Г. М. Пулэм, эсквайр

Поразительно, как много всяких неприятных мыслей может прийти в голову, когда вы лежите в постели. За этими размышлениями я, должно быть, задремал, потому что все представлялось мне каким-то смутным. Потом, еще не открыв глаза, я почувствовал, что кто-то наблюдает за мной. Я приподнял голову и увидел Глэдис. Наверное, она вошла на цыпочках и была в комнате уже давно. В руке она держала какое-то письмо.

— Взгляни-ка, — сказала она.

— Что это?

Глэдис сунула мне письмо, и по ее виду я понял, что оно содержало нечто чудесное. На лице Глэдис, как на лице мечтателя, перед которым мелькнуло видение нового мира, светились восторг и счастье.

— Взгляни, — повторила она. — Письмо пришло сегодня утром.

— Что это?

— Да ты посмотри. Письмо от дяди Фаззи.

— От кого?

— От дяди Фаззи — того, что выступает по радио. Я написала ему, и он ответил.

Это было напечатанное на машинке письмо с напечатанной же подписью.

— Я думала, тебе захочется взглянуть на письмо.

— Ну да, я с большим интересом прочел его. Теперь я даже чувствую себя гораздо лучше.

— Ну мне, пожалуй, надо идти. — Глэдис повернулась и убежала из комнаты.

Прошло, должно быть, довольно много времени, пока я снова очнулся. Стоя перед туалетным столиком, Кэй приводила в порядок прическу и пудрилась.

— Мы сейчас отправляемся на завтрак, — сказала она. — Тебе подадут бульон, стакан молока и подсушенный хлеб. Ты уже выглядишь лучше.

— Да, да. А ты, Кэй, выглядишь просто хорошо.

Кэй повернулась, осматривая себя в зеркале, потом взглянула на меня и улыбнулась.

— А Биль и в самом деле очень остроумный человек, — проговорила она.

— Я могу встретиться с Билем сегодня попозже?

— Да, попозже. Ешь свой завтрак и постарайся поспать. Доктор говорит, что после сна ты сразу почувствуешь себя лучше.

— Я и не могу не спать — так меня напичкали снотворным. Кэй, я рад, что ты хорошо проводишь время.

Она наклонилась и поцеловала меня в лоб.

— Мне нужно идти. Внизу ждет Биль. Мы берем «паккард».

— Если Биль выпьет, веди машину ты.

— Перестань волноваться. Дети тебя не беспокоят?

— Не очень. Глэдис вступила в «Клуб Таффи».

— Что еще за «Клуб Таффи»?

Я и сам толком не знал, к тому же Кэй торопилась и слушала невнимательно.

— Для девочки ее возраста это все-таки ребячество, — заметила Кэй.

— Не знаю. Может, все, что мы с тобой делаем, тоже ребячество. Не знаю.

Кэй повернулась к полуоткрытой двери, мысли ее витали где-то далеко. Она по-прежнему выглядела очень хорошенькой.

— Не отделывайся общими фразами. Я вижу тебя насквозь.

Я снова почувствовал сонливость, но мне все же показалось, что я еще никогда не видел Кэй такой хорошенькой.

— А может быть, каждый из нас виден насквозь, — сказал я.

Кэй уже направилась к двери, но, услышав мои слова, остановилась, словно они крайне удивили ее.

— Что ты, собственно, хочешь сказать?

— Я? Ничего.

— Гарри, уж не ревнуешь ли ты? — Кэй улыбнулась.

— Ревную? Кого ревную?

— Как кого? Нас с Билем. Ты ведь не настолько глуп, да?

— Вас с Билем? — повторил я. — Да я и не думал о вас с Билем. Я думал только о своем кишечнике.

— О! — воскликнула Кэй.

— Почему я должен ревновать вас с Билем? Я когда-нибудь ревновал тебя?

— Нет, конечно, нет. В твоем голосе прозвучало что-то такое… Но коль скоро речь идет о твоем кишечнике… Ты не обижаешься, что мы бросаем тебя одного?

— Конечно нет. Я хочу, чтобы Биль хорошо провел время.

28. Все это складывается вместе…

Биль зашел ко мне в пять часов, когда солнце заливало мягким светом раскинувшееся за окном море. Он только что катался на яхте с Кэй, лицо его загорело, и загар шел ему. На нем были фланелевые брюки рыжевато-коричневого цвета, габардиновый пиджак, какая-то нелепая рубашка и парусиновые сандалии на веревочных подошвах. Я сказал ему, что он выглядит как картинка из киножурнала, и Биль засмеялся.

— На этот раз, мой мальчик, ты попал в точку, — ответил он. — Я и в самом деле купил костюм, когда ездил в Голливуд. В нем я фотографировался с Мирной Лой [36].

— Вот видишь.

— У всех на пляже глаза на лоб полезли, — продолжал Биль. — Ты видишь, какая у меня рубашка? Она называется «бандитка».

— «Бандитка»?

— Да. На ней нет пуговиц, и вы просто обвертываете ее вокруг туловища. В ней вы чувствуете себя исключительно свободно. Такие рубашки носят в Голливуде. Как твое самочувствие?

— Лучше. Хочешь что-нибудь выпить?

Биль выглядел таким веселым, что мне невольно захотелось выпить, несмотря на запрет врача.

— А где Кэй? — спросил я.

— Кэй? Я совершенно измотал ее. Она прикорнула в комнате для гостей или где-то в другом месте. Сегодня вечером мы идем на танцы.

— Пожалуй, тогда я тоже выпью. — И, вызвав звонком Элин, велел принести виски, лед и стаканы.

Пока мы ждали, Биль начал рассказывать, кого видел на пляже и с кем встретился во время завтрака, о Джордже и Глэдис, а когда нам подали виски, налил себе побольше, а мне поменьше. Он заявил, что не следует обращать внимания на советы врача, — ничего, кроме пользы, не будет, если я выпью; и он оказался прав, я действительно почувствовал себя значительно лучше. Я рассказал ему о крабах и о том лечении, которое применил доктор накануне ночью и сегодня утром.

— Уж если так обстоит дело, — отозвался Биль, — то, возможно, тебе и в самом деле не следовало пить виски.

Я ответил, что не так уж все это существенно. Мне хотелось разговаривать с Билем хотя бы потому, что это отвлекало меня от собственных неприятностей. Так было всегда. Едва я завел речь о враче и о медицинской сестре, Биль немедленно начал подмечать комические стороны моего несчастья, а потом и мне самому мои неприятности стали казаться забавными, и я начал забывать о том впечатлении, которое произвели на меня сандалии Биля и его «бандитка». Как бы ни был одет Биль, он всегда оставался самим собой.

— Не знаю почему, но ты меня смешишь, — признался Биль. — Откровенно говоря, ты всегда был простаком.

— Как это?

— Ты не понимаешь, что такое простак? Это артист в скетче, над которым издеваются все другие актеры. Ну, например, я начинаю рассказывать тебе анекдот и говорю: «Однажды я шел по улице…», а ты перебиваешь меня: «Да? Ты шел по улице? Ну-ну, продолжай». Я говорю: «…и встретил даму», а ты говоришь: «Нет, в самом деле ты встретил даму?» Вот что такое простак.

Биль всегда имел в запасе что-нибудь новое и интересное.

Я думал, что Биль засмеется, но он допил свой стакан и налил другой.

— Возможно, это даже лучше, чем быть ловкачом. Ловкачи одиноки, а простаков великое множество.

От меня не укрылось, что Биль чем-то обеспокоен. Я понимал, что не следовало бы заводить такой разговор, но и молчать мне не хотелось, поскольку мы были друзьями.

— Биль, я страшно сожалею, что у вас с Элизой так получилось.

Биль встряхнул лед в стакане. Я не мог понять, хочет или не хочет он разговаривать о ней.

— С Элизой? Ах да! Прежде всего нам вообще не следовало жениться. Не знаю, как мне взбрело в голову жениться на ней.

— Она удивительно хорошенькая, — сказал я. — Мы с ней редко встречались и никак не могли найти общий язык, и все же она мне всегда нравилась.