Академия Князева

Арсентьев никак на эти слова не откликнулся, расторопно читал бумаги, что-то вычеркивал, что-то исправлял, потом подписал все сразу, передал Пташнюку и улыбчиво посмотрел на Артюху.

– В чем же мы провинились перед вами?

Пташнюк свернул бумаги трубкой и не спешил уходить.

– По положению, – скрипучим уставным голосом начал Артюха, – контора у нас работает до восемнадцати часов, после чего все посторонние лица должны покинуть помещение. Двери всех геологических кабинетов должны быть заперты и опечатаны, ключи должны быть вручены вахтеру и храниться у него под замком. Всякие мероприятия после конца рабочего дня и в выходные дни проводить запрещается, на то есть красный уголок. Потому все это предусмотрено положением и должно выполняться, что у нас организация особая, связанная с использованием и хранением секретных и совершенно секретных документов. Мы и так прощаем некоторые нарушения. Ежели, допустим, чертежник копирует топооснову, так она у него вместе с калькой к столу намертво прикноплена, он ее после конца рабочего дня не сдает, как положено, потому что назавтра калька деформируется и не будет совмещения. На такие нарушения мы идем сознательно – в интересах производства. Но когда налицо проявление халатности или недисциплинированности – с этим мы должны бороться.

Артюха обращался к Арсентьеву, смотрел ему то в глаза, то на руки, поигрывавшие дорогой китайской авторучкой с золотым пером.

– Я сам наблюдал несколько раз: камералки опечатываются не номерной печаткой, а монеткой…

При этих словах Арсентьев и Пташнюк переглянулись, Пташнюк с ухмылкой покачал головой.

– …Материалы, которые нужны для повседневной работы, – разрезные полевые планшеты, аэрофотоснимки, карты фактматериала – не сдают, оставляют на столах…

– Откуда вы знаете, что именно на столах оставляют? – спросил Арсентьев.

– Знаю, – отрезал Артюха и продолжал: – Ключи от кабинета хранятся на виду, ящик не запирается. Завхоз Пономарев мотивирует тем, что нет в магазине подходящих замков. Да пусть какой угодно поставит – хоть врезной, хоть амбарный пусть навесит! Ящик должен запираться. И в такой обстановке, когда любой и каждый запросто может снять ключи и открыть любую камералку, мы устраиваем по вечерам совещания с работниками базы, в выходные дни к нам ходят разные посетители, иногда даже в нетрезвом состоянии, а вахтер их пропускает, потому что человек идет к начальнику экспедиции или к его заместителю, идет и точно знает, что его ждут и примут…

Арсентьев, не отнимая руки от стола, наставил палец на Пташнюка:

– Вот, Дмитрий Дмитрич, оборотная сторона твоего рвения. Я всегда говорил, что тебе частенько изменяет чувство меры. Ты сам можешь в запарке ночей не спать, и другим не даешь, в том числе и мне. – Сказано это было с мягкой укоризной, говорилось Пташнюку, но для Артюхи. – Видите ли, Аверьян Карпович, рабочий день у нас с Дмитрием Дмитричем ненормированный, дома нас никто не ждет, а работа есть работа, ее никогда не переделаешь, и чем больше делаешь, тем больше наваливается. Приходится вечера прихватывать, выходные. Я, конечно, не могу не разделять ваших опасений, но, Аверьян Карпович, дорогой! Если уж какой-нибудь мерзавец задастся целью напакостить, он и на печать не посмотрит, и любую дверь без ключа откроет. Не так ли?

– Дверь-то, может, и откроют, а печать сорвать – не у каждого рука поднимется. А уж если сорвет, так это на следующее же утро выяснится, и тут уже вина не камеральщиков, а охраны, тут разговор другой. Для того эти печати и введены.

– Ну, хорошо. – Арсентьев подавил зевок. – У меня появилась мысль, что контору нашу следует несколько перепланировать, сделать пристройку, чтобы камеральщиков отделить от админхоза. Помнишь, Дмитрий Дмитрич, я тебе говорил? – Пташнюк кивнул. – Думаю, что в недалеком будущем мы это осуществим. А пока, – тут Арсентьев развел руками, – будем как-то мириться, сосуществовать. Ничего не поделаешь. – Он доверительно понизил голос. – Честно говоря, Аверьян Карпович, не такие уж у вас большие секреты, чтобы козырять ими. Бумажонки, честно говоря. Но я понимаю, порядок есть порядок. О всех нарушениях докладывайте мне, я буду наказывать виновных.

– Нарушения… Тут не нарушения, тут ЧП случилось. Пропали аэрофотоснимки.

– Как пропали? У кого? – быстро спросил Арсентьев.

– У Князева со стола пропали. А как – он вам подробности сам доложит. Они в пятницу камералку не опечатали…

Арсентьев при упоминании о Князеве чуть подался вперед, но сразу же пригасил блеск в глазах, промолвил:

– Любопытно. Как же все-таки это произошло?

Артюха рассказал, что знал. Арсентьев слушал, сложив губы трубочкой, потом спросил:

– Но это же не утеря, а хищение, надо сообщить куда следует, пусть пришлют уполномоченного.

– Уполномоченный за таким пустяком ехать не станет. Эти десять снимков сами по себе ни для кого интереса не представляют – площадь мизерная, масштаб не указан. Весь комплект – другое дело.

– Да, но гриф…

– Это для порядка ставится. Я полагаю, Николай Васильевич, сообщать никуда не надо, сор из избы выносить, я эти десять снимков спишу по акту – и дело с концом. А Князева постращайте для порядка, выговор ему объявите в назидание другим. Бдительность у людей надо воспитывать..

Арсентьев поглядел на Пташнюка:

– Как бы там ни было, все одно к одному… Грешен товарищ Князев, зело грешен…

Пташнюк во время этого разговора только посмеивался, переводил черные свои глазищи с Арсентьева на Артюху, покачивая носком черного цигейкового унта.

– Мне б твои заботы, Аверьян Карпович, – сказал он наконец и встал. За ним и Артюха поднялся.

– Я приму меры, Аверьян Карпович. Сегодня же, – пообещал Арсентьев. – Дмитрий Дмитрич, на минуту останься.

Он пошел следом за Артюхой, плотно прикрыл за ним дверь и остановился напротив Пташнюка. Светлые брови его нахмурились.

– Твоя работа? – негромко, угрожающе спросил он.

– Ты че? – удивился Пташнюк, даже отступил на шаг. – Зачем мне это надо? Я так грубо-то… не роблю. Ты ж меня знаешь.

– Смотри, Дмитрий. – Арсентьев энергично помахал у его носа пальцем. – Я тебя не раз предупреждал: попадешься – от меня первого пощады не жди. Ты мои принципы тоже знаешь.

– Тю, дурной. – Пташнюк поглядел по сторонам, будто призывая кого-то в свидетели. – Ненормальный прямо.

Князев склонялся над письменным столом, прочерчивал на кальке какие-то линии, делал вид, что работает, а сам вслушивался, как ходят по коридору люди.

И когда раздавался стук женских каблуков, когда он приближался, под сердцем начинала трепетать и щемить какая-то жилка. Гадкое было ощущение, непривычное.

Надо было хладнокровно обдумать предстоящий разговор с Арсентьевым. Хотя, чего там думать? Виноват. Виноват в том, что доверял людям, думал, что кругом все честные и не подлые. И дальше так думать буду! Не стану из-за одного подлеца подозревать всех товарищей. Как работать с теми, кому не веришь? И все ж таки ядовитая травка дала ростки, кого-то надо было подозревать. Афонина? Но он уходил последним, а это уже улика, он же не дурак, должен понимать, да и зачем ему, ему-то какая польза от этого?.. Артюха? Тот открылся бы, не стал долго темнить… Кого-нибудь из камеральщиков? Но опять-таки, для чего? Врагов у него среди геологов нет, вроде… Забрел случайно какой-нибудь пьяный? Нет, вряд ли, ключей-то много висело, и вообще, зачем пьяному аэроснимки? Он бы скорее стереоскоп унес – вон какие зеркала ясные.

Он опять начал думать на Арсентьева. Власть, которой тот облечен, дает право открыть любую дверь в конторе – всегда можно найти благовидный предлог, а в данном случае и искать не нужно было.

И ведь не вызывает, собака, хочет нервы помотать, психологическую подготовку проводит.

Подошло время обеда, и Князев вместе со всеми направился в столовую. Взял как обычно полный комплект но есть не стал: пельмени в бульоне были разварены и пересолены, рагу из оленины отдавало пригоревшей подливой. Раньше он на такие мелочи не обращал внимания, а сегодня не пошло. Только компот выпил, бледненький компот из сабзы, и пожалел, что взял один стакан. Поискал глазами Переверцева, потом вспомнил, что Сашка теперь обедает дома.