Стрельба по бегущему оленю

Он прошлепал к окну, выглянул, раздраженно и тонко прокричал:

— Замолчите и сейчас же! Вы мне мешаете!

Домработница возникла из кустов. Лицо ее было виновато и встревоженно. У старика неприятно бухнуло сердце.

— Антон Петрович! Виля пропал! Все как есть оглядела, разве что на чердак не лазила, — нет нигде, хоть караул кричи!..

Не зная, что ответить, старик вернулся к столу, и вдруг что-то стремительно и зловеще связалось в его голове.

Ерунда, сказал он себе, но сердце уже колотилось в горле, и он захрипел от удушья, по одному по этому уже зная, что это не ерунда вовсе… Чердак… Memento mori… вроде бы выстрел…

Но он не мог уже ни слова произнести, — хрипел от удушья и только тыкал пальцем вверх. Но никто не видел этого, к сожалению…

Где-то часу в девятом Немец вспомнил:

— Студент. Иванин? Где он?

Немец сидел в кресле, возле притворенной двери, пыхтел трубочкой. Отсюда была отлично видна дверь 12-го номера, где скрывался провокатор.

Родионыч, дремавший на диванчике, приоткрыл глаза.

— А в самом деле, где ж он?

Потом поразмыслил и добавил сонно:

— Да и леший с ним! Практической пользы от него — уже никакой, а болтать побоится, уверен.

На том и сошлись.

Была уже ночь. Рейнштейн лежал на кровати, отвернувшись к стене. Ему очень хотелось есть.

Из ведра под умывальником резко тянуло запахом параши.

Номера давно уже угомонились. Тишина была — зловещая и пустая.

Где-то в коридоре скрипнула дверь. Послышались легкие шаги. Они остановились возле его дверей. Что-то прошелестело. Затем — осторожный стук. Так же торопливо и легко шаги затихли.

Рейнштейн не повернулся. Он твердо решил, что пролежит так до пятницы. Эка невидаль — три дня. В тюрьмах, сам видел, голодали и до десяти…

В пятницу явится, как обычно, Киселев — деньги агентам выплачивать, — в его присутствии они не посмеют.

Хотелось есть. И, несмотря на то, что знал: еды нет, — все же поднялся поискать. Хоть корку какую…

На полу возле двери белела записка. Взял. Ожидал угроз, обвинений, ругани. Но не это…

«Я случайно узнала обо всем. Сделанное тобой отвратительно, и ты должен дать мне обещание, что освободившись, навсегда порвешь и с теми и с другими. Я долго думала о том, что произошло между нами. И вот: я готова пойти на все, чтобы спасти тебя от тех, кто имеет полное право убить тебя. Я хочу, чтобы ты знал определенно, как я отношусь к твоему предательству. Но… Они находятся внизу. Один сидит в ресторации, другой стережет на лестнице. Я заняла номер девятый. Он наискосок от тебя, ближе к выходу на лестницу. Выйди быстро и тихо, закрой дверь на ключ и перебеги ко мне. Они будут по-прежнему думать, что ты находишься у себя в номере. Скажешь, кого упредить. Я сделаю все. Я хочу сделать все, чтобы быть вместе с тобой. О. К.»

«Ай да девка! Ай да молодец! — возликовал Рейнштейн. — В самый раз подоспела. Но не поздно ли? Записка лежала под дверями минут десять, не менее того. Чепуха! Теперь главное, — без шума-шороха! А ты-то уже скисать стал, Николай Васильевич, ась? Поживем еще, поживем! Твой могильщик еще титьку сосет…»

С превеликой осторожностью повернул в дверях ключ, выглянул.

В коридоре уже был прикручен газовый рожок. Было сумрачно, пусто. С лестницы падал квадрат яркого света, маячила чья-то тень. «Вон он, сторож мой…» — еще более утвердился Рейнштейн.

Выбрался в коридор, замкнул дверь. Двумя бесшумными скачками перемахнул коридор. Чуть слышно стукнул в дверь девятого номера.

Она открыла тотчас же. Лицо ее было мертвенно-бело.

— Ты? — выдохнула, будто бы даже с удивлением. — Да-да. Проходи же скорей…

Он вошел и тут же запер дверь. Спрятал револьвер.

Вздохнул глубоко, но все еще сдерживая из осторожности дыхание:

— Милая!..

— Погоди… — сказала она, уходя из маленькой прихожей в комнату. — Это не все еще…

— Что «не все еще»? — переспросил он, входя следом за ней. И вдруг обмер.

Прижавшись к стене, у кровати стоял Иванин и направлял на него револьвер.

— Вот теперь все! — прошептал студент, и в комнате что-то щелкнуло. Осечка, возликовал Рейнштейн, и дернул из кармана оружие.

Бурно ожила портьера. Кто-то выпутывался из нее. Рейнштейн дергал из кармана револьвер, никак не мог выдернуть.

— Шлюха! Шлюха! Стервь!

Ольга стояла с закрытыми глазами. Губа закушена. Что-то вроде удовлетворенной улыбки на лице.

Наконец вырвал из складок кармана револьвер. Щелкнул взводимый курок. Услышав, она отважно и жалко открыла глаза.

И в этот же миг раздался странный глухой стук. Что-то длинное метнулось ей в лицо. Она тронула ладонью глаза — кровь.

Рейнштейн стоял уже почему-то на коленях и, опустив лицо к полу, все ниже и ниже клонился.

Откуда-то сбоку возник Родионыч, занес над Рейнштейном руку с гирькой на тонком ремешке и резко ударил еще раз, — еще раз произведя удививший ее давеча стук: пустой, костяной.

Услышав его, Ольга застонала и упала.

Немец! Помоги! — громким шепотом позвал Родионыч, выглянув в коридор.

Тот явился, принялся приводить в чувство Ольгу. Нужно было бежать.

— Не смейте! — вдруг нервно крикнул Иванин, когда Немец расстегнул на ней платье и сунул к сердцу мокрый платок.

— Он же врач… — с усталым раздражением сказал Родионыч. — Недоучившийся, правда, но это уж не его вина…

Немец, возившийся над Ольгой, вдруг резко оглянулся. Подошел к Рейнштейну, стал подозрительно вглядываться в его лицо. Приоткрыл веко — зрачок от света резко сузился. Немец извлек из-под сюртука кинжал.

— …Никакой жалости, — сказал он, встретив потрясенный взгляд Иванина. — Или мы. Или они.

Кинжал запачкался, и Немец вытер его о скатерть.

Иванин начал икать. Потом схватился за горло, и тут же его вырвало.

— Тьфу! — с чувством плюнул Родионыч. — Соратники, мать их так! Впрочем, что бы мы без них делали? До такого фокуса, до какого он додумался, нам бы с тобой… — и он развел руками.

— Я сам хотел его убить! — тяжело дыша, сказал Иванин.

— Теперь-то знаю. Если б раньше знал, руку вместе с револьвером вашим паршивым выдрал бы!! Стрелять в гостинице, ночью?!

— Меня это меньше всего волновало.

— Милостивый государь! — чеканно и зло заговорил Родионыч. — Поскольку вам теперь придется обретаться в подполье…

— Как?? — ужаснулся Иванин.

— А вы как думали?? Соучастие в убийстве платного провокатора — это что, пустяк? Так вот теперь — раз и навсегда: о себе вспоминайте в последнюю очередь! В первую голову — о деле, о товарищах!

— А Ольга? — спросил Иванин. — Она теперь тоже?

— И она теперь «тоже», радуйтесь!

Затем повернулся к Немцу, раздраженно спросил:

— Долго еще?

Тот пожал плечами.

Родионыч достал бумажник, из него — косо вырванный листок. Положил на грудь Рейнштейну.

— Что это? — Иванин наклонился над трупом.

Печатными буквами на листке было: «Провокатор Николай Рейнштейн казнен по приговору Исполнительного Комитета». Сквозь печать, изображавшую скрещенные топор и револьвер в кривом овале, — уже быстро проступала кровь.

Старик, уже почти теряя сознание от удушья, сидел, воздев голову к потолку, — хрип его был похож на клекот.

Пальцы беспомощно и жадно скребли по столу, словно выцарапывая хоть глоток воздуха. Весело слетали на пол листы. Весь пол был уже в листах бумаги, когда он упал лицом на стол.

Прямо из-под ресниц бежали лиловые строчки. Он глядел на них устало и задумчиво, уже не видя и не понимая:

«…Ольга Киреевская заболела нервной горячкой и через две недели умерла в имении Ждановичей, куда ее отправили из опасения, что она в бреду проговорится о событиях в Мамонтовской гостинице.