Старые черти

Затягивая узел галстука, Питер взглянул на жену и сказал:

— Да, без шляпы гораздо лучше.

Они сели в машину и поехали к городу. Питер думал о том, как они с Мюриэль обменивались репликами сегодня утром: в прихожей и еще раньше в спальне. Последние несколько недель они разговаривали довольно часто, с напускной нормальностью, словно супруги-англичане в соцстране, которые из страха, что их подслушают, сговорились быть скучными. Но за показухой явно что-то скрывалось. Когда Мюриэль спрашивала его о шляпках, то почти не глядела в его сторону, и он тоже на нее не смотрел. Сам Питер получал искреннее удовольствие от некоторых моментов всего этого фарса, однако в удовольствии проглядывало что-то истерическое. Надо быть осторожнее, решил он.

— Им повезло с погодой, — заметила Мюриэль. — Дождей до завтра не обещают.

— Тепло, можно сидеть на улице.

И так всю дорогу, разговоры ни о чем, подумал Питер. И тут до него дошло: репетиция. Подготовка к статусу свекра и свекрови, превращение в скромных, добропорядочных и совершенно заурядных мужа и жену, которые всю жизнь ссорились, а под старость поладили. Конечно, было бы опасно в нужный момент просто притвориться примерными родителями жениха; требовалось нечто более серьезное. Если сравнивать с супружеской парой англичан в Восточной Европе, это был период перед заброской. На мысленном телеэкране в мозгу Питера возник человек из внешней разведки, по-модному отчужденный, но с горящими глазами, который требовал, чтобы они с Мюриэль думали, чувствовали, видели сны как Дарби и Джоан. [59]И впрямь, эта новая манера разговора стала заметной, когда Уильям сообщил, что они с Розмари хотят пожениться.

— Надо же, кажется, что все случилось неожиданно, — сказала Мюриэль.

— В известном смысле — да.

— Удивительно, что мы даже ничего не обсуждали.

— Тут и обсуждать-то особенно нечего.

— А теперь уже слишком поздно, к какому бы решению мы ни пришли.

Питер понял, что для нее сегодняшний день значительно важнее всех предыдущих, тем не менее не удержался и, забыв о своем намерении быть осторожней, спросил:

— Откуда такая уверенность? Согласись, что мы еще в Уэльсе!

— О чем это ты?

— В Кайраисе жило одно семейство, Ингойд-Томас, по-моему, родственники отцова двоюродного брата. Так вот, у них была дочь по имени Глэдис, года на два старше меня. И она подцепила американца, уж не знаю, как это у нее получилось в те годы — примерно в тридцать седьмом. Дело дошло до того, что они решили пожениться, и все уже было готово к свадьбе. Я тебе не рассказывал эту историю, нет? В общем, накануне бракосочетания Глэдис позвонила моим родителям, и они тотчас сели на поезд и помчались в Кайраис. Тогда с этим было просто. Жаль, что я не поехал. Им пришлось употребить все свое влияние, чтобы мать Глэдис не сорвала свадьбу.

— У них получилось?

— Да, как ни удивительно, эти двое поддержали прогрессивную…

— И что бы старуха сделала? Как бы она сорвала свадьбу?

— Согласен, даже в Кайраисе в тридцать седьмом году никто не мог бы запретить дочери выйти замуж, но с матери Глэдис сталось бы устроить большие неприятности вместо маленьких. Самое интересное — причина, из-за которой она была против американца. Он был американцем.

— Я не глухая.

— Нет, я имею в виду, что это и есть причина. Во всяком случае, по старушкиным словам. Конечно, не слишком серьезное обвинение, но тот тип был до смешного настоящим американцем. Его звали Ральф Фостер. Странно, всегда запоминаешь ерунду, которая тебя не касается. Профессор физики в Йельском университете. Видит Бог, в Кайраисе и в восемьдесят седьмом году делать нечего, что уж тут говорить про тридцать седьмой. Ральф был таким настоящим американцем, что помер от волнения на бейсбольном матче через несколько лет после свадьбы. Правда, Глэдис к тому времени уже устроилась в Штатах.

Сказав, что она внимательно слушает, Мюриэль перегнулась через спинку своего кресла, с трудом дотянулась до полки за задним сиденьем и взяла бело-голубую упаковку с бумажными салфетками. Затем медленно повернулась вперед и, поерзав, приняла прежнюю позу, как только Питер закончил рассказывать о смерти американца на бейсбольном матче.

— Я слушаю, — повторила она.

— Это все.

— Все? — Мюриэль опустила козырек над лобовым стеклом со своей стороны и уставилась в продолговатое зеркальце, одновременно пытаясь вытащить салфетку. — И что здесь интересного?

— Ну, просто сценка из валлийской жизни. Я думал, они тебе нравятся. Подпись: «В Уэльсе ничего не знаешь заранее».

— То есть ты имеешь в виду, что если бы я могла, то попыталась бы помешать Уильяму жениться на этой как-там-ее Розмари. Если бы мне хоть что-то пришло в голову. Иначе в чем смысл твоего рассказа?

— Нет-нет, что ты! Конечно, ты рада, что Уильям женится, и я тоже! Тем не менее Розмари родилась в Лондоне, а ты, как я заметил, к старости стала почти совсем валлийкой. Честно говоря, я даже удивился, когда ты сказала, что нельзя опаздывать. Прозвучало очень по-валлийски, нарочно так не скажешь. В церкви нужно быть вовремя.

Сидя рядом с ним, Мюриэль внезапно широко открыла рот и оскалила зубы — возможно, в невысказанном ответе, но скорее чтобы удобнее было промокнуть выступающие части лица салфеткой, которую все же ухитрилась достать. Она так и не сказала ни слова.

— Э-э… и все же какой линии ты придерживалась бы, если бы мы обсуждали брак Уильяма раньше?

— Не знаю, — ответила Мюриэль, продолжая смотреться в зеркало. — И вообще, глупо спорить об этом сейчас.

Не глупее, чем пять минут назад, подумал Питер. Конечно, он не ждал от Мюриэль признания, что от одной мысли о свадьбе единственного сына с дочерью бывшей любовницы своего мужа ей хочется его убить. Питер вдруг понял, что задал вопрос под влиянием опасной эйфории. Полегче, сказал он себе. Ради Бога, полегче.

Убрав невидимую соринку с губ, Мюриэль отложила салфетку и произнесла:

— Что-то в последние месяцы ты стал дерзким. Я бы сказала, больно прытким.

В ее голосе послышалось сдержанное одобрение, словно Питер выказал признаки начитанности или любви к животным.

Посмертное надругательство над телом, месть за то, что он радуется вещам, которые ей неприятны.

— Да, наверное, у меня чересчур приподнятое настроение — так приятно видеть Уильяма счастливым!

— Дело не только в Уильяме. Все началось гораздо раньше, еще до Рождества.

— Неужели? Ну, не знаю, в чем причина, — сказал Питер, даже не пытаясь ничего объяснить.

Если Мюриэль и догадывалась о причине, то предпочла не называть ее вслух. Они молча проехали по старому мосту, уже отремонтированному, мимо плавилен без крыш, вокзала, вверх по Стрэнду, мимо Музея изобразительных искусств Тревора Кнудсена, магазина «Маркс и Спенсер», «Глендоуэра», Королевского фонда Уэльса, площадок для крикета и регби, университета, обогнули больницу и повернули к Холланду.

— Питер, — сказала Мюриэль, когда они были в двух минутах от церкви, — я продаю дом.

— Что?

— Теперь уже точно. Уильям устроил свою жизнь — значит, мне больше незачем торчать здесь, в Уэльсе. Да, я собираюсь вернуться в Мидлсборо; если захочешь поехать со мной, тебе там тоже найдется место. Возможно, ты предпочтешь остаться здесь, обойтись, так сказать, собственными силами и не переезжать в солнечный Йоркшир, или Кливленд, или как он сейчас называется. Думаю, и это можно устроить. В общем, решай сам.

Вот тебе и показной семейный уют. Мюриэль говорила в деловой манере, может, чуть суше обычного. Питер подумал, что, если бы Уильям и шафер ехали с ними, как планировалось, это бы ничего не изменило, Мюриэль нашла бы способ сообщить ему новость перед самой церковью. До нее уже было рукой подать. Ко входу тянулись ранние гости. Питер увидел Оуэна Томаса с семьей: они выходили из машины.

— Говорить больше не о чем, — продолжила Мюриэль. — Люди здесь разные, и хорошие, и плохие, а один-два мне даже нравятся, да только в этих краях я всегда буду чужой, и потому хочу что-нибудь изменить, пока не поздно. Я уезжаю. Дом выставлю на продажу в понедельник с утра. И все. Ясно? Никаких просьб, уговоров, отсрочек, компромиссов или каких-либо еще вариантов. Решение окончательное. Возможно, я опять заблуждаюсь и ты сам мечтаешь от него избавиться, но если я права, позволь дать тебе совет: начинай привыкать к этой мысли прямо сейчас. На твоем месте я бы повернула налево и припарковалась на стоянке у Холланд-Корт.