Академия Князева

– Неприятности у меня, Лариса.

Понедельник кончился, а неприятности продолжались.

Идя утром на работу, как на посмешище, Князев подводил итоги ночным раздумьям. Еще вчера было у него большое желание на первом же проходящем самолете махнуть в Красноярск, в управление, искать там защиту и справедливость, чтобы или вернуться восстановленным в правах, или просить перевода в другое место. Это был бы самый простой выход и самый рискованный: неизвестно, чего бы он еще добился в высоких инстанциях, а вот Арсентьев подождал бы три денечка и со спокойной совестью уволил его за прогул.

Нет, надо действовать в рамках КЗОТа: просить отпуск без сохранения, чтобы все было законно. Ну, ладно, прикидывал Князев дальше, даст он мне отпуск, приеду я в управление, пойду по начальству. А что сказать в свое оправдание? Посетовать на подлость людскую? Ну, посочувствуют, слова какие-нибудь утешительные скажут. Кто возьмет на себя заботу оспаривать приказ начальника экспедиции, подрывать его авторитет? Кто решатся ставить под сомнение железные директивы Комиссии по сохранению гостайны? Не найдется такого охотника. Все там шибко занятые, у каждого свои заботы. Кто я для них, какой им от меня прок? Дублеными полушубками я не распоряжаюсь, с малосольной икрой дела не имею, пушниной не занимаюсь. Не стою я того, чтобы из-за меня с кем-то портить отношения…

Горько было Князеву, и мысли в голову лезли горькие, несправедливые.

И все-таки надо ехать, решил он. Зайду в партком, посоветуюсь.

Советчиков можно было найти на месте, Князев думал об этом и сделал вдруг неприятное открытие: не стало у него доверия ни к подчиненным своим, ни к товарищам. Ждал он вчера вечером, что кто-нибудь обязательно навестит его – не хотел этого, хотел остаться один, и все равно ждал. Никто не пришел, даже Сашка. Да, теперь его будут сторониться. А если и посочувствуют, то украдкой, чтоб никто не увидел и не донес Арсентьеву. А, к черту эти сопли!

Князев вошел в контору. Никого еще не было. Он сорвал печать, отпер дверь. В нос ударил застоявшийся табачный дух. Похоже, что вчера все камеральщики устроили здесь курилку. Князев раскрыл форточку, сел за свой стол. В форточку летел мелкий снежок. Князев вынул лист бумаги, сложил его пополам, прошелся по сгибу ногтем, разорвал и начал писать:

Начальнику Туранской экспедиции

Н. В. Арсентьеву

начальника ГПП № 4 А. А. Князева

Заявление

Прошу предоставить мне отпуск без сохранения содержания по личным обстоятельствам с 25…

Он взглянул на календарь, когда следующий понедельник, и дописал:

по 30 марта с. г.

Расписался, поставил дату. Перечитал написанное, смял листок, швырнул его в корзину. Начал заново:

Начальнику Туранской экспедиции

Н. В. Арсентьеву

техника ГПП № 4 А. А. Князева

«Техника А. А. Князева», – повторил он про себя, – Ну валяй, техник Князев, заявляй.

Неслышно вошел Афонин, тихо поздоровался, тихо разделся, мягко ступая пимами, прошел, сел, даже стулом не скрипнул. «Бесшумный какой», – подумал Князев. Переписал заявление и спросил:

– Таня что, всерьез заболела?

И тут же подумал: первое, что сделал техник Князев, это осведомился о здоровье супруги своего нового начальника.

– До конца недели наверняка проболеет, – с готовностью ответил Афонин. – У нее ангина, врач сказал, надо лежать, чтоб осложнений не было.

Князев взял свое заявление и пошел в приемную. Секретарша спиной ко входу, сидя на стуле, стягивала шерстяные рейтузы.

– Пардон, – сказал Князев, отводя глаза в сторону. – Передайте это Арсентьеву.

Он положил листок на стол возле зачехленной машинки написанным вниз. Секретарша в этот момент освободила из рейтуз одну ногу и, нимало не смущаясь тем, что ее застал неглиже посторонний мужчина, взяла листок и поднесла к глазам:

– Что это?

– Это не вам, а Арсентьеву, – резко сказал Князев.

– Должна же я знать, что несу Николаю Васильевичу. Мало ли что, может, вы там какую-нибудь гадость написали?

– Я гадости в лицо говорю. Вот вы, например, для стриптиза староваты. Разве что на любителя…

– У меня муж, а вы с чужой женой живете, ни стыда, ни совести, – заверещала секретарша, наливаясь синюшным румянцем.

– Вашим бы языком марки клеить, – сказал Князев и поспешно вышел. Вот стерва! Живут же такие и еще мужей имеют.

У него пылали щеки и во рту пересохло, пальцы набрякли, сами собой туго сжались кулаки. Ну, тихо, тихо, приказал он себе. Прошел в тамбур, заглянул в бачок. Воду только что привезли, поверху еще плавали льдинки. Он нацедил из крана полкружки и медленно, сквозь зубы пил.

– Ото я и говорю, – раздался за спиной веселый голос Пташнюка, – в пьянстве замечен не был, но по утрам жадно пил воду. Приветик!

– Приветик, – не оборачиваясь ответил Князев и выплеснул остатки воды в таз.

Постояльцы фрау уже были на местах, когда он вошел, и вразнобой первые с ним поздоровались. Едва он сел, Сонюшкин сказал:

– Йето… йето… Александрович, я кончил. Развертки. Йето… безработный.

Князев хотел объявить, что пусть к нему не пристают и спрашивают работу у Афонина, и тут же подумал: какого черта, я же собираюсь обжаловать свое понижение…

– Закончил? – сказал он. – Давай я проверю и отдадим печатать. А тебе… – Князев вынул записную книжку, полистал ее. – Займись каталогом горных выработок.

– Йесть, – бодро сказал Сонюшкин.

Фишман поднял голову от рудного микроскопа:

– Андрей Александрович, у меня от этой минерографии уже в глазах геморрой. Можно, я для отдохновения начну историю исследований писать?

– Сколько еще аншлифов осталось? – спросил Князев.

– Не более десятка. Но картина уже ясная, я вам говорил. Минерализация типично ликвационная, каждый аншлиф это только подтверждает.

Князев взглянул на график, висевший сбоку на стене, прикинул сроки:

– Ладно, валяй. По академику Павлову, лучший отдых – перемена занятий.

Похоже, что ребята решили игнорировать Афонина. Что ж, на их месте, может, и он вел бы себя так же. А Афонин, видно, это усек, притаился, словно мышь.

Минут через десять зашел главбух Железный Клык.

Буркнув с порога общее приветствие, он прямиком направился к Князеву, заглянул ему в лицо.

– Как здоровье? – в полный голос спросил, не таясь.

– Спасибо, хреново – Князев чуть улыбнулся, – Как ваш ливер?

– Я его, проклятого, перехитрил: чагу коньячком запиваю. Прелестное, скажу я тебе, сочетание. – Он положил руку Князеву на плечо. – Ты б зашел как-нибудь.

– Зайду. Вы хотели что-то?

– Да нет, так просто. – Он потрепал Князева по плечу. – Так ты заходи давай.

Едва главбух вышел, появился Филимонов, будто под дверью ждал. Положил перед Князевым на стол две радиограммы, молча подмигнул – держись, мол. Потом заглянул Переверцев, не входя в комнату, позвал:

– Товарищ Князев, пойдемте покурим.

– Только что курил, – не оборачиваясь, ответил Князев. На Сашку он был сердит.

– Тогда я покурю, а ты рядом постоишь. Ну выходи, выходи. Скажу что-то.

Князев нехотя вышел, и Переверцев покаянно поведал о вчерашней ссоре с Томкой.

– Вожжа под хвост попала, – подытожил он. – Не хотел обострять… Ково делать будем, гражданин начальник? При создавшейся ситуации?

– Ладно,- сказал Князев, – потом поговорим.

Через некоторое время его пригласил к себе Нургис.

Усадил в кресло, а сам начал голенасто вышагивать по кабинету, увешанному многоцветными картами.

– Видит бог, Андрей Александрович, я вам сочувствую всей душой. На разведкоме я пытался дать бой, но был оттеснен превосходящими силами противника. К сожалению, административной власти я лишен, но на мою моральную поддержку вы всегда можете рассчитывать. Впрочем, не только на моральную. Недели через две я буду в управлении и похлопочу за вас. Не расстраивайтесь. Опала самодержца – это то же признание, вспомните историю. Наберитесь мужества и стойкости, потерпите немного. В вашей компетенции никто не сомневается, можете быть уверены.