ЖД

– С волками жить – по-волчьи выть, – сказал губернатор.

– И то правда, – ответила она. – Погоди, завоешь. Выть по-нашему – петь.

– А петь – что?

– А петь – ничего, имя такое. Петь, а петь, дай посмотреть! Она засмеялась, и он неуверенно улыбнулся в ответ.

За окном потянулись гаражи, заборы, исписанные заклятьями, и заросшие сухим бурьяном пустыри.

пела Аша,

Часть четвертая

Васька

Глава первая

После пятого класса Анька стала мечтать о ваське.

– Через мой труп! – сказал отец.

Своим трупом он распоряжался широко – укладывал его на пути у всех домашних инициатив: хотела ли мать сменить мебель, телевизор, шторы, просила ли Анька хомяка или крысу – все могло осуществиться только после смерти отца, при его скептическом загробном неодобрении. В результате после въезда в трехкомнатную так и жили со старой хозяйской мебелью, спали на полупродавленном диване с неудобной ложбинкой и смотрели пятилетний телевизор, который от показываемой мерзости словно ослеп и оглох, так что звуки пригасли, а краски выцвели.

Анька пыталась было объяснить, что васька ей нужен никак не для развлечения, а просто ему же так будет лучше – вид нескольких бездомных васек ежедневно надрывал ей сердце по дороге из дома в школу, она даже присмотрела одного, сравнительно здорового, усатого (благотворительность ее не простиралась так далеко, чтобы брать больного; для них, в конце концов, есть специальные приюты). Мать почти сдалась, мать она бы уговорила. «Только не с улицы», – скажет мать. Хорошо, пускай не с улицы. Можно из васятника, как у нее в классе называли приюты. Там выдавали уже отмытых, здоровых, вполне пристойного вида, некоторых даже с профессией (обучали в приюте, были специальные классы – им рассказывали об этом в школе, на уроке москвоведения, когда речь зашла о гуманности мэра). Например, родители ее друга Саши взяли ваську-столяра, он еще немного плотничал и за лето отлично подновил им дачу, а еще вырезал Саше качели, на которых поочередно взлетали два толстых бородатых существа. Саша очень огорчался, когда осенью, после ремонта дачи, ваську сдали обратно в приют. Он говорил, что васька к ним привязался – хотя Анькина мать после разговора с Сашиными родителями рассказывала иначе.

– Все-таки, – говорила она, – у них с эмоциональной сферой что-то не то. Безнадежная узость. Вера сказала, он даже не попрощался.

– Может, это шок, – кисло сказал отец. – Прикинь, они на лето взяли в дом живое существо, поили, кормили, семейная атмосфера. А осенью – наверняка не предупредив – говорят: спасибо, вы очень хорошо все сделали, можете возвращаться в приют.

– Ничего подобного! – возмущалась мать. – Они по договору обязаны были сразу сказать, он должен подписывать, если умеет…

– А если не умеет?

– Все равно его предупредили…

– Слушай, я отлично знаю, как это делается. У меня у парня на работе точно так же работал васька. Ему если скажешь, что берут только на лето, – все, он сделает как попало. Чтобы старался, он должен надеяться, что его оставят. Это, знаешь, как ослу под нос вешают морковь. Вот и они с ним так. Вообще Худяковы очень неприятные люди, я сто раз тебе говорил…

– Но Анька дружит с Сашей!

– И это зря, если хочешь знать…

Вообще поступка Сашиных родителей Анька не одобряла и сама, но здраво рассуждала, что если васька три месяца провел на даче, среди клубники и свежего воздуха, то это в любом случае лучше, чем все душное лето торчать в приюте. И то хлеб, как говорила бабушка. Но сама она, конечно, будет брать не на время, а насовсем. По крайней мере на год. А дальше – как получится: даже мышку завести – огромная ответственность. Очень бывает жалко, если сдохнет. Аня однажды три урока проплакала. Хорошо хоть, что васьки почти не дохнут: они закалены своей трудной жизнью. Правда, у Лены Фирсовой в третьем классе сдох васенок, Лена страшно огорчилась и даже пропустила неделю – она к нему сильно привязалась, он уже почти заговорил. Ее сочинение «Мой домашний любимец» даже послали на городскую олимпиаду, и тут на тебе. Васеринар сказал, что любимец, конечно, любимцем, но сладостями обкармливать нельзя. Первые девять лет жизни ее васенок провел в условиях далеко не комнатных, конфет вообще в глаза не видел – нельзя же так сразу. Потом на эту тему был классный час: даже взрослые васьки не всегда умеют ограничивать себя, что уж говорить о детях, поэтому надо следить за питомцем и не закармливать. Классная со слезами в голосе прочла отрывок из «Маленького принца» – вы в ответе за тех, кого приручили, и так далее.

Брать васенка Аня не хотела – в конце концов, маленьких вокруг нее и так полно. В пятом классе она вдруг вымахала до метра шестидесяти, стала выше всех (умнее всех была и так), и со сверстниками ей вдруг стало скучно. Нет, если брать ваську, то уже опытного, ручного. Честно говоря, молодых васят она боялась. У них были какие-то странные игры, они кусались, трудно приручались – старшие ели из рук и вообще делали все, что скажут. Бабушка говорила, что жизнь всему научит. У Светы Бабаш был васенок, смышленый, говорящий, с блестящими черными глазками, – но он оказался опасный, сманил Свету шляться, поймали ее уже на вокзале. Мать всю милицию на уши поставила. Васенка отдали в приют. Когда его уводили, он хохотал и кривлялся и кричал про Свету ужасные гадости, хотя до этого жил с ней, как говорится, вась-вась. Светина мама пошла добиваться досрочной стерилизации – ей казалось, что он уже мог научить Свету чему не следует, но в приюте ей сказали, что васенок еще незрелый и никакого ущерба девочке причинить не в состоянии. Ей даже показали злосчастного васенка, уже обколотого и совсем смирного, – но о том, чтобы брать его обратно, и речи не было, конечно.

Анька, однако, знала, что в принципе отца прошибить можно – если, во-первых, правильно выбирать моменты для атак, а во-вторых, не терять настойчивости. Большинство детей быстро забывают о своих просьбах и после первого родительского отказа начинают хотеть чего-нибудь другого, – но Анька была не такова, она даже задачку решала до тех пор, пока не сойдется с ответом, и мать не могла ее переупрямить: ребенок не засыпал, пока не добивался своего. Так что после окончания шестого класса с похвальным листом и дубовым венком (школьное нововведение, гордость директора) она с периодичностью пресловутой китайской капли долбила отцу темечко разговорами про ваську.

– Это кошмар какой-то, – пожаловался отец верхнему дяде Шуре, когда тот со своим васькой, чинным, говорящим, модно подстриженным, зашел к ним в гости пропустить рюмку коньяку.

– Ну, хочет ребенок – что тут такого? – равнодушно отвечал дядя Шура, снисходительно глядя, как его васька (его звали Петька – говорящим иногда давали имена) развлекал Аню, позволяя себя чесать.

– Как – что такого?! – кипятился отец. – Ты меня, Шура, прости, я человек старорежимный, но я не понимаю вообще, как это можно…

– Ну а что, раньше лучше было? – так же лениво спрашивал дядя Шура. – Когда они в метро по последним вагонам сидели? Когда в подземный переход было не войти? Ты сам тогда, я помню, в каждом номере писал: пора решить, пора решить! Вот тебе, пожалуйста, решили. И ты недоволен еще. Я эту оппозиционную интеллигенцию, моя бы воля… Всем недовольны, вообще всем, всегда!

Но дядя Шура говорил все это так снисходительно, что ясно было: ничего он не сделает оппозиционной интеллигенции, даром что работает известно где. Петька умильно жмурился: как все васьки, он быстро стал похож на хозяина – вальяжный, толстый. Впрочем, иногда он принюхивался, настораживал уши, стремительно мчался к двери – наверное, дядя Шура тоже в иные минуты подбирался и менялся до неузнаваемости; Анька не хотела в этом убеждаться.