Давайте, девочки

– А может быть, это просто гордость?

– Тем более, это ваша глупость. Вариантов тут не бывает.

– Ты мог бы не говорить обо мне, как о всех? Или ты убежден, что мы все одинаковые?

В этом Рыжюкас был всегда убежден.

– Так чего же ты все время ищешь?

– Дурная привычка.

Книга третья

Сначала умереть

Стендаль говорил, что вид смертного приговора не производит никакого впечатления на дикаря, не умеющего читать.

Так и Рыжюкас, оказавшись в камере изотопного сканирования, ничего не испытывал, кроме раздраженности: велели приехать к 8.30, но, сделав какой-то укол, попросили подождать аж до двенадцати… А могли, предупредить – он хоть бы почитать что-нибудь захватил.

Медики только плечами пожимали: тут люди места себе не находят, трясутся от страха, ожидая приговора судьбы, а этому – «почитать».

Драматургия тут проста.

Рыжюкас понятия не имел, куда шел. К медицине он всегда относился снисходительно, врачей обычно ни о чем не расспрашивал, хотя и выполнял их предписания беспрекословно.

Вот и сейчас: сказали провериться, назвали «процедура» – и ладно. А про то, что укол изотопный, что «процедура» должна показать, поражены ли у него метастазами кости и что если степень поражения окажется высокой, то его песенка спета – обо всем этом он и понятия не имел. И ушел раздосадованный: полдня угробил, чтобы услышать в конце: «У вас все в порядке. В костях скелета пока ничего нет»…

Глава первая

КЛИНИЧЕСКИЙ СЛУЧАЙ

На самом деле метастазы в костях у него были, критически обширные очаги. Везде у него были метастазы. Рак. Четвертая категория, то есть практически безнадежно.

Здесь тоже своя драматургия. Она в том, что при сканировании произошла ошибка: что-то у них в компьютере заглючило, или в суете, которую он же своим скандалом и создал, просто перепутали данные.

Но неведение ему помогло. Хотя бы тем, что на «процедуру» он шел безо всякого мандража, чем сберег нервы, а потом и время: успел еще кое-что свое записать, купив на почте бумагу.

Ошибка при сканировании и во врачей вселила какую-то надежду, отчего приговор Рыжюкасу поначалу был объявлен не совсем категорично, несмотря на остальные, весьма плачевные результаты обследования.

Эта отсрочка позволила ему собраться с мыслями и хоть как-то подготовиться к дальнейшим решениям и действиям.

Узнал о катастрофе Рыжюкас случайно. Про самое серьезное чаще всего так и узнаётся.

Через три дня после приезда Маленькой в Вильнюс он отвез ее в клинику к Витьке-Доктору, на консультацию и обследование. Там все было договорено, и ее положили на пару дней. А когда он ее забирал, Малёк сказала, что ему тоже надо бы провериться.

– Главврач просил тебе передать, что это обязательно.

Рыжюкас только плечами пожал. С чего бы это Витька-Доктор решил ему что-то передавать через нее? До сих пор они как-то обходились без посредников…

– Ну… Он не прямо тебе просил передать, ну, не лично…

– Ничего не понимаю. Скажи попроще.

– Там у меня не совсем в порядке анализы. Он сказал, что надо бы и всем моим «ухажерам» обязательно провериться… А ты мой единственный сексуальный партнер.

Этого еще ему не хватало! Хотя прозвучало свежо и красиво. Кем угодно, но вот «сексуальным партнером» он себя еще никогда не ощущал. А уж единственным – и тем более…

Выбрался к врачам он только после ее отъезда…

Все остальное произошло неотвратимо, как землетрясение: сначала легкие толчки и покачивание люстры, потом посыпалось с потолка, после чего стены тихо обрушились, сложившись над ним, как игральные карты…

К концу проверок Рыжюкас, разумеется, просмотрев кое-что из специальной литературы, понял, в чем там было дело – и с его пассивными настроениями последних месяцев, да и лет, которые он списывал исключительно на поражение в Вильнюсе, и с усталостью в любовных играх, и с тем, что у него постепенно пропал всякий энтузиазм давать кому-либо уроки, тем более помогать штурмовать сексуальные вершины. И вообще он стал пробуксовывать и халтурить. Хотя Малёк его как-то и раскачала, на ее, хотя бы начальное, обучение все же подвигнув.

Понял он и причину своего охлаждения к любовным приключениям и вдруг посетившей его готовности бросить, наконец, якорь в какой-то гавани. Дошло ведь до того, что не только мысль о поиске чего-то нового, но просто взгляд, нечаянно брошенный на «перспективную модель», вызывал у него глухое раздражение.

Конечно, здесь играл свое и возраст. Юбилеи не вселяют оптимизма, и еще к пятидесятилетию Рыжюкас впервые запаниковал. Правда, вскоре успокоился, с десяток лет прокувыркался, пока вызревало настойчивое стремление все бросить и, в конце концов, взяться за реализацию творческих планов, чтобы хоть на последнем отрезке пути как-то оправдать свою беспутную жизнь.

Но теперь он подумал, что и здесь главной причиной было не это, а подступившая болезнь и связанное с нею снижение сексуальной активности, попросту «высвободившее» его сознание, да и время, которого Рыжюкасу никогда не хватало.

Во всяком случае, никаких волевых решений о том, чтобы «завязать» с с любовными играми, Рыжюкас не принимал.

Теперь он уже не сомневался, что и в отношениях с Маленькой именно болезнь подгоняла и тормозила его одновременно. Вот почему, в панике ухватившись за свою юную попутчицу, как за спасительную соломинку, он так и не проявил в отношениях с нею ни особого напора, ни даже обычного своего энтузиазма. А в результате ничего нею не добился, забуксовав в совсем не свойственных ему растерянности и беспомощности.

Конечно же, это давала себя знать болезнь, пожиравшая организм изнутри.

Объяснилось все и с этим злосчастным подзалетом.

Только теперь Рыжюкас понял, почему технология, которой он так успешно пользовался всю жизнь и которая ни разу не давала осечку, тогда в поезде их с Маленькой так подвела.

Еще с полгода до того он заметил, что в момент оргазма его «причиндал» уже не выкидывает струю оптимизма, а лишь вяло опорожняется, как бы виновато и без всякого напора.

Особого значения он тогда этому не придал, хотя и огорчился, решив, что вот и его посетил один из симптомов неотвратимо подступающей дряхлости. Но, увы, все оказалось гораздо хуже.

У него не работала простата. Его предстательная железа, уже пораженная раком, перестала подавать поток жидкости, в котором обычно выносится мужское семя.

Теперь, пробираясь к цели не в мощном потоке, а своим ходом, его «шишёлики» (от литовского – шестнадцать), как когда-то шутливо назвала его сперматозоиды Вторая Супруга (с учетом их литовской родословной), застревали в стволе. И сохранялись там, когда он подмывался перед все еще обязательным для него «вторым разом». Вот, в этот второй раз они своим ходом в Маленькую и притопали…

Но теперь ее подзалет оказался лишь одной из частных неприятностей, на него свалившихся, пусть много и сокрушившей, но все же только неприятности, далеко не самой главной – на фоне общей беды.

Письменное заключение врачей было категоричным.

Оно походило на табель с девятью двойками, с которым Рыжюкас покинул девятый класс. Или на «волчий билет», который ему выдали, выгоняя из института. С таким никуда не сунешься.

Основное он для себя выписал, машинально отредактировав и переведя с медицинского на нормальный, человеческий язык, для ясности пронумеровал по пунктам.

Пунктов набралось пять.

1. Организм безнадежно разрушен обширными метастазами.

2. Облучение или химиотерапия, подавляющие злокачественные опухоли, уже не имеют смысла – слишком их много. Только экстренная операция…