Орлы и ангелы

На стоянке во дворе не было машин, но в сторожке горел свет.

Прошло всего несколько минут, и я вновь вышел во двор. Держа в каждой руке по носовому платку и вытирая ими виски, волосы, лоб, ладони. В помещении за стеклянной дверью Джесси, упав на колени, яростно выкрикивала имя, которым всегда меня называла, и звук резонировал от стен во всем больничном корпусе. Куупер, Куупер, — я слышал это нелепое слово, уже спускаясь по какой-то лестнице, потом заблудившись, потом налетев всем телом на санитара, потом пустившись бежать посреди то неподвижных, то качающихся в воздухе теней с положенными на плечо головами; да нет, они все же куда-то шли, но так медленно, что по сравнению со взятым мной темпом оставались на месте.

Остановился я на парковке, мой рот был наполнен теплой и несвежей слюной, которую я забывал сглатывать на бегу и сейчас выхаркнул. Я посмотрел на небо, похожее на темный диск с одним-единственным интенсивно светлым пятном наверху справа, как будто откуда-то с невероятной высоты сквозь тучи бил прожектор, посмотрел себе на руки, силясь опознать хотя бы их. В голове у меня не было ни единой мысли.

Когда я вновь поднял взгляд, на краю стоянки появилась машина, которой там раньше не было. Я проморгался, пытаясь разглядеть человека, стоящего прислонясь к открытой водительской дверце. Это был Росс. Запаниковав, я чуть было не бросился назад, в больницу, с тем чтобы спрятаться в каком-нибудь закутке под лестницей. Но это было бы бессмысленно. Вздумай он выстрелить на этом пустыре, ни за что бы не промахнулся. Я просто стоял на месте и ждал. Он поднял руку и помахал, подзывая меня. Выглядело это так, словно он махнул в воздухе белым флагом. Рука была в плотной повязке, может быть в гипсе.

Макс, крикнул он, живо!

И внезапно я обрадовался встрече с ним; обрадовался услышать человеческий голос, не принадлежащий призраку в белом халате. Я бросился к нему, он протянул здоровую руку и положил ее мне на плечо. Он выглядел еще массивней, суше и жестче, как будто был здоровенным бревном, провалявшимся последние десять лет на песчаном пляже под солнцем, ветром и тучами соленых брызг. Ему уже должно было быть под сорок. По его неподвижным глазам невозможно было догадаться ни о чем, но он нервно поджимал и покусывал нижнюю губу. Под его взглядом я почувствовал, что запыхался, что мой лоб пошел морщинами, которых мне никак не разгладить, что углы рта у меня дрожат.

Что же ты наделал, сказал он.

Я даже не понял, имеет он в виду убийство или Джесси. Он полез в машину за зажигалкой, раскурил две сигареты и дал мне одну. Я глубоко затянулся, так скосив глаза, чтобы видеть, как пламя вгрызается в бумажную гильзу. Росс, куря, целиком закрывал рукою рот и подбородок. Я все еще ждал.

Черт, в каком мы дерьме, сказал он.

Я начал догадываться, что ему и самому не ясно, зачем он сюда явился.

Тебя прислал Герберт, спросил я.

Ни хера, ответил он. Я только что обо всем узнал.

Пару секунд мы помолчали, и, вопреки собственному желанию, в голове у меня начала проворачиваться цепочка практически неизбежных эпизодов: вот я возвращаюсь к себе на Верингерштрассе, вот ухожу оттуда, вот беру напрокат машину, вот на какой-нибудь бензоколонке покупаю план Лейпцига, если такой там имеется, и на этом моя жизнь в Вене заканчивается вместе со всеми так и не сбывшимися надеждами; тогда как грядущее меня совершенно не интересует, мне просто не хочется ни в чем участвовать. Какая-нибудь съемная квартира, какой-нибудь кабинетик в захолустном филиале конторы — все это имеет ко мне не большее отношение, чем предстоящие именины случайного знакомого, — обязательное мероприятие, с которого чем раньше сбежишь, тем лучше. На мгновение мне показалось, будто во всем мире разом погас свет и одновременно с этим вырубили все звуки. Дышать мне стало еще тяжелее, курить тем более.

Все это мне отвратительно, сказал я.

Росс схватил меня за ворот.

Я всегда считал тебя слабаком, прошипел он, но тут уж ты самого себя переплюнул!

Мне поручил Руфус, сказал я.

Ну и что?

Я схватил его за руку, она оказалась тверда, как камень.

А я ведь даже не знал, что Руфус и Герберт друг с дружкой водятся!

Что ты за идиот! Неужели ты на голубом глазу думаешь, что в контору тебя взяли с улицы?

Я прижег ему запястье сигаретой, он вполголоса выругался, но хватку не ослабил. Я почувствовал слабый запах паленой человеческой кожи. Адреналин выстрелил во мне прямо в глотку, мне удалось сбросить его руку, я даже пихнул его в грудь.

А как же меня туда взяли?

Ты ездил с нами в Бари, сказал он. Ты один из нас. Ты мог нам впоследствии пригодиться.

Но это же безумие, вскричал я.

Потише, ответил он. Не хрен привлекать внимание.

Мы оба отступили на шаг. Он потер обожженное запястье о штаны и загипсованной рукой махнул в сторону больничного здания.

Она, сказал он, вообще не при делах. А тут ее доконают. Мне казалось, ты любишь ее, засранец.

Разумеется, я люблю ее!

Он фыркнул.

Кстати говоря, начал он. Или, вернее, некстати. Если ты и впрямь неспособен на мужской поступок из любви к ней, то вытащи ее оттуда в залог своей дальнейшей карьеры. Возьми ее с собой в Лейпциг, тогда у тебя появится шанс, что и тебя самого оставят в покое.

Но, начал было я, Руфус сказал…

Он блефует, перебил меня Росс, речь идет о куда большем. Герберт с Руфусом сцепились, а Шерша, воспользовавшись ситуацией, решил скрысятничать. К тому же многие с самого начала не понимали, почему Герберт держит при себе типчика вроде него. А она…

Он вновь махнул в сторону больничного здания.

…она была от него без ума, была способна ради него на что угодно. И я не раз предупреждал Герберта об этом. Но Герберту хотелось, чтобы Джесси была счастлива, по меньшей мере хоть какое-то время. Какое-то по возможности долгое время. И плевать, какой ценой.

Он отшвырнул сигарету.

Руфус решил навести порядок, сказал он. Теперь Шерша мертв, она в психушке, а что произойдет с тобой, ты и сам прекрасно можешь просчитать. Вот и пораскинь мозгами.

Я ничего не понял. Кроме того, что меня все дурачили и дурачат. Герберт, Руфус, сейчас Росс; может быть, даже Джесси.

Дай-ка мне еще одну, сказал я.

Он раскурил мне сигарету.

Тебе надо пошевеливаться, сказал он. Ступай туда и вытащи ее немедленно. И не говори ей, что я здесь. Вам надо оставаться вместе, так будет лучше для вас обоих. Если она будет жить с тобой, Герберт позаботится о том, чтобы никаких проблем не возникло. Единственное, что от вас требуется, — это исчезнуть.

А если нет, спросил я.

Тогда ее запрут здесь на несколько месяцев, сказал Росс, а тебе придется доказывать Герберту с Руфусом, что ты не имеешь к убийству никакого отношения. Так или иначе, вы трое всегда дружили.

Ты ведь и сам в это не веришь, сказал я.

А меня никто и не спрашивает, ответил он. Возникла проблема, и мы все в панике.

Он в третий раз махнул в сторону больничного здания.

Меня-то на самом деле волнует только одно, сказал он. ВОТ ЭТО добьет ее окончательно.

Я почувствовал, что моя голова как бы сама по себе закивала.

Ладно.

На мгновение он положил мне здоровую руку на плечо, это был дружеский жест, может быть, даже заговорщический, и на его практически неподвижном лице появилось выражение как бы приязни ко мне или хотя бы попытки эту приязнь почувствовать.

Макс, сказал он, люби ее. Люби и ничем не омрачай своей любви. К нам с Гербертом она никогда не вернется.

Он обошел свою машину, сел за руль, включил двигатель.

А почему, спросил он через окошко, ты, собственно говоря, так ненавидел Шершу? Он ведь на самом деле был еще беспомощнее, чем Джесси.

Не знаю, сказал я. Может, потому, что он искренне считал, будто ему ни за что на свете не придется расплачиваться.

Машина тронулась с места.