Я заберу тебя с собой

В неподвижном воздухе стоял горький и вместе с тем сладковатый удушливый запах. Это гнили в теплой застойной жиже водные растения.

Облака комаров, мошек, москитов роились вокруг Глории и пили ее сладкую кровь. К тому же вокруг слышалось много неприятных звуков. Навязчивое гудение шершней и ос. И разные шорохи, быстрое подозрительное шуршание, шелест в тростнике. Бульканье воды. Тоскливые крики цапель.

Адское место.

Почему Пьетро его так любит?

«Потому что он чокнутый».

Вода теперь поднималась выше колен. И затрудняла ходьбу. Растения обвивались вокруг лодыжек, как длинные скользкие макароны. Ветки и жесткие листья царапали руки. И тут было полно прозрачных рыбок, сопровождавших ее, продвигавшуюся вперед, как десантник в дебрях Юго-Восточной Азии.

И на этом приключение не заканчивалось. Чтобы добраться до укрытия, ей предстояло преодолеть часть лагуны вплавь, тем более что лодку (разве ж это лодка? Четыре гнилые доски на одном гвозде) точно взял Пьетро.

Так оно и оказалось. Добравшись до края тростниковых зарослей, вся в царапинах, укусах, забрызганная грязью, Глория обнаружила только торчавший из воды длинный шест — и никакой лодки.

«Черт тебя побери! Попробуй теперь не признать, что я твоя лучшая подруга».

Набравшись мужества, она медленно, как барышня, опасающаяся испачкать платье, вошла в теплую воду. Лагуна тянулась перед ней, превращаясь в настоящее озеро, над которым низко летали металлические стрекозы и где рядами плавали гагары и гуси.

По-лягушачьи, чтобы не поднимать волн, подняв голову над водой, потому что если хоть капля этой воды попадет в рот, она умрет, Глория поплыла к другому берегу. Кроссовки, как балласт, тянули на дно. А главное — не думать о том, кто живет там внизу, под водой. Саламандры. Рыбы. Противные твари. Личинки. Насекомые. Водяные мыши. Змеи разные. Крабы. Крокодилы… Нет, крокодилов тут нет.

Оставалось сто метров. У другого берега, в камышах, виднелся низкий борт лодки.

«Давай, ты почти у цели».

Оставалось преодолеть всего несколько десятков метров, и она уже видела перед собой желанный берег, когда почувствовала, или ей только показалось, что какое-то живое существо коснулось ее ноги. Завопив, она рванула к берегу, беспорядочно колотя по воде. Ее голова оказалась под водой, она глотнула тошнотворной жижи, вынырнув, сплюнула, в четыре гребка добралась до лодки и вспрыгнула на нее, как дрессированный тюлень. Шумно переводя дух, она снимала со спины водоросли и листья, приговаривая: «Гадость! Какая гадость! Гадость! Вот погань-то!» Отдышавшись, она сошла с лодки на узкую полоску земли, выступавшую из воды. Огляделась.

Она очутилась на крохотном островке, окруженном с одного края тростником, а с другого — коричневыми водами лагуны. На островке не было ничего, кроме огромного кривого дерева, затенявшего своими ветками большую часть суши, и маленькой лачуги, появившейся здесь куда раньше того времени, как все тут стало охраняемой территорией: сюда приезжали охотники на птиц.

Это и было «место». Так говорил Пьетро.

Место Пьетро.

Едва начиналось теплое время года, а иногда даже и в холод, Пьетро проводил здесь больше времени, чем дома. Он тут хорошо устроился. На низкой ветке покачивался гамак. В лачуге он поставил термосумку, где держал бутерброды и бутылку воды. У него тут были даже комиксы, старый бинокль, газовый фонарик и маленький приемник (слушать его надо было тихо-тихо).

Только вот самого Пьетро она не обнаружила.

Глория обошла островок и не заметила никаких его следов, но потом, в лачужке, увидела висящую на гвозде футболку. Ту, которая была на Пьетро утром. Выходя, она увидела его — он вылезал из воды в плавках. На нем была маска, он напоминал чудище, живущее в тихой лагуне, все в водорослях, а в руках он нес…

— Фу, гадость! Брось гадюку сейчас же! — завопила Глория как настоящая девчонка.

— Ничего не гадость. Это не гадюка. Эта змея не ядовитая. Я такую длинную впервые поймал, — серьезно ответил Пьетро. Змея обвилась вокруг его руки, отчаянно пытаясь удрать, но Пьетро крепко ее держал.

— Что ты с ней будешь делать?

— Ничего. Я ее изучу и выпущу. — Он побежал в лачугу, взял рыболовный сачок и положил в него змею. — А ты что тут делаешь? — спросил он, а потом указал на ее футболку.

Глория оглядела себя. Мокрая футболка прилипла к груди, она была все равно что голая. Она оттянула ткань.

— Пьетро Морони, ты свинтус… Дай мне твою майку сейчас же.

Пьетро протянул ей футболку, Глория переоделась за деревом и повесила свою сушиться.

Он стоял на коленях около змеи и смотрел на нее без всякого выражения.

— Ну? — Глория села в гамак.

— Что — «ну»?

— Что с тобой?

— Ничего.

— Почему ты меня не подождал у школы?

— Не хотел. Хотел побыть один.

— Хочешь, чтобы я ушла? Я тебя раздражаю? — саркастическим тоном спросила Глория.

Пьетро помолчал, неотрывно глядя на рептилию, а потом серьезно ответил:

— Нет. Можешь остаться.

— Спасибо. Какие мы сегодня вежливые!

— Не за что.

— Тебе уже все равно, что тебя оставили на второй год?

Пьетро покачал головой:

— Да. Мне уже на все плевать. Мне параллельно. — Взяв веточку, он стал тормошить змею.

— Да? А два часа назад ты рыдал отчаянно.

— Так должно было быть. Я знал. Так должно было быть, вот и все. И если мне будет плохо, ничего не изменится, просто мне будет плохо.

— Почему так должно было быть?

Он мельком глянул на нее.

— Потому что так всем будет хорошо. Отцу — так я, по его словам, стану серьезным человеком и начну работать. Маме — хотя маме нет, она даже не помнит, в каком я классе. Миммо — потому что теперь мы оба второгодники и он не будет чувствовать, что он один дурак. Замдиректора. Директору. Пьерини. Па… — Он умолк на мгновенье, но потом договорил: — Палмьери. Всем. И мне самому.

Глория стала раскачиваться, и веревка, привязанная к дереву, заскрипела.

— Но я не понимаю, разве Палмьери не обещала, что тебя переведут?

— Да. — Голос Пьетро дрогнул, и его напускного равнодушия как не бывало.

— А почему тебя оставили?

Пьетро фыркнул:

— Не знаю, и мне плевать. И хватит.

— Это неправильно. Палмьери — сволочь. Большая сволочь. Она не сдержала обещания.

— Не сдержала. Она такая же, как все. Она сволочь, она меня обманула. — Пьетро выговорил это с трудом и закрыл лицо рукой, чтобы не плакать.

— Она даже угрызений совести не испытывает.

— Не знаю. Не хочу об этом говорить.

Последние полтора месяца Палмьери не было в школе. Пришла другая вместо нее, сообщила, что учительница итальянского заболела и год они закончат с ней.

— Точно, ей стыдно не будет. Ей пофиг. А то, что сказала та, которая ее замещала, неправда. Она не больна. Она совершенно здорова. Я ее сто раз видела, гуляет она. Последний раз несколько дней назад, — возмущалась Глория. — Ты ее видел?

— Один раз.

— И?

Зачем Глория его мучает? Тем более что все уже случилось.

— И я к ней пошел. Хотел спросить, как она себя чувствует, придет ли в школу. Она едва со мной поздоровалась. Я решил, что у нее свои проблемы.

Глория спрыгнула с гамака:

— Она самая большая сволочь, какую я встречала. Она хуже всех. Из-за нее тебя оставили на второй год. Это неправильно. Она должна ответить. — Она опустилась на колени рядом с Пьетро. — Мы должны заставить ее ответить. По полной.

Пьетро молчал, он наблюдал за бакланами, которые, словно черные стрелы, стремительно ныряли в серебристую воду лагуны.

— Что скажешь? Заставим ее ответить? — повторила она.

— Мне уже наплевать, — робко ответил Пьетро и шмыгнул носом.

— Ты как всегда… Нельзя все покорно переносить! Надо что-то делать. Ты должен что-нибудь сделать, Пьетро, — вконец рассердилась Глория.

Она хотела сказать ему, что его потому и выгнали, что он бесхарактерный. Если бы у него был характер, он не полез бы в школу вместе с этими придурками. Но она удержалась.