Архивы Страшного суда

— Этого еще недоставало!

Умберто выскочил в коридор.

Дневной свет лился в единственное окно в дальнем конце.

Встревоженные лица выглядывали и из других дверей. Снаружи толпа начала скандировать:

— А-верь-ян!.. А-верь-ян!.. А-верь-ян!..

— Дежурного электрика сюда! — крикнул Умберто. — Немедленно!

— Не надо, — сказал Макс, выходя из радиорубки. — И так все ясно. Они перерезали электрокабель. Или устроили аварию на подстанции. Я бы на их месте сделал то же самое. Хорошо еще до телефона не добрались.

— Но морозильники?! Архив?!

— Начнет размораживаться потихоньку. Весь вопрос — с какой скоростью.

— А аварийные установки?

— Генератор слишком слаб. Его хватит на освещение коридоров, на работу лифтов — не больше.

— Но этого же нельзя допустить! — вскричал отец Аверьян. — Я выйду к ним, я объясню. Все, что угодно, — только не размораживание. Они поверят, поймут, разойдутся.

— Не делайте этого, — сказал Макс.

— Там, под нашими ногами, — самые заветные людские мечты! И они тают и гибнут. Каждую секунду чья-то душа спотыкается на пути к воскресению! Как же они смогут не понять? Ведь они сами жаждут того же, сами верят. Ведь это и их надежда тоже! И она гибнет!

— Вы ничего им не докажете сейчас. Они уже слишком возбуждены. Лучше дождаться прибытия полиции. Поверьте: тогда они станут слушать внимательнее.

— Сколько мы сможем продержаться? — спросил Умберто.

— У нас здесь десять охранников. Да человек двадцать ночевало в Архиве. Да кто-то успел прорваться утром. Оружия хватит на всех. При удаче — часа два, три.

— Вы не станете стрелять в людей, пришедших ради чуда воскресения, — сказал отец Аверьян.

— Боже упаси. Но ведь за их спинами прячутся совсем другие люди. Те, кто развешивает фальшивые объявления, обрывает подачу электричества. Эх, вот до них бы добраться.

Придерживая болтающийся на плече автомат, секретарша Грета бежала к ним по коридору, размахивала телефонограммой:

— Сэр, звонил шериф! Полицейский вертолет уже вылетел к нам. Второй патрулирует шоссе где-то на севере штата. Но и его срочно отзовут.

— Полицейский вертолет?! На три человека? Он что — спятил? Нам нужны грузовики, набитые полицией! Нам нужны бронетранспортеры!

— О, простите, сэр. Я думала, вы уже знаете. На мосту через реку — авария. Большой грузовик застрял поперек и загорелся. Так неудачно, что перекрыл обе полосы. Полиция вынуждена ехать в объезд по девятой дороге.

— По девятой они и за два часа не доберутся.

— Никто не знает, что стало с водителем грузовика. Его нигде не могут найти.

— Я скажу вам, где он. Я знаю. Вот там, в гуще толпы. И я очень, очень хотел бы, чтобы у него и его приятелей не оказалось под рукой ракетной установки, припрятанной в каком-нибудь фургоне.

Все замолчали, растерянно переглядываясь, вслушиваясь в идущий снизу гул:

— А-верь-ян!.. А-верь-ян!.. А-верь-ян!.. Умберто сделал шаг вперед, обвел взглядом искаженные страхом лица, ткнул наугад пальцем:

— Вы и вы — быстро добудьте большие куски картона. Восемь или десять штук. На каждом крупными буквами: «Проповедь отца Аверьяна через пятнадцать минут в храме Воскресения». Выставьте в окнах так, чтобы можно было прочесть снаружи. Макс! Собери всех, кого сможешь, и перекройте проход к главному зданию из храма. Проверьте внутренние ворота, если нужно, укрепите их баррикадой. Чтобы в случае чего… После этого откройте все двери в храм снаружи. Но не дайте толпе захлестнуть вас, станьте заслоном перед алтарем. Отец Аверьян, дальше все будет зависеть от вас. И от воли Божьей, конечно. Только не начинайте с прямого «нет». Обещайте им что-нибудь, размягчите, растрогайте. Не говорите о справедливости, о тех несчастных, чья кровь сейчас начинает размораживаться в наших подвалах. Таборяне в таком состоянии, что станут слушать только про себя. Да мне ли вас учить!

Подбодренные его решительным тоном сотрудники разбегались по тускло освещенным переходам.

Толпа больше не была просто многотысячным сборищем людей, манимых одной страстью, одной надеждой. Она словно бы превратилась в единое спрутообразное тело, в котором любой импульс боли или злобы мгновенно прокатывался от пасти до хвоста, по всем щупальцам, клешням, буграм, сочленениям. И тело это проползало повсюду, упруго заполняло проходы между зданиями, пробовало свои когти и присоски то там то тут.

Появление плакатов встретили торжествующим криком.

И хотя в пятнадцать минут уложиться с подготовкой было невозможно, психологический расчет оказался верным: враждебность и возмущение хоть на какое-то время оказались оттесненными, долголетняя привычка ждать и терпеть взяла свое.

Даже давка у открывшихся дверей храма Воскресения не перешла в самоубийственное озверение. Проталкивались настойчиво, но без ненависти друг к другу, а оказавшись внутри, даже притихали. Оглядывали свежие росписи, бронзовое распятие на стене, иконы. Теснились к алтарной решетке. Без электрической подсветки внутренняя отделка выглядела мрачнее, торжественнее, отдавала стариной, Средневековьем. Косые лучи тянулись от витражей разноцветными столбами.

И когда наконец отец Аверьян поднялся на возвышение, когда обвел ряды поднятых к нему лиц — молодых и старых, черных и белых, раскосых и голубоглазых, гладкокожих и морщинистых, бородатых и размалеванных татуировкой, ждущих откровения и просто жаждущих Невероятного, — на какую-то минуту показалось, что вот — вот уже случилось чудо приручения, чудо слияния пастыря и паствы, которое одно могло спасти их всех, подчинить разумной воле, отвести придвинувшийся вплотную хаос.

— Братья и сестры мои, — сказал отец Аверьян, подняв к губам мегафон. — Как хотел бы я дожить до того дня…

В наступившей тишине выстрел хлопнул отчетливо и звонко.

Остролицый юнец на хорах застыл на мгновение, словно специально для того, чтобы все могли рассмотреть не только ствол снайперской винтовки, но и форму охранника. Потом вздел два пальца, растопыренные в виде победной рогульки, исчез.

Жалобный вопль попадьи, кинувшейся к телу, на долю секунды обогнал, вырвался вперед, но тут же канул, растворился в захлестывающем реве.

Таборяне подмяли тонкую цепочку охраны, хлынули вперед, обрушили решетку.

Струи слезоточивого газа ударили им в лица.

Раскатисто полоснула автоматная очередь.

Несколько человек в первых рядах упали, о них стали спотыкаться напиравшие сзади. На секунду пространство вокруг алтаря расчистилось, и Макс, ринувшийся в кучу барахтающихся тел, сумел извлечь из нее окровавленного Умберто, за рясу оттащил к подготовленной баррикаде.

Весть об убийстве проповедника стремительно вырвалась за пределы храма, неслась по многотысячному людскому морю, обрывала последние удерживающие стропы — надежды, почтения, веры, — выпускала зверя на волю.

Толпа ринулась на штурм.

Лейда приехала в Архив днем раньше только для того, чтобы забрать кое-какие записи и вещи из своего кабинета. Но бумаг оказалось гораздо больше, чем она думала. Некоторыми она зачитывалась, попадались интересные идеи, наброски, которые вдруг захотелось отложить, обдумать потом. Понадобились разноцветные папки, чтобы уж рассортировать все как следует. Кроме того, заходили сотрудники — поболтать, поздравить, попрощаться. Нет, она не увольняется совсем, возможно, просто уходит в длинный отпуск. Вы же понимаете, такое событие! Предстоит встреча с сыном, хлопоты по его устройству здесь.

Разговоры и сборы затянулись допоздна — она решила заночевать в Архиве.

Рано утром пришла Сильвана, присела рядом на кушетке:

— Не разбудила? Я вчера не могла заскочить, мы вернулись слишком поздно. Аарон все пытается развлечь меня. Нелегкое это нынче дело. Когда твой самолет?… А в Стокгольм когда прилетает?… Они уже знают, будут встречать?… Ты звонила им?

— Два раза. Первый раз ничего толком не поняла. Потому что ревела весь разговор, не могла остановиться. Как Илья скажет «мама» — у меня слезы. Я ему говорю: «Не произноси этого слова». Он не понимает, думает, и здесь какие-то секреты. Но во второй раз они мне все рассказали. История действительно невероятная. Как удалось такое! Корреспонденты их осаждают. Но они решили никаких интервью пока не давать.