Уйди во тьму

А теперь вот это. Кого винить? Сумасшедшая Элен или нет, но она ведет себя гадко. Держась своей особой, неизменной манеры, она не дала Лофтису ни прощения, ни понимания и, главное, — гадко вела себя с Пейтон. Правда, и сам Лофтис оказался не таким уж хорошим, и в конце-то концов кто, кроме самого Господа, мог знать, где начинался и где кончался этот круг, состоявший из таких трагических подозрений и недопониманий? Кто был автором первоначального злодеяния? Пейтон — подумаем о Пейтон. Она выше упрека? Другие дети выросли даже в худших условиях. Возможно, ответ в Пейтон.

Кэри нажал на тормоз. В своей рассеянности он чуть не наехал на тощую цветную женщину, которая катила на велосипеде в одежде для крещения и продолжала бездумно крутить колеса с величайшей радостью на лице.

— Из-извините, Элен! — воскликнул Кэри и, придя в себя, добавил: — Я подумал, что вы через некоторое время нашли это, Элен.

— Что? — безо всякого интереса спросила она.

— Все, что вы искали. — Он поехал дальше. — Некоторое время. После… после того, как умерла Моди.

— Нет.

— Нет… — соглашаясь с ней, вздохнул он, — нет, не нашли. — Потом: — Он нуждается в вас. Вы нужны друг другу, — снова пробормотал он тихо и тщетно. — Ой, смотрите-ка, — вдруг произнес он. — Смотрите туда.

На подъезде к захудалой бензоколонке, которая, по-видимому, была также и закусочной, стоял катафалк перед пустым лимузином. Кэри быстро свернул с шоссе, взвизгнув шинами. Он остановился за лимузином и стал осматриваться. Он никого не увидел, однако откуда-то возле катафалка и по другую сторону его — там, где был поднят капот, — донеслись тихие голоса. Что-то металлическое — молоток или гаечный ключ — упало на гравий.

— Значит, — сказал он, — они должны быть тут.

— Да.

— Интересно, что случилось?

— Я не знаю.

— Интересно, что могло случиться, — повторил он, но ответа не последовало. — Что ж, — сказал он, — выйду-ка я и посмотрю.

— Да.

— А вы не хотите выйти и на минутку зайти туда? Тут жарко. Сидеть в машине.

— Нет.

— Вы уверены?

— Да.

Дневная жара несла с собой опьяняющий и тяжелый застой; по дороге проехал грузовик, полный негров, и шум его потерялся на востоке. Вокруг них залитые солнцем, высохшие, чуть ли не выжженные, как после засухи, поля были пусты и не жужжали насекомые, среди сорняков не было ни стремительных взлетов, ни шуршания, а в темных сосновых лесах позади не слышалось птичьих звуков. Все умчалось от жары. В воздухе пахло бензином, и Кэри стал потеть.

— Элен. Вы не хотите сесть… здесь?

— Да.

Он направился к катафалку — в этот момент она что-то сказала. Ему показалось: «Постойте». Он повернулся.

— Я не хочу видеть эту женщину, — произнесла она ровным, ясным голосом. — Вы меня поняли, Кэри? Она…

— Что, Элен, дорогая?

— Я не хочу видеть эту женщину. Я не хочу встречать ее взгляд.

Он вернулся к окну машины и посмотрел вниз, на нее. Он чувствовал злость, горечь и тщету.

— Элен, — сказал он мягко, голосом, в котором звучала горечь, — зачем вы сегодня поехали? Раз вы ко всему так относитесь. Зачем? Только потому, что так надо? Только… — Он умолк, его трясло. — Извините, Элен, — сказал он.

Она отвернулась и слегка склонила голову.

— Все отдам за сигарету, — сказала она. — Все.

— Извините, Элен, — повторил он и направился к катафалку. «Она утратила любовь и, возможно, способность горевать, — подумал он, — но не ненависть. Не ненависть».

Три фигуры стояли, нагнувшись над мотором: механик, мистер Каспер и Барклей. Мистер Каспер, когда Кэри подошел к ним, с присущей его профессии улыбкой во весь рот, обнажившей зубы.

— Ах, — вздохнул мистер Каспер, — мистер Карр. Плохой сегодня день. Все плохо. Страшное дело. Вы приехали с матерью покойницы?

— Да. Это ужасно.

— Вот именно. У нас тут произошла небольшая беда, но мы ее быстро поправим. Мигом. Я звонил на кладбище могильщику. Все готово. Ох как это печально, одно из самых моих печальных дел.

Кэри снова согласился, что это действительно печально, с обоих лил пот, и тут мистер Каспер, который в глубине души считал себя таким же помазанником Божиим, как любой священник, сказал Кэри, что пути Господни бывают очень странными и причины происходящего неведомы смертным, и несмотря на жару, на яркое солнце, грозившее прожечь дырки в их одинаковых белых панамах, они поболтали некоторое время, понимая друг друга.

Но жара была действительно ужасающая, и Кэри, перебив мистера Каспера, который, прижав к груди сжатые кулаки в красных веснушках, говорил о спасительной благодати освященных христианских похорон, спросил его, где Лофтис.

— Да тут, — сказал мистер Каспер, — с той женщиной… миссис Боннер, по-моему. — Его веки печально опустились, лицо приняло неопределенное выражение — одновременно плутоватое и неодобрительное, оно мелькнуло и исчезло. — Пожалуйста, сэр, скажите мистеру Лофтису, что мы готовы будем через несколько минут ехать дальше. Мы уже пробыли здесь полчаса, и могильщик…

Кэри поспешно отправился на бензоколонку. Подойдя к двери, он повернулся и посмотрел на Элен. Она по-прежнему сидела на переднем сиденье машины и угрюмо смотрела вперед. Порыв ветра слабо прогудел в соснах; завеса пыли пролетела над катафалком и машинами, неся с собой высохшие семена и угольки, но Элен не обратила на это внимания — она смотрела прямо перед собой на голые поля, а ветер, затихая, продолжал шуршать, белое завихрение следовало за тонким белым завихрением такими идеальными волнами.

— Элен, — крикнул Кэри и поманил ее пальцем, но тщетно: она его не видела. Он пошел дальше.

Лофтис сидел в кабинке у окна, держа в обеих руках, словно в сакраментальном объятии, бутылку пива. По радио звучала народная музыка. В другой кабинке сидела Долли — одна — и, всхлипывая, старалась найти сухое место в смятых бумажных салфетках. Была там еще и негритянка, которую Кэри знал, — Элла Суон, неудобно сидевшая на ящике с водой в хвосте машины, среди шин и канистр с маслом; увидев его, она поднялась, вскрикнув, узнав его, но он приложил палец к губам и направился к Лофтису. А Лофтис сначала не узнал Кэри — лишь тупо повернул в его сторону лицо. На его лоб свешивалась седая прядь волос. Щеки его были сейчас зеленоватого цвета, а глаза, отрешенные и удивленные, и налитые кровью, смотрели на Кэри, которому вдруг вспомнилось выражение: «Если долго смотреть в бездну, то бездна начнет смотреть на тебя». Не произнеся ни слова, Кэри сел напротив Лофтиса.

— Милтон, — произнес он, — я и сказать вам не могу, как мне вас жаль. Я хочу, чтобы вы знали, что если я чем-нибудь…

— Нет, — сказал Лофтис, поведя рукой, — никто ничего не может тут поделать. — И, нагнув бутылку, стал пить.

— Я могу помочь вам, — сказал Кэри, — немножко. Я не знаю, насколько я сумею вам помочь, и я знаю, как вы относитесь… к разным вещам. Я не хочу, чтобы вы уверовали в меня или даже в Бога, если вы этого сейчас не чувствуете. — Он умолк, очень осторожно отодвинул бутылку от лица Лофтиса, сидевшего напротив него как испуганный ребенок, сосущий соску. — Послушайте, я не полный болван в таких вещах, но почему бы вам на время не перестать думать об этом? Хотя бы сегодня. Послушайте меня минутку, пожалуйста, Милтон?

— Я лишился моей девочки, — сказал Лофтис.

— Я знаю. Я…

Лофтис посмотрел в сторону, уткнувшись лбом в руку.

— Не говорите мне, — тихо произнес он, — что так рассудил Господь или какую-то другую чепуху. Я лишился моего ребенка. Я должен…

— Милтон, — прервал его Кэри, — у нас не так много времени. Скажите мне. Скажите, почему вы хотите вернуть Элен? Разве вы не понимаете? В этом загвоздка. У вас почти в руках ваше спасение. Элен это знает. Она по-прежнему слишком горда. Вы должны пытаться и снова пытаться, и заставить ее понять, насколько вы необходимы сейчас друг другу. Разве вы этого не понимаете, Милтон?

— Я пытался, — апатично произнес он. — Я пытался. Что еще могу я сделать? — Голос его звучал устало и безразлично, но не без оттенка надежды. Он снова взял свое пиво и сделал большой глоток. — Она безумна. Больна. Я весь выложился. Что еще я могу сделать?