Архивы Страшного суда

«Повысили пенсию? Кошка принесла котят?»

— Я хочу, чтобы ты села покрепче на стул…

— Мама, прости, я очень спешу…

— …И даю тебе три попытки на угадывание…

— Я хотела только предупредить, что уезжаю в командировку…

— Ты никогда не угадаешь, кто мне позвонил час назад. Ни с пяти, ни с десяти попыток…

— Мама, правда, у меня нет сейчас времени на все эти угадайки.

— Да, ты давно уже, много лет стараешься не слушать меня. Ты вообразила, что ничего важного и существенного от меня больше не услышишь. Надо бы мне повесить сейчас трубку и наказать тебя за все, что я вытерпела, за это унизительное пренебрежение…

— Ну хорошо, хорошо. Я слушаю.

— Нет, ты действительно сидишь, а не стоишь? Я хочу, чтобы ты села. Я хочу…

Ликование в ее голосе утратило игривость, наполнилось искренним чувством, почти торжественностью.

— Звонил Илья. Живой и веселый. Из Стокгольма.

— Так, — сказала Лейда. — Очень хорошо.

Эмиль с тревогой всматривался в ее лицо, и она нашла в себе силы кивнуть ему: «Да-да, все в порядке, скоро кончаю».

— Ему удалось бежать. Пешком через границу. Это какой-то приключенческий роман. Такого ты не читала ни у Майн Рида, ни у Фенимора Купера, ни у Жюля Верна! И с ним тот человек, который помог ему. Какой-то геолог. Он, правда, не хотел убегать, только Илью провожал, но наши пограничники, то есть бывшие «наши», а теперь — «их», за мою жизнь все это столько раз менялось, я уж запуталась… Там был патруль или дозор…

Лейда внимательно слушала, кивала: «Да, я понимаю, это очень славно». Потом почувствовала, что тошнота и слабость начинают одолевать ее, поспешно сказала:

— Все это очень приятно. Я позвоню через неделю. Всем приветы…

Повесила трубку.

Услышала свой голос, говорящий внятно и небрежно:

— Олю выбрали президентом класса.

Гордая бабка должна была все описать в деталях.

И еще:

— В Москве, надеюсь, такой жары не будет. Где у тебя ванная? Я, пожалуй, душ приму. Не возражаешь?

Вода с шумом хлестала в бежевый кафель. Душ был включен на полную мощность, так что рисунок струй достигал почти геометрической четкости и напряженности: конус, эллипс. Лейда, облепленная влажным от пара платьем, стояла рядом с ванной на коленях и беззвучно молилась. Молитва была неправильная, слова хватались наугад из детских воспоминаний, из подслушанного от паломников, из проповедей отца Аверьяна, из прочитанного в книгах. Русский мешался с английским, эстонским, старославянским, всплывали даже какие-то куски по-латыни. Чаще всего и на все лады повторялись слова «благодарю… слава Тебе… слава… благодарю». Может быть, только ритм ей удавалось соблюдать какой следует, но и в этом не было уверенности: она не могла слышать своего бормотания за шумом воды.

— Ты скоро? — крикнул из-за двери Эмиль. — Мне пора ехать.

— Поезжай, не жди меня. Увидимся вечером. Вернее, ночью.

— Хорошо. Оставляю тебя на попечение капитана. Если хочешь, вы можете напоследок проехаться по магазинам. Можешь побаловать себя, пустить в ход кредитные карточки. Все равно платить по счетам не придется. Только смотри, чтобы лодка не перевернулась от закупок.

Она заставила себя раздеться, встала под душ. От прохладной воды сердцебиение унялось, мысли начали понемногу яснеть, собираться в цепочки. Цепочки постепенно стягивались к одному, главному: что теперь делать?

Бежать? Но как?

А могло ли все это так совпасть: бегство Ильи и решение отозвать ее в Москву? Может, они узнали о бегстве и задумали выманить ее обратно? Но тогда зачем так громоздко: посылать Мышеедова, Эмиля, сочинять про HИИРАЖ? Проще было просто приказать ей вернуться. Телеграммой, телефонным звонком. Она бы не посмела отказаться. Кроме того, корабль был в пути не меньше двух недель. Значит, все это планировалось довольно давно, считай, за месяц. К тому времени ничего точного они не могли знать. Да и сейчас самое большее: пропал солдат, ведутся розыски. А главное, что было убедительней всех логических рассуждений: не мог такой плохой актер, как Мышеедов, так сыграть услужливость и подобострастие. Да и в тоне Эмиля почтительность была неподдельной.

Она приоткрыла дверь, крикнула Мышеедову, чтобы принес фен из ее чемодана. Да, кинулся исполнять, как расторопный вестовой. Похоже, в его глазах она, Лейда Ригель, вдруг переместилась по лестнице чинов чуть не выше полковника. Но при всем чинопочитании уйти добром он ей не даст. Об этом нечего было и думать. Значит, остается «не добром». Но где? когда? как?

Нет, все же голова отказывалась служить с нужной четкостью. Каждого из обрушившихся на нее известий было бы довольно, чтобы довести до шока. А тут два разом. Сначала нелепо-тягостное, потом неправдоподобно счастливое. Илья и Павлик в Стокгольме. Вместе. Пришли пешком. Как какие-нибудь калики перехожие из сказки. Это было настолько нереально, что воображение ее даже и не пыталось заполнить пустоты, снабдить какими-то зримыми деталями эту абстрактную конструкцию. Но при этом ни на секунду не возникало сомнение: да правда ли? не ошибка? Больше трех лет душа ее не жила, а словно бы волочилась вслепую по серым коридорам, не видя никакого просвета впереди. А тут вдруг так рванулась, так понеслась навстречу блеснувшей вдали вспышке. Как же могло это оказаться ошибкой? И внутренние весы тоже вдруг срослись, ожили, больно качнулись под словом «убить», упавшим на одну из чашек.

Уезжая из Нью-Хэмпшира, она даже не взяла с собой «роланда». Все равно ни филиала, ни охраны в Нью-Йорке у них еще не было. Кто-нибудь из знакомых? Нет, никого из таких, кто согласился бы или смог помочь. Полагаться нужно было только на себя. Как всегда, впрочем. Как всю жизнь. Эта мысль почему-то отозвалась вдруг усталостью и обидой.

Она оглядела себя в зеркале, распушила волосы, затянула кушак платья.

Вышла из ванной.

Мышеедов подбежал, подхватил фен, бережно отнес его к чемодану.

— Знаете, Лейда Игнатьевна, когда запрос пришел сверху про Архив: что, мол, такое да с чем его едят? — мы, конечно, все подробно описали, кроме одной детали: что вы, так сказать, не совсем по доброй воле нам служили. Да и службы ведь никакой не было, никаких заданий вам не пришлось выполнять — о чем же тут говорить. Так что, может, и вы по приезде не будете об этом распространяться? Служил себе сын в армии — нормальное дело.

— Я подумаю.

— Это и вам хорошо — все эти годы пойдут в выслугу лет. Эх, знали бы вы, как полковник вас рекомендовал для Института, какими словами расхваливал! Он ведь свой кадр никогда не выдаст. Так что если вы захотите его отблагодарить или порадовать, то лучше нет, чем представить, что мы вас со всякими трудностями похищали. Что погоня была, слежка. Это ему очень в заслугу поставят. Поначалу так и планировалось: ни о чем вас не предупреждать, а просто сгрести в темном месте и увезти на корабль. Но Эмилий Сергеевич очень против был, так что уж решили не пугать вас понапрасну. Вы теперь у нас ценнейший работник, ваши нервы тоже беречь надо.

«Не знает, ни о чем не знает, — думала Лейда. — Не может он так играть».

Рука Мышеедова время от времени подлетала погладить новенький галстук, украшенный жестяной бляшкой с большой синей буквой «М». Казалось, он не представлял, что почтительность может выражаться еще и молчанием. Правда, тема болтовни свелась к одному: необыкновенный человек, собрание всяких талантов и достоинств, заботливый и строгий, страстный и вдумчивый, нежная душа в железной оболочке, их общий незабвенный друг — полковник Ярищев.

«Может быть, просто пойти к дверям и посмотреть, что он станет делать? Или, когда будем выходить из гостиницы, обратиться к портье? Но в этом отеле и портье у них может быть подкуплен. Только выдашь себя, заставишь его быть начеку. Нет, лучше всего в супермаркете. Дать ему денег, отвлечь какими-нибудь тряпками, побрякушками. В супермаркете легко затеряться. А если нет — прямо подойти к полицейскому, попросить защиты от подозрительного типа».