Последнее желание

— Я вижу, ты хорошо себя чувствуешь в нашей компании. Парни тобой просто очарованы. Надеюсь, ты получила все ответы на свои вопросы про Глеба, или еще осталась парочка для меня?

— Нет, не осталась, — ответила она после небольшой паузы. — Ты запретил мне говорить про гонки, забыл?

Фома швырнул тряпку на пол и пошел искать другую.

— Ну так ты получила ответы или нет? — Он громко двигал ящики с инструментами в углу гаража.

— Не знаю. Не уверена.

— Почему? Может, не те вопросы задавала?

— Может. А какие я, по-твоему, должна была задавать вопросы?

Фома нашел клок старой фланели, стряхнул с нее пыль, смочил какой-то жидкостью и вернулся к мотоциклу.

— Где живет, например. Где его гараж.

— Точно, — воскликнула она с наигранным воодушевлением. — Как же я не догадалась? Нужно пойти спросить.

— Пойди спроси.

— Спасибо за подсказку.

— Всегда пожалуйста!

— Слушай, я думала мы потусим. Но поскольку ты так усердно чистишь перышки своей «Ласточке», я, пожалуй, не стану тебе мешать.

— Да, ты вполне можешь потусить с ребятами, — ответил он, так и не обернувшись, продолжая усердно тереть раму. — Поговори с ними про «Арию». Расскажи им про новый альбом «Whitesnake».

— Ты прав, так и сделаю.

Она больше ничего не сказала. Вышла из гаража и махнула ребятам на прощание…

Поздно вечером, ближе к полуночи, она позвонила ему домой. Трубку сняла его мать. Валерия поздоровалась, извинилась за поздний звонок и попросила Фому к телефону.

— Да, — сразу же услышала его сонный голос. — Я слушаю? — рявкнул он, не получив ответа. Лера преодолела невольную заминку и, наконец, приглушенно спросила:

— Фома, так ты поможешь мне участвовать в гонках?

— Это абсурд. Я уже говорил, — ответил он резко.

— Я думала, ты мне друг.

Он промолчал.

— Ну, хорошо, — сказала она. — Я действительно не все могу тебе объяснить, понимаешь? Но это очень важно. Глеб не должен участвовать в гонках…

— Вот и говори об этом с ним! — гаркнул парень. — Что ты от меня хочешь?

— Я и пыталась ему сказать это. Но он не слушает меня. Думает, что меня подослал ты, или я просто втюрилась…

— О, это замечательно! То-то он со мной не разговаривает. Я тебя еще и подослал! Знаешь, я устал от твоей непредсказуемости. У меня, по правде сказать, появляются серьезные сомнения в твоей адекватности. Мне это казалось интересным, но теперь вижу, что ошибся. Тебе нужен Глеб? Иди и дерись за него со Светкой, с кем угодно еще… а я в этом больше не участвую!

— Я только пытаюсь спасти ему жизнь! — Она готова была кричать от отчаяния. — Фома! Спасти жизнь твоему старому другу! Разве это не важно? Ну скажи мне!

Некоторое время вместо ожидаемого утверждения она слышала только напряженную тишину на другом конце. И только нервное сопение, что угадывалось в трубке, подсказывало, что ей не верят.

Затем последовали монотонные гудки…

— 49

«Где-то, когда-то, на каком-то незапамятном рубеже, мы выбираем жизнь, — снова писала она в тетрадку, подводя итог. — И, пускаясь в рисковое плавание, полное неожиданностей и приключений, отдаем ли себе отчет, что это — сон или просто игра? От безвольного дрейфа до стихийного шторма, от берега к берегу, в бесконечном поиске безымянной звезды, сокровища, что найти обязаны непременно, но, увы, представления не имеем — что это!»

Есть ли что-то ценнее самого себя?

Не плохо бы спросить об этом спасателя, бросающегося в огонь за немощным стариком. Или женщину, знающую наперед, что роды ее убьют. Или солдата, от пуль заслоняющего собой мирных жителей…

Раньше ей некогда было думать о подобных вещах. И раньше она не догадывалась, что можно очутиться в прошлом. И раньше она бы не задавалась целью спасти кому-то жизнь. Зачем? Все предрешено. Так надо. Закон равновесия там… Карма. Судьба. Божья воля.

Ведь если в Израиле война, в Африке голод, в Мексике эпидемии, в Японии цунами — так это естественный отбор, разве нет? Суша переполнена, человечеству негде ютиться — вот природа и делает свое дело. Собирает пенку у краев.

Так цинично размышляет лишь тот, чья собственная шкура однажды не становится достоянием этой самой «пенки». «А чё Я?» — визжит раздавленное страхом Эго. Почему не он, она, они? Я же хороший. Я уверен, что я лучше — несомненно лучше других! Помнишь собаку, которой я отдал свой бутерброд с колбасой? А дедулю, помнишь, вел через всю улицу, потому что был страшный гололед, а у него старые ботинки — скользкие… Да ну ладно, это мелочи, потому что суммарный процент моих добрых поступков все равно несравнимо высок по отношению к кому бы то ни было! Поэтому извольте собирать излишки где-нибудь в другом месте. Вон же — сосед, подлюга, гоняет на точиле своей как обдолбанный пельмень, скольких животных задавил, бабушек пугает своими наездами, молодым мамашам покоя нет… А еще лучше обратите внимание на продажного прокурора, политика, доцента! Чего, в самом деле, к работяге прикопались?

А в критический момент что-то в подкорке возьмет — да и прервет круглосуточное вещание радио-солипсизма, а затем переключится с фазы отрицания прямиком на фазу смирения. И вдруг выяснится, что твоя собственная жизнь то и гроша ломаного не стоит. И больше нет доводов, нет желания бегать за стрелкой часов, доказывать свою уникальность.

Остается лишь Нечто, некий моральный репродуктор, в свете которого пропадают все штампы, бирки, пробы, понты и наклейки. И во всей этой пене не остается никаких различий между тобой и другими. И как твоя собственная жизнь бессмысленна наравне с чужой, так и чужая — не менее важна, чем твоя…

Через пять дней, бросив все силы на подготовку, Валерия победила в городской олимпиаде по английскому.

Не просто выборола для школы два образца чудо-техники (тех самых Macintosh Plus), но и вошла в ее историю.

Фотопортрет Валерии повесили на доске почета — в самом верху.

О ней написали в местных газетах. Вся школа с трепетом произносила ее имя и смотрели так, будто она умела ходить по воздуху, не касаясь земли.

Учительница по английскому чуть не лопнула от напряжения в период олимпиады. Кажется, она пошла ва-банк, разрешив Лере участвовать, и до последнего сомневалась в правильном выборе, — бледнея, кусая губы и бросая на Леру предупредительные взгляды. А когда наконец объявили результаты, находилась на грани обморока, даже прослезилась.

Теперь их школа имела репутацию самой сильной в городе. Многие хотели там учиться. Родители старались наперед, еще до начала следующего учебного года, пристроить в нее свои чада.

Следуя обычаю, всех до одного в школе, включая техничек и поварих, собрали в большом спортзале для торжественного оглашения победы и демонстрации призового ноу-хау.

Валерия стояла рядом с директором в центре спортзала, в окружении огромной толпы. На столе стояли компьютеры. Совершенно дикие для нее по своему виду, ничем не напоминающие тот «Мак», к которому она привыкла, но представляющие горячий интерес для собравшихся.

Чуть позади нее замерли в античных позах руководительница с англичанкой.

Директор выкрикивал бравурную речь в поломанный микрофон. Время от времени кто-то из старшеклассников пытался подкрутить ручки на древнем усилителе и тогда голос директора обращался в неразборчивый глухой хрип. Не в силах спасти ситуацию, усилитель снова приглушали и снова директор торжественно кричал в толпу.

Излившись в длинном монологе — об успехах школы, о росте технологий, о том, что никто пока даже не догадывается, как много значат эти компьютеры для школы и прочее прочее, — под бурные аплодисменты директор передал микрофон ей.

Валерия не имела той же пылкости, что и глава школы, не отличилась и его словоохотливостью. Любая ее радость в тот миг тонула в зыбком преддверии надвигающейся беды. Она видела Глеба с Барановской, они стояли в первых рядах, но специально отвернулись, мурлыча друг с другом, давая понять, что ни ее победа, ни тем более ее публичная речь ровным счетом ничего для них не значат. Фома, естественно, вообще не явился на торжественный сбор.