жестокое разочарование. Если и здесь я не услышу доброго слова, думала я, остается только умереть.

Наконец в доме послышались шепот и шаги, дверь отворилась, и на пороге показалась сама Флоренс, точно такая же, как в день нашей первой встречи: спиной к свету, в пышном ореоле полыхающих волос, она всматривалась в сумерки. У меня вырвался судорожный вздох, в руках Флоренс что-то пошевелилось — и я поняла, что это. Это был младенец. За ними вырисовывалась комната и там еще кто-то: перед ярким очагом сидел мужчина в рубашке; он поднял глаза от газеты, лежавшей у него на коленях, и обратил на меня вопросительный взгляд.