Старые черти

— Если хочешь знать мое мнение, она слишком многословна. Оказалось, что новая жизнь не такая уж и веселая штука, что неудивительно, в той-то дыре! Но она сдохнет, а не признается, что сделала ошибку. Примерно так.

— Вполне вероятно. Что она пишет про Питера?

— Ничего особенного. Уверена, что поступила правильно, когда порвала с ним, она уже об этом писала, и если ты увидишь Питера, скажи этому ленивому поганцу, чтобы черкнул ей пару строк. Очень натянуто.

— Должно быть, она все же скучает.

— Ради Бога, ничего она не скучает, просто ей нужен муж как символ общественного положения. И еще Мюриэль не нравится, что он не уехал с ней, ведь официально они не в разводе. Некоторые женщины не любят расставаться со своим имуществом, даже если оно им не нужно.

— Удивительно, как ты смотришь на вещи. Я бы никогда не смог проникнуть так глубоко в ее мотивы. — Малькольм не заметил быстрый взгляд, который бросила на него Гвен, и неуверенно продолжил: — Тем не менее ты думаешь, она сюда не вернется?

Гвен сдержанно вздохнула.

— Скорее Питер переедет к ней, чем она признает свою ошибку. Не возражаешь, если я первая пойду в ванную?

— Давай.

Оставшись один, Малькольм налил себе последнюю чашку чаю и закурил ежедневную сигарету. Откладывая в сторону «Уэстерн мейл», чтобы прочитать ее позже, он заметил раздел, озаглавленный «Валлийские новости», — меньше чем на четверть полосы. И это в ежедневной газете столицы Уэльса! Вопиющая несправедливость! Однако благородное негодование нелегко сохранять долго, особенно если тебе куда интереснее читать о полицейском скандале в Южном Лондоне и о перспективах английских крикетистов в Австралии.

Как обычно, сегодняшний разговор с женой за завтраком напомнил Малькольму застольные беседы в доме номер 221Б на Бейкер-стрит. Там тоже один герой регулярно давал благожелательные и подробные объяснения человеческих поступков, а второй демонстрировал наивность, невежество, простодушие и неискушенность в светских вопросах. Но там второго героя терпели как любимого ученика и время от времени удостаивали подбадривающими репликами вроде «Отлично!» и «Браво, Ватсон!». К тому же нигде не отмечено, что половина сказанного Холмсом выделялась звуковым эквивалентом курсива, жирного шрифта или кавычек. Давно ли Гвен начала использовать этот прием? Или ей больше нравится разговаривать в стиле «Это именно так, и ты должен был это заметить»?

Малькольм взял письмо Мюриэль. Твердый крупный почерк, раньше он его не видел. Малькольму вдруг смутно и мимолетно захотелось, чтобы Мюриэль добилась большего, чем сейчас. В письме она пренебрегла традиционным обменом вопросами о здоровье и прочими условностями и сразу погрузилась in medias res, [60]дав подробное, хотя и не слишком понятное описание чьего-то визита к кому-то и где-то. Факты шли чуть дальше, и среди них Малькольм заметил то, о чем не упомянула Гвен: Мюриэль вместе с двумя подругами и дочерью одной из них собирается открыть в пригородном торговом центре кофейню. Рассказ о планах вовсе не выглядел мужественной попыткой скрыть тоску и одиночество, что бы там ни говорил чертов Шерлок.

Малькольм убрал со стола, загрузил и включил посудомоечную машину. С недавних пор ровное гудение перемежалось отрывистым тарахтением, и каждые несколько секунд машина резко вздрагивала. Поскольку больше никто ничего не ремонтировал, проще всего было оставить все как есть и ждать, когда агрегат сломается окончательно. С «Уэстерн мейл» в руках Малькольм прошествовал в туалет. Небольшая заминка, но никаких по-настоящему серьезных проблем, все в порядке, насколько он мог судить. Нет, не так. Все хорошо. Однажды Малькольм поймал себя на мысли о том, что на вопрос о самочувствии отвечает: «Все хорошо, насколько я могу судить», — хотя подразумевает: «Все хорошо», — и стал себя останавливать. Впрочем, кому это интересно?

Гвен почти закончила утренний туалет и, брызнув на затемненные стекла очков антистатиком, протерла их специальной салфеткой. Малькольм подумал, что в движении руки жены кажутся толстоватыми.

— Я возьму машину? Ты вроде собираешься в «Библию»?

— Вполне возможно.

— Если увидишь Питера, можешь передать ему слова Мюриэль.

— Что? Ах да. Вообще-то он уже две недели как не показывался.

— Все-таки интересно… — Гвен села на пуфик лицом к мужу и посмотрела сквозь очки на свет. — Он когда-нибудь говорил, что платит за кров и стол? Делает, так сказать, вклад в хозяйство?

— Нет. Никто не спрашивал, даже Гарт. Считается, что Питер ненадолго остановился у Рианнон.

— Ничего себе ненадолго — три месяца! Удивительно. И это в Уэльсе! Под одной крышей с беззащитной женщиной — в Уэльсе! К тому же вдовой. Можно подумать, на дворе двадцатый век.

— Счастья им обоим — вот и все, что я могу сказать.

— Неужели? Я скажу то же самое. И представителям младшего поколения пожелаю счастья. Хотя, думается мне, юноша мог бы с тем же успехом работать в Лондоне. Да где угодно, лишь бы выбраться из этой дыры.

— Ну, не знаю, — нахмурился Малькольм. — По-моему, место, где двое полюбили друг друга, не такое уж и плохое.

— И кого ты имеешь в виду?

— Ну… Уильяма и Розмари.

— Ах, ну да, конечно. Малькольм, милый, я только… я имела в виду, что, наверное, Уильям так считает — дыра, из которой надо выбраться. А мне и здесь хорошо, спасибо.

Она улыбнулась.

— Прости, — сказал Малькольм. Он забыл добавить звуковые кавычки, когда мысленно прокручивал запись со специальными голосовыми эффектами Гвен.

Она встала и обмахнула щеткой свой торс, обтянутый клетчатой тканью.

— Ладно, передавай привет Чарли.

— Передам, если он придет. Его тоже давно не было.

— Я очень тревожусь за Чарли, правда. В тот вечер у Дороти ты ничего не заметил, а я подумала, что он выглядит ужасно. Ужасно!

«Еще одна из особенностей Гвен — она не только понимает все лучше тебя в общем, но еще и лучше понимает твоих друзей, то есть людей, которых ты знаешь сто лет!» — подумал Малькольм. Эта мысль не раз приходила ему в голову.

— Чарли сказал мне, что вот уже год, как он плохо спит. Может, еще дольше.

— Ясно. Ладно, я побежала. Нужно высказать этой выскочке Эйрвен парочку замечаний насчет выставки альтернативной валлийской культуры в художественном центре Давида ап Гуилима. [61]— Удивительно, какое богатство звуковых выразительных средств требовалось Гвен для одной фразы. — А потом выпьем кофе и, может, по стаканчику лимонада у Шан. Пока!

Малькольм пошел ванную и наскоро почистил зубы. Теперь на это уходило еще меньше времени и сил — он сломал один из нижних зубов, с дуплом, когда откусил кусок ветчины на свадьбе весной. За бритьем Малькольм размышлял о том, что Гвен не вспоминала Алуна с самой его смерти. Поначалу Малькольм решил, что жена потрясена кончиной Уивера, однако время шло, а она все молчала. Вот уже несколько месяцев он подумывал, что мог бы подпустить косвенный намек, да только не видел в этом большого смысла.

Малькольм не знал, какое наказание или самонаказание Гвен налагала своим молчанием, но если она думала, что он подозревает ее в интрижке с Алуном, и хотела устранить всякие сомнения, то ей это удалось. Тем не менее он не терял надежды: в один прекрасный день Гвен случайно упомянет имя Алуна, и не менее случайно речь зайдет об измене; тогда он и скажет, что это не имеет никакого значения. Однако он не очень-то верил в такую развязку. Вообще странно, как вето на одну-единственную тему способно вызвать запрет на многое другое.

Выйдя из ванной, Малькольм принес пластинки с джазовыми записями из гостиной, где они лежали бог знает сколько времени, и сложил в белый шкафчик у себя в кабинете. Прежде чем усесться за стол, выглянул в окно. Клочки неба, которые он разглядел за нагромождением крыш, были затянуты тучами, собирался дождь. Настоящая валлийская осень.