Я заберу тебя с собой

Эту песню должны выучить ученики.

«Наизусть», — пробормотала Флора Палмьери, проводя ладонью по лицу.

Вкл.

«Ты прекрасна-а! Ты прекрасна-а! А-а-а!»

«Он говорил тебе: ты прекрасна… А-а-а!» — запела и Флора, но звучало это так, словно у нее сели батарейки.

— Ты прекрасна.

Она открывает глаза. Губы, целующие ее.

Легкие поцелуи в шею. Легкие поцелуи в ухо. Легкие поцелуи в плечи.

Она запускает руку в его волосы. Волосы, которые он подстриг ради нее («Ну, так я тебе больше нравлюсь?» — «Конечно, так ты мне больше нравишься!»).

— Что ты сказал? — спрашивает она, протирая глаза и потягиваясь.

— Я сказал, что ты прекрасна.

Легкие поцелуи в шею. Легкие поцелуи в правую грудь.

— Скажи еще раз.

Легкие поцелуи в правую грудь.

— Ты прекрасна.

Легкие поцелуи в правый сосок.

— Еще раз. Скажи это еще раз.

— Ты прекрасна.

Легкие поцелуи в живот.

— Поклянись, что не врешь.

Легкие поцелуи в пупок.

— Клянусь. Ты — самое прекрасное, что я видел. А сейчас ты позволишь мне продолжить?

И снова поцелуи.

Пьетро проскользнул внутрь головой вперед, как рыба в бочонок.

Вытянул руки, уцепился за кирпичи и подтянулся.

И оказался на полу рядом с биде.

Ванная.

Музыка.

«Но я шла искать тебя по улицам среди толпы людей, мне казалось, что, внезапно обернувшись, я увижу тебя снова. Я будто вновь слышу: „Ты прекрасна-а!“»

Лоредана Берте.

Он знал эту песню, потому что у Миммо был диск.

Он поднялся.

Темно.

И очень жарко.

Он уже вспотел.

И запах… неприятный.

Секунд двадцать он не видел ничего. Он находится в ванной, в этом он не сомневался. Включенная лампа была прикрыта и ничего не освещала. Остальная комната тонула во тьме. Зрачки расширились, и он наконец все разглядел.

Учительница Палмьери лежала в ванне.

В руках она держала старый кассетник, из которого раздавалось: «Ты прекрасна!» Провод тянулся через всю ванную к розетке у двери. Кругом страшный беспорядок. По полу раскидана одежда. В раковине мокрые тряпки. Зеркало все перемазано в чем-то красном.

Палмьери выключила магнитофон и поглядела на него. Как будто Пьетро, входящий к ней через окно, был привычным, нормальным явлением.

Но сама она нормальной не была.

Абсолютно.

Так изменилось ее лицо, сильно похудело (такие лица были у евреев в концлагерях), кроме того, в ванне плавали размокшие куски хлеба, банановые шкурки и телепрограмма.

Учительница спросила с легкой тенью изумления:

— А ты что тут делаешь?

Пьетро опустил взгляд.

— Не волнуйся. Я уже не стесняюсь. Можешь смотреть на меня. Что тебе нужно?

Пьетро посмотрел и снова опустил глаза.

— В чем дело, я тебе противна?

— Нееет… — сконфуженно протянул он.

— Тогда посмотри на меня.

Пьетро пришлось посмотреть на нее.

Она была бледная, как труп. Или, скорее, как восковая фигура. Желтоватая. А груди были как две огромные сырные головы, лежащие на воде. Сквозь кожу виднелись кости. Живот огромный, раздувшийся. И рыжие волоски. И длинные руки. И длинные ноги.

Она была ужасна.

Флора подняла голову, посмотрела в потолок и крикнула:

— Мама! У нас гости! К нам зашел Пьетро. — Повернулась, словно кто-то с ней говорил, но никто не ответил. В доме царила гробовая тишина. — Не волнуйся, это не тот, что приходил раньше.

«Она чокнулась», — подумал Пьетро.

— Нам ведь хорошо?

Флора улыбнулась.

— Ты что не отвечаешь? Так хорошо нам вместе или нет? — настаивал он.

— Да. Нам хорошо.

Они сидели обнявшись на песчаной дюне в тридцати метрах от берега. В корзинке лежали завернутые в фольгу бутерброды и бутылка красного вина. Море было грустным, таким серым, морщившимся от ветра. Одного цвета с небом. А воздух — таким прозрачным, что, казалось, можно увидеть полосатые трубы Чивитавеккьи.

Он взял гитару и начал играть. Один пассаж давался с трудом. Он начинал пару раз заново.

— Это милонга. Я сам сочинил. — Потом перестал играть и поморщился. — Что это мне там мешает? — Сунул руку в карман штанов и вытащил синюю бархатную коробочку. — А, вот это что. Гляди-ка, что можно в карманах откопать.

— Что это? — Флора тряхнула головой.

Она поняла.

Он вложил коробочку в ее ладонь.

— С ума сошел?

— А ты открой.

— Зачем?

— Если не откроешь, придется отправить ее рыбам. А следующим летом у кого-то будет удачная подводная охота.

Флора открыла коробочку.

Кольцо. Из белого золота с аметистом.

Флора надела его на палец. Идеально.

— Что это?

— Я торжественно прошу твоей руки.

— С ума сошел?

— Совершенно. Если тебе не нравится, скажи, ювелир мой приятель, мы сможем обменять. Никаких проблем.

— Нет, оно прекрасно, мне нравится.

— Ну, так зачем ты пришел?

— Это… — «Чтобы над вами подшутить, но вы в таком состоянии, что мне кажется…» Пьетро не знал, что ответить.

— Значит, это правда, ты лазаешь, как вор, по чужим домам? Ты хотел разбить мой телевизор? Если хочешь — пожалуйста. Располагайся в гостиной. Я уже давно его не смотрю. Но на этот раз, кажется, тебя никто не заставлял сюда лезть, или я ошибаюсь?

«Там внизу один человек, который…»

Вот она, дверь. Он может убежать.

— Даже не думай. Раз ты здесь, ты уйдешь, когда я скажу. В последнее время у нас не так много гостей, поговорить не с кем. — И глядя в потолок, она окликнула: — Правда, мама? — И указала пальцем на пакет, висящий у Пьетро на поясе. — Что у тебя там? Там что-то шевелится…

— Ничего, — коротко ответил он. — Ничего.

— Покажи.

Он подошел. Пот лил с него ручьями. Даже из-под коленок. Отвязал пакет и держал в руке.

— Там змея.

— Ты хотел, чтобы она меня укусила? — заинтересованно спросила учительница.

— Нет, она не ядовитая и не кусается, — попытался оправдаться Пьетро, но вышло не слишком убедительно. Это все из-за учительницы, ему было от нее плохо.

Он чувствовал, как безумие женщины обволакивает его, словно ядовитое облако, способное и его свести с ума. У нее не было больше ничего общего с доброй учительницей Палмьери, с которой он говорил тем зимним вечером в магазине. Это была другая женщина, более сумасшедшая, чем бешеная корова.

«Я хочу уйти».

Учительница поставила магнитофон на край ванны, взяла пакетик. Развязала его и собиралась заглянуть внутрь, когда заостренная голова змеи, а потом и все ее тело вынырнуло оттуда и плюхнулось в ванну, и змея стала плавать между ее ног. Палмьери не шевелилась, и непонятно было, то ли она боится, то ли ей нравится, то ли еще что.

Потом рептилия перебралась через край ванны и выскользнула за дверь.

Учительница засмеялась. Надрывно и неестественно, как плохая актриса.

— Теперь она будет свободно ползать по дому. У меня никогда не было животных. А это мне подходит.

— А теперь я могу уйти? — жалобно спросил Пьетро.

— Нет пока. — Флора выставила из ванны дряблую ногу. — О чем бы нам поговорить? В общем, могу тебе сказать, что последние месяцы у меня дела шли не лучшим образом…

Она закончила возиться на кухне. Все готово. Жаркое в духовке. Макароны сварились и стынут на столе. И где он? Обычно он не опаздывает. Может, задержался с миланским дизайнером. Придет. Флора купила в киоске кассету с фильмом «Унесенные ветром». Он ей подарил видеомагнитофон.

И вот он наконец.

Но он быстро уходит. С ним что-то не так. Он странный. Едва целует ее. Говорит, что у него кое-какие проблемы с джинсовым магазином (дурацкое какое название). Что сегодня не может остаться на ужин. Что за проблемы? Не надо его спрашивать. Он говорит, что позвонит завтра утром. А завтра вечером они посмотрят фильм. Целует в губы, едва коснувшись, и уходит.