Из чего созданы сны

— Правда ведь, просто чудо, — поддержал Херфорд. Этот человек никогда не понимал иронии.

Штальхут поднялся, подошел к монитору и нажал на кнопку. Тем самым он, очевидно, подал сигнал своим друзьям прервать демонстрацию программы, потому что зеленые буквы погасли, и на черном экране снова замерцали искры. Снизу издалека еле слышно донесся до двенадцатого этажа гул работ на строительстве метро.

— Судя по итоговым результатам, — снова заговорил Штальхут, — первостепенной темой, гарантирующей наибольший успех, компьютер считает репортаж или серию репортажей о беженцах — детях и молодежи, если «Блиц» собирается сделать поворот на леволиберальный курс. У этой темы — наивысший рейтинг, она интересует в одинаковой степени женщин и мужчин — независимо от уровня доходов, профессии, возраста и социального положения.

— Значит, с первой темой решено, — торжественно произнес издатель. — Херфорд пригласил вас, чтобы продемонстрировать результаты этого исследования, равно как они были продемонстрированы его жене и ему, в первый раз и одновременно с вами. Есть ли у кого-либо из господ возражения против намеченного леволиберального сдвига? Мы живем в условиях демократии. В моем издательстве демократическое руководство. Я и сам демократ.

Меня чуть не стошнило.

— Если большинство аргументированно убедит Херфорда, нет, если просто образуется большинство, то Херфорд готов отказаться от своего плана. Итак?

Молчание.

— Ни у кого нет возражений?

— Ни у кого, — с верноподданическим усердием откликнулся Лестер. — Мы все в полном восторге. Не так ли, господа?

— Все — за, — коротко заключил Ротауг.

— Хорошо, хорошо. Херфорд просил вас, Роланд, и вас, Энгельгардт, принять участие в этом обсуждении, потому что вы — наш лучший автор, а вы — наш лучший фотограф. Херфорд хочет, чтобы первый репортаж или серия, или что там получится были сделаны его лучшими людьми. Понятно?

— Да, — ответил я. Сейчас мне снова стало немного лучше. В фирме с левым уклоном работать куда приятнее, чем с правым, хотя я хорошо понимал, что это только временное состояние. Я имею в виду уклон.

— Это большая честь, благодарю вас, господин Херфорд, — сказал Берти. — С удовольствием поработаю снова с Вальтером. И ваше решение я тоже приветствую. Интеллигентный человек вообще не может быть сегодня ни кем другим, кроме как социалистом.

Все озадаченно молчали.

Наконец Херфорд гулко рассмеялся.

— Вы правы, Энгельгардт. По крайней мере, это свидетельствует о том, что Херфорд не идиот, не так ли? — сказал человек с миллионным состоянием. Он снова стал серьезным: — Значит, вы двое напишете репортаж о детях и подростках.

— Но просветительская серия… — тут же влез в разговор Лестер.

— Бывало, я писал четыре серии одновременно, — возразил я.

— Так-то оно так. Только вот с этой последней частью, которую вы сдали сегодня… — коварно добавил Лестер, он долго ждал этой минуты.

— А что с этой частью? — спросил Херфорд.

— У женской конференции была масса возражений, — пояснил Лестер и улыбнулся мне.

Я улыбнулся ему в ответ.

— Ради Бога! Вы конечно же должны их все учесть, Роланд, — испуганно сказал Херфорд. — И как можно быстрее. Сегодня для вас последний день. Самый последний. А почему…

— Болел, — вставил Хэм.

— Опять слишком много… ага, — Херфорд откашлялся. — Ну, так теперь перепишите, и поскорее.

Лестер выжидающе посмотрел на меня.

«Вот дерьмо!» — подумал я. Видите, какой у меня благородный характер?

— Разумеется, господин Херфорд, — ответил я. — Прямо сейчас и перепишу.

Лестер перекосился от злости. Он так надеялся, что я снова откажусь, и будет скандал.

— И обязательно напишите еще одну часть для следующего номера, раз вы с Энгельгардтом уезжаете! — добавил Херфорд.

— Сегодня к ночи сделаю, — снова согласился я. Вот так характер! Но я хотел писать о детях. Неважно, что у меня получится. Мне нужно, наконец, снова написать о чем-нибудь другом, кроме оргазмов, объятий, петтинга и эрогенных зон. Чтобы не сойти с ума.

— Очень хорошо, — сказал Херфорд.

— Знаем, знаем, чего от вас можно ждать, — добавила Мамочка. Мне опять стало плохо. — Боже мой, да он еще может краснеть, посмотри, Херфорд!

— В самом деле, — искренне удивился Ротауг. Он смотрел на меня, напряженно размышляя.

— Где находятся эти дети, Штальхут? — спросил Херфорд.

— Подростки до восемнадцати лет и дети находятся в лагере «Нойроде». Он расположен к северу от Бремена. Взрослые размещены в других лагерях. В «Нойроде» находятся дети многих наций. Сейчас, конечно, большей частью чехи. Но также греки…

— Греция входит в НАТО, — напомнил Ротауг.

— …поляки и испанцы.

— А как же наш дом на Мальорке! — вскрикнула Мамочка и нервно прикрыла рукой рот.

— Кончайте мне про НАТО и наш дом на Мальорке, — произнес Херфорд, поднимаясь. На лице у него появилось свирепое выражение. — Хотим мы леволиберального курса или нет? Ну, то-то же! Тогда нам нужно немного мужества. Ничего не случится. Целая толпа социалистов имеют дома в Испании. И НАТО ничего не может Херфорду сказать. Кроме того, это будет репортаж с human appeal и human interest! — Он увлекся, широко раскинул руки. — Дети, невинные дети! Конечно, политический background,^[83] но с человеческой точки зрения! С человеческой, господа, понятно?

— Да, — сказал Берти.

— Да, — повторил я, — с человеческой. — Я вспомнил о старике Клефельде, которого вовремя не уволили.

— Ну и в то же время — это ваше дело, как вы сделаете, за это вам Херфорд и платит! — в то же время, чтобы это было потрясающее обвинение против бесчеловечности во всех государствах и при всех режимах! Вы слышите, Ротауг? При всех!

— «Нойроде», эта Голгофа невинной молодежи… — изрек Хэм на полном серьезе.

— Голгофа, да-да, Голгофа! Надо бы вынести это в заголовок! — воскликнула Мамочка и снова провела рукой по глазам.

Может, вы думаете, что я здесь преувеличиваю, представляю людей в карикатурном виде. Нет, вовсе нет. Все именно так и было. Именно так. Слова Мамочки казались чудовищным цинизмом, если вспомнить, что творилось в этом издательстве с его компьютерной направляющей. Но Мамочка и Херфорд не были циниками. Они были слишком ограниченными, чтобы быть циничными. Не были они и плохими людьми. Я имею в виду: не хуже других миллионеров, желающих иметь еще больше миллионов. Они были просто частью общественной системы, в которой жили. Ей они были обязаны своим возникновением и своим существованием. Как и все мы. Тот, кто понимал это, как Хэм, был умным и достойным сочувствия, потому что, если в нем еще оставалась хоть капля порядочности, он вынужден был постоянно одурманивать себя, чтобы выдержать на этом предприятии, не послать все к черту. Одурманивать себя музыкой и философией, не ведущей никуда. Одурманивать себя бабами и пьянством, как я, друг и ученик Хэма. «Прямо сейчас в издательстве перепишу это дурацкое продолжение, — думал я, — а потом поеду домой и набросаю еще одну часть для следующего номера. Тогда поздно ночью или рано утром мы сможем двинуться в путь. Главное, не забыть взять с собой карманную фляжку и пару бутылок „Чивас“».

— И позаботьтесь о подходящей фотографии на обложку, господа, — напомнил очень похожий на английского аристократа директор издательства Освальд Зеерозе. Он вообще заговорил в четвертый или пятый раз за эти полдня. Молчаливый господин. Его время говорить было еще впереди, но тогда я об этом не догадывался. — Мы должны подчеркнуть изменение политической ориентации, в том числе и зрительно.

Берти кивнул.

Херфорд снова пошел к конторке. Все встали и молитвенно сложили руки, кроме Хэма, Берти и меня.

— Херфорд прочтет еще одно место из Книги книг. Пусть оно озарит свершение нашего плана, — произнес издатель. Он перелистал огромные тяжелые пергаментные страницы, довольно много, пока нашел то, что искал. Он знал Библию наизусть. — «Господь мой пастырь… — читал Томас Херфорд, и Мамочка взволнованно кивала. — Ни в чем не будет у меня недостатка. Он укрепит мою душу; Он выведет меня на правильную дорогу именем своим». — Херфорд замолчал, потом твердо сказал: — Аминь.