Ангел Мертвого озера

то в ней нет второго, третьего и четвертого дна. То самое - кому это выгодно?

Мы раскрываем чемодан, и он перебирает книги. Он им рад, я это вижу по его рукам, по тому, как он их берет. Но говорит он другое.

- Конечно, все это отстой. Эти книги сдавали пачками за баллы, я тогда работал в таком магазине возле Рижского вокзала. Но есть и кайфовые. Воннегут, например. Но я, конечно, возьму все. Какие-то были у нас дома. Мама-покойница любила Галину Николаеву. Прочту ради мамы.

- О! - говорю я. - Это страшный путь. Не понравится - и ты посмеешься над мамой.

- А как мне иначе её понять? - спрашивает он. - Она ведь умерла не от болезни. Она умерла просто так. Ее что-то тянуло из жизни в смерть, даже несмотря на то, что был я. Значит, она меня не любила. Почему?

Никогда он мне этого не говорил. И мне страшны его слова. Просто я их примеряю на себя. Достаточно ли жизни дочери, чтобы остановить мою смерть? И если совсем честно, отвечаю: недостаточно. Но я не скажу это Коле. Это мое неожиданное открытие. Я буду его мусолить и мусолить, прежде чем сумею передать словами. И скорее всего не передам никогда.

Взрослые дети - это нечто огромное, даже великое, но это все-таки только часть жизни матери. Меня, во всяком случае. То пространство, куда не ступала их нога, не менее огромное и не менее великое. Вот там и живет смерть. Другого места, как внутри жизни, у неё ведь нет. И не будет.

Почему-то я показываю ему тетрадку с цитатами. Он их читает посмеиваясь. Я не понимаю, чему?

- Какая прелесть! "Можно поверить, что жизнь - ничто, можно поверить, что смерть и загробная жизнь - ничто, но кто способен поверить, что Бен ничто?" Какая прелесть! Я - за.

Он читает навскидку, как и я. И тормозит там же, где тормозила я. Милый Коля, родная душа. Очень осторожно, даже, скорей, деликатно, он спрашивает о Ляне. Просит сообщить ей, что осел и имеет телефон, как все белые люди.

- Почему же ты ей не позвонишь? - ну разве это не естественный вопрос?

- Нет навыка, - отвечает он. - Я ещё не привык, что телефон - средство общения. Мне звонят соседи, когда нужно уколоть бабушку, хотя им проще стукнуть в дверь.

- Но она же не позвонит первая, - говорю я ему.

- Я знаю. Не снизойдет...

- Я буду звонить! Я! - кричу я, перебивая его. Я ведь знаю, что может последовать за этим "не снизойдет". Он обидит Ляну, я обижусь на него, и он, теперь устроенный, может больше не прийти, у него ведь теперь соседи, которым позволительно стукнуть в дверь.

- "Дорогого покойника посыпали укропом и перчиком", - читает Коля. Это, конечно, Воннегут, его черный юмор. Вы Сорокина читаете?

- Не понимаю глагола. Что значит "...ете"? Он что, Библия, "Война и мир"? Я читала. Он талантливо отвратителен, он...

- Нет, - сказал Коля. - Я просто в связи с покойником с укропом. Мне он нравится. Он громкое восклицание, что Бен - есть. Понимаете?

- Почти каждая книга восклицает.

- Ну уж...

Мы препираемся легко и душевно.

Мы ушли от Ляны.