Чехословацкая повесть. 70-е — 80-е годы

До уха Рене доносятся вылетающие из-за перегородки голоса контролеров:

— Мы что, не работаем, как и они?

— Да мы не получили премии только за то, что закрывали глаза!

— Забраковать бы все это к чертовой бабушке!

— Пусть нам скажут спасибо за свои премии!

— На черта мне ходить в ночные! Сил нет больше терпеть — ночью-то в основном и пропихивают брак. А не пропустишь — они тебя еще и оболгут.

— Нет, больше ни за какие коврижки! Хватит!

Рене понимает: то, что слышит он, слышат у себя в конторе и производственники. Но там тишина — только постукивает пишущая машинка. Машинка достукивает, из конторы выходит начальник смены Муха, в руке у него синий служебный бланк. Рене известно, что в графе «назначение» указано: «обеспечить ночную смену». Муха входит в соседнюю дверь ОТК и тут же выходит, но уже без бумаги. Вручил, стало быть, а ответа дожидаться не стал. Но не успевает Муха закрыть за собой дверь, как ответ настигает его. Это голос инженера Бороша, лучшего теннисиста завода, начальника данного ОТК:

— Муха!

Тот останавливается: — В чем дело?

Инженер Борош: — В ночную мы не выйдем! Баста!

Из-за перегородки, где контора производственников, вылетает другой голос:

— Бастовать вздумали, шкуры продажные!

И голос из конторы ОТК:

— Сами продажные! С какой стати нам закрывать глаза ради ваших премий!

Из конторы производственников выбегает обладатель голоса, звучавшего оттуда, — Рене еще по голосу узнал инженера Мудрого, заместителя начальника опытного производства, руководителя темы «Ораван», застрявшего на производстве практически с той минуты, когда объявились первые трудности. Он кричит в дверь конторы ОТК, которую начальник смены Муха все еще держит открытой:

— Выделите производству нормальные детали! Из-за ваших паршивых деталей надрываемся как лошади, а в конце концов даже плана не дадим, так?

У инженера Мудрого как бы перевернутая психология, думает Рене. В начале весны, когда он с ним познакомился, из каждой его фразы явствовало, что он — руководитель темы «Ораван» и заместитель начальника опытного производства Пиколомини, de facto^[42] даже начальник, поскольку Пиколомини постоянно находится в отлучке — Рене до сих пор так и не представилось возможности с ним познакомиться. И вот тебе, полюбуйся: кто скажет теперь, что инженер Мудрый не чистой воды производственник — мастер, а может, и просто рабочий?

Голос из конторы ОТК: — Да вы и с отличными деталями работаете из рук вон. Теперь пощады не ждите — отныне на «выходе» все будем браковать.

Муха, едва слышно: — Ох же и умники на «выходе»!

А инженер Мудрый кричит во весь голос: — На «выходе» каждый горазд умничать! До каких пор нам быть в дураках на конвейере Д? Кто пропускает на Е эти паршивые детали?

Смышленый паренек, этот инженер Мудрый, думает Рене, но его честолюбие всегда опережает реальные возможности. Поняв это, Пиколомини подсунул ему тему «Ораван». Инженер Мудрый клюнул на приманку и, хотя работал на заводе с неделю и опытом особым не отличался, принял предложение. Но вышло не так, как было задумано, и потому то же честолюбие обратило инженера Мудрого в производственника. Теперь он должен убедить всех, что сконструированный его опытниками телевизор производить можно и нужно. Однако новые трудности продолжают подстегивать его честолюбие. Пожалуй, в эту минуту он с радостью заделался бы уже и контролером, лишь бы доказать, что и на этом участке можно работать иначе и лучше! Но он пока еще не в ОТК, там другие люди, и взгляды у них, конечно, другие.

Голос инженера Бороша из конторы ОТК: — Паршивые, непаршивые, но людьми в эту ночную обеспечить вас не можем.

Инженер Мудрый: — Не можете?

Молчание.

Муха: — Посмотрим!

Он закрывает дверь в контору ОТК и вместе с инженером Мудрым исчезает в дверях конторы производственников.

Рене наблюдает, как расходится дневная смена. Несколько малопривлекательных, на его взгляд, девушек у шкафов снимают с себя белые халаты. Другие девушки надевают эти халаты. Это уже ночная смена, занимающая свои места у конвейера. Но конвейер пока стоит. Контролеры к работе не приступают. Мастер конвейера сообщает об этом производственникам. Из их конторы до уха Рене доносится голос инженера Мудрого:

— Борош, курва саботажная, ну, ты за это поплатишься!

Из конторы ОТК ни звука — лишь над перегородкой вьется сигаретный дымок.

Вот бы воскликнуть сейчас нечто ванстипхоутовское. Этакое беспристрастное. Дилетантское.

[25]

РЕНЕ И ВАГ

Однако знаток заводских дел Рене обходится без восклицаний: придя домой, закладывает лист бумаги в машинку и пишет: «Лучшее средство против растущей нервозности — игра в открытую». Так будет называться его последняя, самая свежая передовица. В передовице он упоминает и письмо Бюро РК КПС, и номер многотиражки с этим письмом, что был приколот на будке выходного, контроля. Указывает, что коллектив завода до сих пор так и не дождался конкретного анализа допущенных ошибок, и прямо призывает приступить к таковому. Затем нацеливает коллектив на решение самой насущной задачи: «Мы оказались перед лицом двойной угрозы — потерять доверие вышестоящих инстанций как предприятие, не выполняющее план, либо скомпрометировать себя как предприятие, которое низким качеством своей продукции обманывает и обкрадывает потребителя. Вот какую дилемму мы должны разрешить — а между тем в настоящее время мы всецело заняты одними количественными показателями. Существует, правда, и третья опасность, самая большая: мы можем проиграть и на одном, и на другом фронте». Упомянув о грубости, которая все больше проникает в отношения между работниками, Рене заканчивает передовицу словами: «Следует помнить, что с помощью грубой силы мы никогда не выиграем этот бой — победа возможна лишь в результате добровольных коллективных усилий, всеобщего трудового энтузиазма. И мы добьемся этого лишь тогда, когда каждый чистосердечно раскроет свои карты».

К стилю Рене — товарищескому, режущему правду-матку — на заводе уже стали привыкать. Но несмотря на это, передовица «Лучшее средство против растущей нервозности — игра в открытую», вышедшая в свет 26 ноября, действует как взорвавшаяся бомба. Начальник производства, учуявший в рассуждениях о грубости некий намек на его собственные методы, вызывает Рене на беседу. Сначала он говорит с Рене спокойным тоном, но затем начинает горячиться:

— На людей действует только плетка — в этом я не раз убеждался.

— Нет, неправда, людей нужно воспитывать, — наставляет его Рене.

Начальник производства: — Ха, воспитывать людей! Как ты себе представляешь это воспитание?

Они не на «ты» друг с другом, но начальник производства «тыкает» Рене как партиец партийцу, хотя Рене и беспартийный.

— Примером, — цитирует Рене Макаренко.

— Мне его тоже никто никогда не подавал.

Дискуссия заходит в тупик, но по тому, что Рене все чаще оказывается вовлеченным в такую дискуссию, он заключает, что становится чем-то значимым — буквально за одну ночь он поднял авторитет многотиражки, а заодно и свой до уровня самой головки завода. Руководящие работники теперь охотно вступают с ним в разговор, делая все возможное, чтобы он не уличил их во лжи, а кой-кому Рене внушает и страх. Зато большинство говорит с ним, преисполнившись какой-то новой радости и даже надежды — а вдруг многотиражка способна сделать то, что уже никому не под силу. И конечно же, особо добрые отношения у Рене с тружениками на конвейерах, а уж с теми, кто на конвейере К, — и говорить не приходится.

А на заводе чуть ли не каждый день происходит что-то новое.

3 декабря — капитуляция. Директор Поспишил, размышляя в своем кабинете, вдруг приходит к решению: а не буду-ка я гнаться за выполнением плана. Он вызывает товарища Пухлу и диктует письмо министру, в котором сообщает, что завод в этом году направит свои усилия на улучшение качества продукции; что же до количественных показателей, то они вряд ли будут достигнуты. И 5 декабря он вновь выступает с речью перед коллективом, как полководец перед армией, и сообщает ему о своем письме руководству.