Г. М. Пулэм, эсквайр

— Очень хорошо понимаю. Давай спать.

Кэй некоторое время молчала, и я закрыл глаза. С желудком у меня творилось что-то неладное.

— Гарри, — снова окликнула меня Кэй.

— Ну что?

— Мне хотелось бы знать, ты и в самом деле серьезно беседовал с Джорджем о половой проблеме?

— Почему ты все время спрашиваешь об этом? Я говорил с Джорджем два года назад по твоему же совету. Если человеку объяснили раз — не так уж важно объяснять все снова.

— Да? Выходит, по-твоему, что половая проблема не так уж важна?

— Послушай, Кэй, прошу тебя, давай спать.

— Я не верю, что ты серьезно говорил с ним. Ты всегда такой скрытный, Гарри. Ты говорил с ним или не говорил?

— Да, да, да! Во всяком случае, ему рассказывают об этом и в школе — с картинками и диаграммами.

— Как это отвратительно!

— Когда там был Шкипер… — начал было я.

— Ради бога, не заводи разговор о Шкипере! Попытайся запомнить раз и навсегда, что твой Шкипер мертв уже десять лет.

— Хорошо, хорошо, Кэй. А ты рассказывала Глэдис о некоторых… житейских явлениях?

— Конечно нет.

— А вот теперь утверждают, что даже с ребенком надо беседовать на такие темы.

— Гарри, я хочу только одного: чтобы ты замолчал. Ты становишься таким скучным, когда начинаешь философствовать. Мы будем спать сегодня или не будем?

— Пожалуйста.

Кэй ненадолго замолчала, и из темноты в открытое окно до меня донесся шум волн, плескавшихся о камни.

— Гарри, — снова заговорила Кэй, — почему ты все время мечешься и ворочаешься?

— Не знаю. Что-то съел.

— Съел? Ты хочешь сказать выпил?

— Я говорю съел… Ничего, сейчас пройдет.

Теперь, когда разговор возобновился, я уже не сомневался, что мне не скоро удастся уснуть.

— Почему так получается, — заметила Кэй, — что все наши разговоры кончаются сетованиями на расстройство желудка или на канализацию?

— Наверное, у всех так.

— О нет! Возьми чету Трильби…

Я беспокойно зашевелился. Кэй всегда вытаскивала этих Трильби.

— Ты видел, как Эгберт помогал ей перебираться через камни?

— К черту Трильби! Ты же не любишь, когда тебе помогают.

— Я бы любила, если бы ты когда-нибудь пробовал.

— Я пробую. И мне не нравятся Трильби.

— Только потому, что они интересные люди.

Мы долго молчали, и я решил, что Кэй уснула.

— Гарри! — вдруг позвала она.;—Интересно, почему Биль бросил ее? Она никогда мне особенно не нравилась. Она неровня Билю, но ужасно хорошенькая.

— Кто?

— Элиза, конечно. Жена Биля. Не понимаю, почему он вообще женился на ней. Интересно, переживает ли он.

— Не знаю.

— Уверена, что знаешь. Но в твоих глазах Биль всегда непогрешим.

— Он не рассказывал никаких подробностей. В сущности, я ничего не знаю о разводе.

Кэй опять замолчала. Пауза затянулась, но я знал, что она не спит, а лежит в темноте и думает, как и я.

— Гарри, ты хорошо себя чувствуешь?

— Утром все будет в порядке.

— Гарри, а ты что-то забыл. Ты забыл поцеловать меня на ночь.

Я встал, больно зашиб ногу о столик около двуспальной кровати жены и нагнулся, чтобы поцеловать Кэй.

— Спокойной ночи, дорогая.

— Мне нравится, когда ты называешь меня дорогой. Ты знаешь, что я люблю тебя?

— Конечно.

Обнимавшие меня руки Кэй сжались еще крепче, и она привлекла меня к себе.

— О боже! Не говори ты это «конечно»! Я всегда чувствую себя счастливой, когда ты целуешь меня на ночь. Не забудь проснуться вовремя. Хорошо? А то мне придется все время беспокоиться.

Задолго до утра меня разбудили отчаянные спазмы в желудке. Я чувствовал себя совершенно больным, но не стал будить Кэй, потому что всегда стыдился своих недомоганий. Стараясь не шуметь, я пробрался в ванную комнату. Мне показалось, что я умираю. Выпитая сода не принесла облегчения, и мне пришлось отправиться в ванную Глэдис за касторкой. Я выпил половину склянки, однако мне становилось все хуже и хуже. Я уже перестал замечать, что меня окружает, но вдруг обнаружил в ванной Кэй в зеленом шелковом халате. Мой вид, должно быть, напугал ее.

— Гарри, Гарри!

— Проклятые крабы!

— Не может быть. Ты, должно быть, что-то выпил. Я тоже ела крабов.

— Уйди, Кэй. Мне сейчас опять будет дурно.

— Дорогой, я вызову врача. Ты весь позеленел.

— Не вызывай. У нас и так слишком много счетов. Уйди и оставь меня одного.

В душе я надеялся, что Кэй все же вызовет доктора. Я не мог думать ни о чем другом, кроме своего состояния. Это было унизительно, и все же я надеялся, что Кэй вызовет нашего врача. Я никогда не испытывал к нему особого уважения. Это был один из модных врачей, практикующих на морских курортах и обладающих вкрадчивыми, мягкими манерами. Все представлялось мне в каком-то тумане, пока я не увидел в ванной комнате Кэй и доктора Бродерика.

— Ну-с, — сказал доктор, — вы, несомненно, что-нибудь съели.

— Не требуется большого ума, чтобы определить это, — ответил я и рассердился, услыхав, что Кэй и доктор засмеялись.

— Бедненький мой Гарри! — донеслись до меня слова Кэй. — И нужно же, чтоб это случилось во время твоего отпуска!

Я сказал, что это кошмар, а не отпуск и что со мной обязательно что-нибудь происходит во время отпуска; потом они уложили меня в постель. Я слышал разговор доктора с Кэй.

— Через час придет медицинская сестра, — сказал он, — и мы дадим ему сильное слабительное.

— Послушайте, — запротестовал я, — не нужно никакой медицинской сестры. Я должен встать в половине шестого, чтобы встретить Биля Кинга.

— Его может встретить кто-нибудь другой, — ответил доктор. — Вам нужно некоторое время полежать.

Мне и самому было ясно, что надо лежать, и я понял, что плохо сыграл. Доктор Бродерик вытер губкой кожу на моей руке, попросил у Кэй немного теплой воды и достал из своего чемоданчика шприц.

— Вы сразу почувствуете себя лучше, — пообещал он.

— Хотите сделать мне укол? Совсем как на войне. — По правде говоря, меня совершенно не интересовало, что он собирается со мной делать, — лишь бы это помогло мне почувствовать себя лучше. Я слышал его разговор с Кэй, но мне было безразлично, о чем они говорят. Затем доктор ушел, а Кэй села рядом со мной.

Упомянув о войне, я уже не мог не думать о ней.

— Будет война, — сказал я. — Повторяется то же самое.

Кэй сидела рядом и держала мою руку; я чувствовал к ней огромную благодарность.

— Ничего, дорогой! Не нужно разговаривать.

— Джордж не должен уходить. Не пускай Джорджа.

— Конечно, он не уйдет, — ответила Кэй и приложила руку к моему лбу.

Мне хотелось что-то вспоминать, и хотя мысли мои разбегались, я все же вспоминал и во что бы то ни стало захотел сказать Кэй, пока не погружусь в забытье.

— Кэй, позвони в гараж. Видимо, я не смогу встретить Биля.

— Я сама его встречу, дорогой. Не беспокойся.

— И заняться с ним я не смогу, когда он приедет.

— Не беспокойся, дорогой. Я сама займусь Билем.

Все в моем сознании стало затуманиваться. Думая о Биле, я вспомнил Нью-Йорк. Сейчас в Нью-Йорке, должно быть, так же душно, как и в те дни, когда я работал там и выезжал с Мэрвин куда-нибудь за город обедать. Мэрвин любила зажаренных живьем омаров. Я почувствовал, как содрогнулся.

— Что такое, дорогой?

— Мы любили омаров, зажаренных живьем.

— Кто это мы? Во всяком случае, не я с тобой. Я всегда терпеть не могла омаров.

— Правильно, не ты. Я говорю бессмыслицу, да? Кэй, не уходи.

— Конечно, не уйду. Я здесь.

— Вот и хорошо. Я не забыл выпустить Битси?

— Нет, нет! Ты всегда такой милый в этом отношении.

— Мне хотелось бы сказать тебе что-нибудь интересное, если бы я мог. Я знаю, что ужасно глуп. Вот Биль… другое дело.

— Дорогой ты мой! Я всегда люблю разговаривать с тобою. Ты — мой дорогой.

— Это потому, что мне плохо. Кэй, мне кажется, я сейчас усну.