Правила перспективы

Бендель придвинулся к нему, и Вернер поднял руки.

Герр Хоффер закрыл глаза.

И открыл их. Ствол автомата завис над задранным кверху лицом Вернера. Хруст от удара был ужасен, словно собака вгрызалась в кость. Он уже слышал этот звук, когда избивали беднягу Густава. Сердце колотилось так, будто вот-вот разорвется. Герр Хоффер был готов на все, только бы Вернер избежал неминуемой участи. И тут Бендель крутанулся к нему, к герру Хофферу… приклад автомата был готов обрушиться на его голову.

— Ты меня огорчаешь, герр Хоффер! — процедил Бендель. — Слышишь? Ты меня из себя выводишь. Никак не хочешь меня понять. А все потому, что людишки — скопище безмозглых слепых кретинов, начиная с тебя, выскочки недоношенного!

Фрау Шенкель тихо пискнула.

— Ладно. — Руки у герра Хоффера были подняты и тряслись как у старого паралитика. — Я скажу.

— Вам было все равно, что меня застрелят, и стало не все равно, когда вас собрались бить? — Хильде Винкель вытирала слезы, голос у нее был хриплый.

— Не хочу, чтобы пострадал кто-то еще, — сказал герр Хоффер.

По правде говоря, он обмочил брюки. Чуть дал слабину, теплая жидкость и потекла. Еще немного, и он бы обделался. Какая-то часть его души, благородная и одинокая, сохранила дар речи. Остальное же естество съежилось от ужаса. Автомат опустился. Встать герр Хоффер не мог — брюки были мокрыми.

— Картина спрятана под неплотно прилегающей плитой за углом.

— Принеси, — велел Бендель.

— Извини, Бендель, не могу. Если встану, — врал он, — упаду замертво.

— Тогда ползи, — рявкнул Бендель, вырвал картину Бюрка и наградил герра Хоффера пинком в бедро, заодно наступив фрау Шенкель на ногу.

Герр Хоффер пополз. Он пополз на четвереньках в самый конец подвала. Остальные поплелись за ним, Бендель в качестве замыкающего нес свечу. В мокрых брюках было ужасно неловко, руки тряслись, но он полз. Не разит ли от него мочой, как от бродяги? Хотя в эти дни от всех попахивало.

Он пошарил вокруг, нащупал свободно лежащую плиту и с помощью Вернера ее поднял. Древняя статуя Марии Магдалины из кедрового дерева глядела на них из темноты, подняв свои прекрасные руки в знак не то благословения, не то ужаса. Бендель тоже глядел на них, а автомат был нацелен на Хильде. В зубах у него была зажата сломанная спичка.

Каждому (в сложившихся обстоятельствах даже герру Хофферу) не терпелось увидеть сверток из мешковины, напоминающий спеленутого младенца, брошенного в подземную темницу. Герр Хоффер благоговейно достал его, удивляясь, какой он легкий. Когда он передавал полотно Бенделю, руки его буквально ходили ходуном. Ван Гог был святой, а этот человек — воплощение дьявола. И оба были безумны.

— О Господи, — Вернер Оберст потер руки. — Сперва Давид Тенирс-младший, теперь Винсент Ван Гог. Кому же верить?

— Я ведь не для себя, Вернер.

— Молчать, — гаркнул Бендель.

Он схватил завернутое в мешковину полотно, нетерпеливо развернул и расстелил на полу. Фрау Шенкель поднесла свечу поближе, и Бендель уставился на картину. Свеча освещала его лицо. Выражение его почти не изменилось, по нему только словно рябь пробежала, будто у человека, обнаружившего фотографию той, в которую он был безнадежно влюблен. И никто на него не бросился. Герр Хоффер хотел было — да тело отказалось повиноваться.

Художник в окрестностях Овера.

Бендель опять завернул картину и погнал их обратно, Вернер впереди, герр Хоффер — в хвосте, по-прежнему на четвереньках. Он так и ждал, что его вот-вот ударит сзади подкованный сапог — но ничего такого не произошло. Он благополучно добрался до привычного, сладко пахнущего потом места рядом с Хильде. Вернер долго возился и крутился, устраиваясь около фрау Шенкель. Руки и колени герра Хоффера были в грязи, брюки липли к телу.

Бендель приказал им заложить руки за голову, точно военнопленным. Всем, за исключением фрау Шенкель, которой было велено завернуть картину в чехлы от подушек. Ей пришлось рвать старую ткань зубами.

Бендель расстегнул вещмешок и достал рубаху, бледно-голубую кофту и батрацкие штаны, все вещи были аккуратно скатаны, как скатывают палатку. Скинул свою камуфляжную форму и переоделся в штатское, не сводя глаз с остальных, вдруг кто-нибудь посмеет шевельнуться. Герр Хоффер постарался напустить на себя вид человека исключительно благонамеренного.

Коим он, безусловно, и являлся.

54

В течение часа они соорудили каркас крепи. Получилось что-то вроде подмостей из толстых бревен, туннеля из продольных и поперечных балок. Удивительно, какие обильные плоды приносит порой совместный труд, какую изобретательность проявляют люди. Больше бомбардировок не будет, подумал Перри. Конец разрушениям. Хорошо, что парень, говорящий по-английски, оказался поблизости, он молодой, толковый, его зовут Антон, — может, он и правда ненавидел нацистов и скрывался от призыва. Может, он и в самом деле коммунист или еврей.

Рюмочку бы сейчас опрокинуть. Как жалко, что он разбил коньяк. Сейчас бы сигару хорошую выкурить да в баре посидеть, никуда не торопиться. И чтобы солнышко светило на веранду, майское солнышко, теплое, но не слишком жаркое, и чтобы вокруг луга и леса, и чтобы лес шумел, словно тысяча длинных юбок, и воздух был свежий, и не было бы никакой лжи.

Каркас установили на место очень быстро. Молотки и гвозди отсутствовали, пришлось применить плотничные стыки, соединить балки в шпунт, наскоро вытесывать пазы-гребни подобно первым колонистам, хотя у колонистов-то гвозди были, ну разве что они их посеяли в каком-нибудь кишащем насекомыми болоте.

Вот и тут прямо как в болоте. Хоть за весла берись, горячая вода течет из поврежденных труб чуть ли не на голову.

Надо работать аккуратно и осторожно, чтобы между потолком и подпорками оставался примерно дюйм.

Старички (пожалуй, за шестьдесят будет) немного запыхались. Один из них, плотник, у которого на ручищах недоставало пальцев, показал себя с самой лучшей стороны. И ведь всего сутки прошли, как мы бомбили и обстреливали вот этих самых людей, подумал Перри. Они были моими врагами. А теперь мы вместе старательно и осторожно трудимся, чтобы восстановить разрушенное. Вот как отныне должен быть устроен мир. Вот как нам всем нужно действовать — аккуратно и старательно. Восстанавливать разрушенное. Доверить созидание добродетельным и мудрым, и с ложью тогда будет покончено.

Только, пожалуй, все равно не узнаешь, что там притаилось за углом и поджидает тебя.

Они поднимали и соединяли балки возле двери, медленно, очень медленно, затаив дыхание, подбивали клинья, мягко по ним постукивали, пока поперечины не касались провисшей штукатурки, осторожно отламывали отставшие куски цемента, касаясь торчащей дранки так нежно, словно зрелый персик снимали с ветки и укладывали в корзину, и, переводя дух, шептали друг другу немецкие и английские слова — а казалось, звучат все языки мира — и с гордостью оглядывали свою простую и великую работу.

— Замечательно, — сказал молодой человек по имени Антон.

— Чистая, на хрен, Библия, — пробормотал Перри. — Даже не по себе. Грядет Потоп, ребята.

55

Бендель переоделся, снова схватился за автомат и приказал всем опустить руки.

— Вот спасибо, — сказал Вернер.

Картина Пауля Бюрка лежала рядом с герром Хоффером. Он поднял ее и прижал к себе, пытаясь скрыть свой позор.

— Так ты просто хотел взглянуть на картину, а, Бендель?

— Замолчи, — сказал Бендель. — Я слишком измотан, чтобы спорить.

Герр Хоффер представил, как Бендель опустошает замки во Франции и дворцы в Польше, как огромные полотна исчезают в крытых грузовиках. Как это он выразился? Точно целые куски пейзажа, точно саму жизнь грузили в мебельные фургоны. Вот что происходит с талантом — его запихивают в мебельный фургон и увозят, а заправляют всем хамы и воры. Ван Гог исчез, увязанный в тряпье из чехлов с подушек, фрау Шенкель аккуратно перевязала узел бечевкой, а Бендель подпоясал веревкой штаны, принадлежавшие когда-то какому-то крестьянину. Фрау Шенкель передала Бенделю аккуратный сверток узорчатой ткани. Фрау Шенкель все делала на совесть. Даже завидно становилось. Как следует что-нибудь завернуть — нет, на такое герр Хоффер был совершенно не способен. Подарки девочкам на Рождество или на дни рождения, пока бумага не стала дефицитом, упаковывала Сабина. Его милые девочки! Страшная пальба, будто разом забарахлили тысячи моторов, возвестила о возобновлении штурма. Бендель мог в любую минуту перестрелять их всех. Его, герра Хоффера, задачей было не допустить этого. Вот и все, что осталось от его достоинства, — не допустить убийства. Любопытно, а что там в этом месте недалеко от Кракова, куда никому не следует соваться? Массовое захоронение, наверное. Говорят, всех польских офицеров расстреляли. У войны свои законы, Клаузевиц прав, только в обязательном и непреклонном применении самых суровых мер заключается подлинная человечность.