Секрет Сабины Шпильрайн

Я стала бегать по гебистским начальникам, но никто не отвечал на мои вопросы, хотя очень скоро все стало ясно – в городе арестовали всех крупных врачей-евреев и газетные страницы запестрели статьями о врачах-убийцах в белых халатах. После статьи «Народ-предатель» уже не оставалось сомнений, что советских евреев ждет та же участь, что ждала их во время немецкой оккупации. Сколько бессонных ночей я провела, представляя, что они там делают с Левой. Он был смелый человек, почти всю войну он провел в партизанском отряде, но я чувствовала, что это испытание – самое страшное в его жизни. И не знала, что мне делать. Моя беременность все еще не бросалась в глаза, тем более, что я изо всех сил старалась ее скрыть.

А в марте 1953 случилось чудо – умер Сталин, и сквозь рыдания убитого горем народа начала просвечивать надежда. В апреле Леву выпустили из тюрьмы вместе с другими врачами, но он уже никогда не стал тем человеком, каким был до ареста. В тюрьме его страшно били: ему отбили почки и сломали правую руку в двух местах, чтобы он больше не мог оперировать, а главное - у него произошел ужасный сдвиг в психике. Больше всего он боялся, что наш ребенок будет считаться евреем: «Я не хочу, чтобы мой сын закончил жизнь в какой-нибудь Змиевской балке», – твердил он.

После тюрьмы Лева прожил недолго, около трех лет. Я записала нашего сына Маратом Столяровым, в графе «Отец» у него стоит прочерк. Перед смертью Лева заставил меня поклясться, что я никогда никому не открою тайну его отцовства, и особенно – никогда не открою ее Марату. Всю жизнь я была этой клятве верна. Но сегодня, предчувствуя близкий конец, я решила, что это несправедливо и мне захотелось вам открыться».

Мы с Маратом молчали, потрясенные. «Так моя фамилия – Гинзбург?» – спросил Марат. А у меня хватило духу пошутить: «Теперь понятно, почему ты такой талантливый бизнесмен!» - «Так ты тоже Зигфрид! Мам, а фотографии отца у тебя нет?» Лина на секунду задумалась и все же решилась: пошла в спальню и не слишком скоро – все сомневалась, стоит ли, - принесла две фотографии. Одну – симпатичного молодого парня, как ни странно, белокурого и светлоглазого, хоть несомненно еврея, не слишком похожего на Марата, если не считать особого рта, из-за которого я всегда подозревала, что в Марате есть еврейская кровь. А вторая – ее со Львом перед самым арестом. Оба были молодые и красивые, ведь ему едва исполнилось сорок – ему бы еще жить и жить

В этот момент позвонил Феликс и звенящим голосом сообщил, что он со вчерашнего вечера меня ищет и, наконец, решился побеспокоить Лину. «Здесь она, здесь, - успокоила его Лина, - даю ей трубку». «Лилька, - сердито сказал Феликс, - где тебя вечно носит?» Знал бы он, где меня носит! «У меня потрясающая новость – меня приглашают младшим профессором в Цюрихский университет. Они очень впечатлены моими последними статьями. Ты хочешь в Цюрих?» Хочу ли в Цюрих я, три года толкущая в ступе биографию Сабины Шпильрайн, у которой главные события жизни происходили в Цюрихе?

“Очень хочу!” – “Так соглашаться?” – “Конечно, соглашаться!” – “Если бы ты знала, какая у швейцарского профессора зарплата!” – “Большая?” – “Больше, чем большая! Но придется читать лекции уже в летнем семестре – то есть переехать туда нужно к концу мая!” – “О Боже! Ведь уже апрель!” – “Значит, я отменю все остальные интервью и завтра же вернусь домой!” Я положила трубку и разрыдалась. “Ты чего? – удивилась Лина. – Ревешь, вместо того, чтобы радоваться?” – “Я же все равно не могу с ним поехать! Я вас тут одну не оставлю!” – “Глупости! – отрубила Лина. - Я не маленький ребенок, меня няньчить не надо”.

“Мамуль, - вкрадчиво въехал Марат. Так он называл мать только в самых крайних случаях: значит, уже какая-то идея в его змеиных мозгах созрела. - А что, если ты отпустишь Лильку и переедешь ко мне в Москву?” – “Лильку я не держу, а в Москву мне ехать незачем. Что я там буду делать?” – “Ты со своим славным именем и в Москве не пропадешь. Я тебе организую курс лекций при своем заводе, а в свободное время будешь каждый день плавать, ходить в театр и наслаждаться жизнью” – “Стара я уже, чтобы ни с того, ни с сего свой образ жизни менять! – отказалась Лина и сложила салфетку в знак окончания ужина. - Пейте чай без меня, а я пойду лягу: что-то мне неймется”.

Когда она вышла, Марат шепнул мне: «Сегодня ты можешь отпустить Нюру? Мне завтра придется уехать». Я кивнула и сказала громко, чтобы Лина слышала: «Я, пожалуй, чай пить не буду. Мне тоже неймется». И ушла, отпустила Нюру, уложила Сабинку и стала готовиться к последней ночи с Маратом, стараясь не думать о неразрешимом будущем. Но не думать было невозможно – все сошлось нелепо и непоправимо: Марат уезжал, Феликс приезжал, чтобы уехать, а я застряла между ними, как когда-то в детстве в маленьком болотце в деревне под Харьковом. Мутная жижа медленно засасывала меня, и не обо что было опереться, чтобы вылезти на сухое место.

Тогда меня вытащил из болота проезжавший мимо случайный велосипедист, а найдется ли сейчас кто-нибудь случайно проезжающий, чтобы спасти меня? Хотелось разобраться – от кого надо было меня спасать? От Марата? Сегодня у нас будет последняя ночь, а завтра он уедет и, получив свое, забудет меня, так что и спасать не понадобится. От Феликса? Он послезавтра приедет и начнет готовиться к отъезду. Без меня. Он уже с этой мыслью смирился. Я точно знала – смирился, и готов жить без меня. Может, все-таки попробовать уехать с Феликсом – не надолго, уехать на недельку и тут же вернуться, чтобы Лина не оставалась одна? Нет, лучше уж я останусь тут при Лине – ничья. Ведь раньше я жила при Лине без них обоих и чувствовала себя довольно уютно.

Я не ухом, а сердцем услышала, как Марат тихонько постукивает в дверь – так трепетно я его ждала. Он вошел, молча подхватил меня на руки и понес в спальню. Я обхватила его плечи и зарылась лицом в его шею: его запах сводил меня с ума. «Не спеши, Лилька, - прошептал он, - не спеши!». «Я не спешу». – «Когда ты так дышишь мне в шею, я теряю голову, ведь это наша последняя ночь». Какое страшное слово – последняя!

Последняя ночь прошла как один миг, к утру огонь угас и остался только пепел. «Я передумал, - сказал Марат на прощанье, - я завтра не уеду, а дождусь Феликса». - «Зачем?» – цепенея от страха спросила я: а вдруг он хочет выяснять отношения? «Разве не будет выглядеть подозрительно, что я примчался в день его отъезда и уехал, не дождавшись? Это бросит на тебя тень». – «Но завтра я уже не смогу отпустить Нюру, ведь он может прилететь ночным рейсом». – «Что ж, я уже смирился с тем, что эта ночь – последняя». – «Ненавижу это слово – последняя!»

Феликс прилетел назавтра, ночным рейсом, к которому в академгородок не было никакого транспорта. Он позвонил перед вылетом из Москвы, и мы с Маратом поехали в аэропорт его встречать. Марат хотел ехать один, но я не согласилась – хоть мне было неприятно целовать Феликса при Марате, я предпочла это перетерпеть, лишь бы не оставлять их надолго вдвоем. Кто знает, до чего они могут договориться с глазу на глаз! Марат понял меня иначе и попытался утешить: «Не бойся, я не убью его в лесу, хоть у меня все нутро переворачивается, когда я представляю, как вы будете миловаться в той самой кровати, в которой мы с тобой провели нашу последнюю ночь».

У меня тоже все нутро переворачивалось от сознания своей вины перед Феликсом, и еще больше – от перспективы долгой разлуки с Маратом. Я не ожидала от себя такого двоедушия и не знала, как себя вести. Первой реакцией Феликса было, как я и предполагала, удивление при виде Марата. Но мы хорошо отрепетировали объяснение, близкое к правде: Лина почувствовала себя неважно, и я поторопилась его вызвать в надежде, что он уговорит ее переехать к нему в Москву. «Если бы она согласилась, я могла бы уехать с тобой в Цюрих».

При упоминании о Цюрихе Феликс забыл обо всем остальном. Он не мог нарадоваться своей удаче: такое приглашение человек получает раз в жизни! И становилось ясно, что как бы ни были важны мои соображения, они его не остановят. Как ни странно, я была даже рада его черствости, она сильно смягчала мою непростительную вину. И потому, когда мы поднялись к себе и сбросили пальто, я не очень огорчилась его заявлению, что он смертельно устал и готов отложить наши любовные игры до завтра. Конечно, три года назад об этом не могло бы быть и речи.