Не сбавляй оборотов. Не гаси огней

Где-то после четырнадцатого гудка ответили. Человек не то запыхался, не то едва сдерживал негодование:

— Слушаю! Ну кто там еще?

— Меня зовут Джордж Гастин, — представился я, решив, что трубку снял один из Джоновых дружков и что, вполне возможно, я их кое от чего оторвал. — Я хотел бы поговорить с Джоном Сизонсом. Мы старые друзья.

На том конце установилась тишина — до меня отчетливо доносилось дыхание — потом я услышал:

— Не хотелось бы, конечно, вас огорчать, но Джон в больнице.

Сердце у меня так и ухнуло.

— Как он?

— Врачи считают, что в порядке. Да и анализы тоже неплохие. Но я не знаю… Он уже три дня не приходит в сознание.

— Что случилось-то?

— Никто ничего не говорит.

— Слушай, приятель… Давай начистоту, а? Я же сказал тебе — мы с ним давние приятели. Я его столько раз отвозил в больницу — со счета сбился.

— Да не кипятись ты так — я-то тут при чем? Я тебя даже не знаю.

— Ладно, ты прав. Извини. Но и я тебя не знаю, а ты отвечаешь по его номеру.

— Я Стивен.

Стивен, Стивен… Я лихорадочно перебирал в уме знакомых.

— Ты не в мэрии работаешь?

— В ней самой.

— Хоть мы и не знакомы, Стивен, Джон о тебе много рассказывал, и только хорошее. Ты присматриваешь за его домом? За рукописями и печатными станками?

— Да, меня тут Ларри попросил.

— Не сомневаюсь, что имущество Джона в надежных руках. А теперь скажи мне, Стив, что же все-таки случилось. Он смешал перкодан со скотчем?

— Так говорят врачи. Или же перебрал и забыл свою дозу.

— Стивен, а он не пытался покончить с собой? — спросил я напрямую, без обиняков.

— Трудно сказать наверняка. Ларри нашел его на кухне — Джон лежал на полу без сознания. Вполне могло оказаться и ошибкой.

— А записка?

— Нет, ничего такого.

— Так значит, все это случилось три дня назад?

— Да.

— И Джон в коме?

— Да. Но говорят, признаки выздоровления налицо. Мозговые показатели в норме. Печень, конечно, не так хороша, ну да он и пьет будь здоров — трудно ждать иного. Врачи считают, это не совсем кома. Я спросил: «Он в коме?» А они ответили: «Нет, просто еще не пришел в себя». Да ты и сам знаешь, как они осторожничают — фиг их поймешь.

— А в какой он больнице?

— В Центральной.

— Слушай, Стивен, постараюсь быть как можно быстрее. Я сейчас в пути, еду из Вайоминга, и у меня еще одно дельце, которое нельзя отложить.

— Я навещаю Джона каждое утро, перед работой. Если он придет в себя, передам, что ты заскочишь.

— Стив, а ты знал, что сегодня Джона передавали в эфире Вайоминга? Передача под названием «Бытовая демонология Хеллоуина для „чайников“».

— Правда? Нет, Джон ни словом не обмолвился, а мы с ним вечно обсуждаем его работы. По мне, так он замечательный писатель, но ты же знаешь, до чего Джон строг к себе. Передачу наверняка записали, иначе и быть не могло, но как же это он умолчал о таком? А это точно был Джон? А то название у передачи какое-то… нелепое.

— Да, имя его, голос тоже, да и живет он в Сан-Франциско — все совпадает.

— Вот ведь странно-то!

— Ага, — согласился я, — все страньше и страньше.

— Вот уж точно. Видел бы ты сейчас Хайт-стрит…

Мне захотелось любой ценой избежать разговоров на общественные темы.

— Стивен, меня тут время поджимает. Так что спасибо и извини, что набросился. Просто я считал, что имею право знать.

— Понимаю, — ответил Стивен. — И ценю твою заботу о Джоне.

Отъезжая от заправочной станции, я так глубоко задумался, что и не заметил, как свернул в сторону города, а не трассы — очнулся только когда проехал шесть кварталов. Не успел я развернуться обратно, как увидел три пританцовывающих скелетика, светившихся бледно-зеленым в лучах фар, — они пересекали дорогу в квартале от меня. Вид их меня не испугал: наверняка дети напялили костюмы — такие продаются в любом магазинчике. Чему я ужаснулся, так это своему желанию нажать на газ и задавить их.

Конечно, я этого не сделал. Даже не приблизился к ним. Вместо газа до отказа вдавил тормоза в пол, тут же свернул к обочине и заглушил мотор. И вот я сидел в машине, наблюдая за тремя скелетиками. Они продолжали подпрыгивать в ритме танца и, перейдя через дорогу, исчезли за углом, счастливые и не ведающие, что всего в квартале от них притаился тот, кто жаждал их смерти.

Но как же после случая с Эдди такое вообще могло прийти мне в голову? Я чувствовал, что вымотался настолько, что даже усталости не осталось — одна пустота; что смысл и намерение, которые я не в состоянии ни найти, ни удержать, проваливаются в бездну горечи, ту самую бездну, к какой я стремился, перекошенный от жажды мести, пытающийся разрушить то, что не мог вернуть, дар, который не мог ни принять, ни поднести.

Однако, к моей чести надо сказать, что к детям я так и не приблизился; я подавил желание, едва оно возникло. Но успею ли в другой раз? Я забарабанил кулаками по рулю в надежде сломать либо руль, либо свои кости, а может, и то и другое — сгодится любой предлог, только бы вылезти из этого шикарного белого «кадиллака» и убраться подальше. Но с каждым ударом я чувствовал все более твердую уверенность: единственный путь — это путь вперед, причем как можно быстрее. Я слишком поздно понял, что уже не могу остановиться. Сердце захлестнула волна свободы — возлюбленной неотвратимого рока — и я оседлал ее.

При въезде на эстакаду объявилась моя душа, на этот раз на заднем сиденье. Подавшись вперед, душа зашептала:

— Джордж, еще немного, и быть беде. Давай лучше поведу я. Ты уже не в состоянии сдерживаться.

— Слушай, исчезни и больше не появляйся, — сказал я. — Проку от тебя никакого.

Душа засмеялась.

— Да мне-то что, Джордж, исчезну. Уж будь уверен.

И исчезла; стало тихо и как-то неспокойно.

Через пять минут и десять миль я решил снова включить радио и услышал Полуночного Пилота:

— Ага, Пилот вернулся из путешествия по тропе вуду и что же?.. Неужели нам не было весело? А что там у вас в эту ночь, когда бесноватые, прикованные к стенам, обрывают цепи и рыщут в ночи, чтобы затеять игрища с мертвыми и заморочить невинных? Вы все еще топчетесь на месте? Продолжаете продолжать? Надеюсь, друзья мои, надеюсь, потому как если жизнь не идет тебе навстречу, уж лучше ты сделай шаг к ней. Что бы это ни значило в такую кишащую вурдалаками ночь. Возьми и скажи им, что Полуночный Пилот, диджей-заступник всех глупцов-мечтателей, молится за твою душу каждую ночь, а в Хеллоуин и на Пасху произносит молитву дважды. Lapidem esse aquam fontis vivi. Obscurum per obscurius, ignotum per ignotius. [44] Да. И пребудут с тобой боги, дитя.

А теперь, раз уж мы взялись пробуждать в вас мужество, без которого не одолеть пути, или указывать путь, без которого не обрести мужества, продолжаем слушать Джона Сизонса с его очередными экскурсами в демонологию.

— Зовут меня Блэк Барт. [45] Вот все спрашивают: чего это я грабил почтовые кареты «Уэллс Фарго»? [46] Может, мистер Уэллс или мистер Фарго меня чем обидели? Да нет, ничего такого не было. Просто я тут покумекал и решил — раз ребята такие деньжата возят, чё ж их не грабануть.

— Вот так так! — воскликнул Полуночный Пилот. — К нам пожаловал сам Джек-фонарь, да еще и с бикфордовым шнуром. Однако не могу не согласиться: деньги, когда их много, опасны. Так что если они у вас накапливаются, высылайте их мне — одной головной болью меньше. Ну вот, пока вы тут постигаете гармонию духа, изображу-ка я парочку собственных номеров. Мог бы шлепнуть по стопке пластинок — проверить, не склеятся ли, но лучше я по случаю Хеллоуина продемонстрирую настоящий класс — чтоб холодком замогильным повеяло. Все по-честному, притащу вам таких гостинцев, что слюнки потекут. И не просто отличную музычку и эксклюзивную демонологию Джона Сизонса, но такое, такое… Впрочем, сгорайте себе от любопытства, пока ваш покорный слуга нанесет визит Королю Ящериц и бросит пару-тройку снежков в луну. Я мигом, Джек, а после сочтемся — слово даю.