Избранное

работников…

- Но я вернулся, вернулся. Когда узнал, что война, я вернулся, с моими братьями вернулся воевать против зла.

Яки тихо засмеялся, а он, ощутив желание помочиться, встал, расстегнул штаны цвета хаки, пошел в угол - струя прибила пыль. Он нахмурил брови, подумав об обычном конце храбрецов, умирающих с мокрым пятном на брюках военного образца.

Берналь, скрестив руки на груди, казалось, выискивал в темноте и холодном мраке, там, за высокой решеткой, лунный отсвет. Порой из деревни до них долетал монотонный стук молотка, выли собаки. За стеной слышались приглушенные голоса. Он стряхнул с кителя пыль и подошел к молодому лиценциату.

- Сигареты есть?

- Да… Как будто… Вот.

- Дай индейцу.

- Я давал. Мои ему не по вкусу.

- А свои у него есть?

- Кажется, кончились.

- Наверное, у солдат есть карты.

- Нет. Пожалуй, не смогу сосредоточиться. Едва ли…

- Спать хочешь?

- Нет.

- Ты прав. Нечего время терять.

- Думаешь, еще пожалеем?

- О чем?

- О том, что время теряли…

- Да, смешно.

- Вот именно. Лучше вспоминать. Говорят, помогает.

- Не так много прожито.

- Согласен. Тут в выигрышном положении яки. Поэтому,, значит, ты и не склонен разговаривать.

- Да. Впрочем, не совсем тебя понял…

- Я говорю, яки есть о чем вспомнить.

- Может, они вспоминают иначе.

- Хотя бы об этом пути, из Синалоа. О чем он только что рассказывал.

- Да.

- Рехина…

- А?

- Нет, я так. Перебираю имена.

- Тебе сколько лет?

- Скоро двадцать шесть. А тебе?

- Двадцать девять. Мне тоже, в общем, нечего вспомнить. А ведь жизнь в последние годы была такой неспокойной, такой переменчивой…

- Интересно, когда люди начинают вспоминать свое детство, а?

- Детство… Нет, это трудно.

- Знаешь? Вот мы тут разговариваем…

- Ну?

- Мне припомнились некоторые имена. И они для меня уже ничего не значат, ничего не говорят…

- Скоро рассвет.

- Не стоит об этом думать.

- Спина вся мокрая от пота.

- Дай-ка сигарету. Эй, слышишь?

- Прости. Вот. Может, ничего и не почувствуем.

- Так говорят.

- Кто говорит, Крус?

- Понятное дело - те, кто убивает.

- Ты-то как?

- Хм…

- Почему ты не думаешь о…

- О чем? О том, что все пойдет по-старому, хоть нас и не будет?

- Нет, надо думать не о будущем, а о прошлом. Я думаю сейчас о всех тех, кто умер в революцию.

- Ну… Я помню Буле, Апарисио, Гомеса, капитана Тибурсио, Амарильяса… Других тоже.

- Готов держать пари, что ты не назовешь и двадцати имен. И не только своих. А как звали всех убитых? Нет, не только в эту революцию - во всех революциях, во всех войнах… И даже умерших в своей постели. Кто о них помнит?

- Дай-ка спичку. Слышишь?

- Прости.

- Вот и луна.

- Хочешь взглянуть на нее? Если станешь мне на плечи,. сможешь…

- Нет. Ни к чему.

- Пожалуй, это хорошо, что у меня отобрали часы.

- Да.

- Я хочу сказать, что не следишь за временем.

- Понимаю.

- Мне всегда ночь казалась… казалась длиннее…

- Проклятая вонючая дыра.

- Погляди на яки. Уснул. Хорошо, что никто из нас не трусил.

- Пошел второй день, как мы тут.

- Кто знает. Могут войти с минуты на минуту.

- Нет. Им нравится эта игра. Всем известно, что расстреливают на рассвете. А им хочется поиграть с нами.

- Значит, он не такой скорый на решения?

- Вилья - да, Сагаль - нет.

- Крус… Ну разве это не абсурд?

- Что?

- Умереть от руки одного из каудильо и не верить ни в кого из них…

- Интересно, нас выведут вместе или поодиночке?

- Проще одним махом, не так ли? Ты ведь военный.

- А тебя как сюда занесло?

- Я тебе расскажу сейчас кое-что. Ей-богу, умрешь со смеху.

- Выкладывай.

- Я бы не рассказал, если бы не был уверен, что отсюда не выйду. Карранса послал меня парламентером с единственной целью - чтобы они схватили меня и были виновны в моей смерти. Он вбил себе в голову, что для него мертвый герой лучше живого предателя.

- Ты - предатель?

- Смотря как это понимать. Ты, например, воевал не думая. Исполнял приказы и никогда не сомневался в своих вождях.

- Ясно. Главное - выиграть войну. А ты разве не за Обрегона и Каррансу?

- С таким же успехом я мог бы быть за Сапату или за Вилью. Я не верю ни в кого из них.

- А дальше?

- В этом вся драма. Кроме них, никого нет. Не знаю, помнишь ли ты, как было вначале, совсем недавно. А кажется уже таким далеким… Тогда вожди ничего не значили. Тогда все думали о благе для всех, а не о славе для одного человека.

- Ты хочешь, чтобы я хаял солдатскую верность наших людей? Нет, революция - это верность вождям.

- Вот именно. Даже яки, который сначала шел воевать за свою землю, теперь сражается только за генерала Обрегона и против генерала Вильи. Нет, раньше было иначе - до того, как революция выродилась в войну группировок. В деревне, куда приходила революция, крестьяне освобождались от долговой кабалы, богатеи лишались своих богатств, политические заключенные выходили на волю, а касики теряли свои привилегии. Теперь посмотри, куда делись те, кто верил, что революция призвана освободить народ, а не плодить вождей.

- Еще будет время…

- Нет, не будет. Революция начинается на полях сражений, но, как только она изменяет своим принципам, ей конец, даже если она еще выиграет несколько военных сражений. Мы все в ответе за это. Мы позволили расколоть себя и повести людям алчным, властолюбивым, посредственным. Настоящей революции, последовательной и бескомпромиссной, к сожалению, хотят лишь люди невежественные и кровожадные. А интеллигенты хотят революцию половинчатую, которая не затронет их интересов, не помешает им благоденствовать, жить в свое удовольствие, прийти на смену элите дона Порфирио. В этом драма Мексики. Вот я, например. Всю жизнь читал Кропоткина, Бакунина, старика Плеханова, с детских лет возился с книгами, спорил, дискутировал. А настал час, и я пошел за Каррансой, потому что он показался мне человеком порядочным, которого можно не бояться. Видишь, какой я слизняк? Я боюсь голодранцев, боюсь Вилью и Сапату… «Всегда я буду человеком неприемлемым, тогда как люди, ныне приемлемые, таковыми останутся навсегда…» Да. Вот именно.

- Душу перед смертью наизнанку выворачиваешь…

- «Мой основной недостаток - это любовь к фантазиям, к невиданным авантюрам, к свершениям, которые открывают бескрайний и удивительный горизонт…» Да. Вот именно.

- Почему ты никогда не говорил обо всем этом там, на воле?

- Я говорил об этом с тринадцатого года и Лусио Бланко, и Итурбе, и Буэльне, и всем честным военным, которые никогда не стремились стать каудильо. Поэтому они не сумели помешать козням старика Каррансы, который всю свою жизнь только и знал, что сеял раздоры и плел интриги. А иначе у него у самого вырвали бы кусок изо рта. Потому этот старый пройдоха и возвеличивал всякую шушеру, всяких Пабло Гонсалесов, которые не могли его затмить. Так он расколол революцию, превратил ее в войну группировок.

- Из-за этого тебя и послали в Пералес?

- С поручением убедить вильистов сдаться. Будто мы не знаем, что они разбиты и бегут и что в панике хватаются за оружие при виде каждого карранклана. Старик не любит пачкать руки. Предпочитает оставлять грязную работу своим врагам. Эх, Артемио, такие люди не достойны своего народа и своей революции.

- Почему ты не переходишь к Вилье?

- К другому каудильо? Побыть, поглядеть, сколько он протянет, а потом перебежать к следующему и так далее, пока не очутишься у какой-нибудь другой стенки, под другим ружьем?

- Но на этот раз ты спасся бы…

- Нет… Поверь, Крус, мне хотелось бы спастись, вернуться в Пуэблу. Увидеть жену, сына, Луису и Панчолина. И сестренку Каталину - она у меня такая беспомощная. Увидеть отца, моего старого дона Гамалиэля,- он так благороден и так слеп. Попытаться объяснить ему, зачем я ввязался в эту историю. Отец никогда не понимал, что существует долг, который необходимо выполнить, хотя и знаешь заранее, что дело обречено на провал. Для него те, старые порядки были заведены раз навсегда: усадьба, завуалированный грабеж и все прочее… Вот если бы нашелся кто-нибудь, кого можно было бы попросить пойти к ним и передать что-нибудь от меня. Но отсюда никто не выйдет живым, я знаю. Нет. Все играют в жуткую игру «кто кого». Мы ведь живем среди убийц и пигмеев, потому что каудильо покрупнее милует лишь мелюзгу, чтобы удержать место под солнцем, а каудильо помельче должен угробить крупного, чтобы пролезть вперед. Эх, жаль, Артемио. Как нужно то, что происходит, и как не нужно это губить. Не того мы хотели, когда делали революцию со всем народом в тринадцатом… А ты смотри, решай. Когда уберут Сапату и Вилью, останутся только два вождя - твои теперешние начальники. С кем пойдешь?