Как много в этом звуке

Матафонов улыбался, кивал.

— Повторяю: моральные убытки не в счет. Однако я тоже уже полгода не работаю. Это тоже необходимо оплатить. Далее… Я ездил в Москву. Билеты, гостиничные счета целы, суточные вы должны оплатить по государственным расценкам, два рубля шестьдесят копеек, хотя, сами понимаете, в эти деньги не уложиться… Опять же я вынужден был понести и определенные судебные издержки… Сейчас покажу документы. — Витя прошел в комнату и вернулся с папкой. Он развязал тесемки и уже хотел было откинуть верхнюю картонку, но Матафонов остановил его.

— Не надо, — сказал он и поднялся.

Витя тоже встал, завинтил крышку на бутылке с водкой, завернул в бумажку оставшиеся кусочки огурца, порезанную колбасу, нетронутый лук и все вручил гостю.

— Сволочь ты, — сказал Матафонов тихо, но твердо.

— Да? — Витя вскинул кудлатую свою голову, посмотрел на Матафонова сквозь толстые стекла очков. — Конечно, я сволочь, поскольку не стерпел вашей подлости. Вот если бы я утерся, как мне и положено, тогда бы я понравился, да? Конечно, я сволочь, поскольку осталась во мне еще капля достоинства, не все еще вытравлено и выжжено! Конечно же, я сволочь, поскольку занимаюсь сантехническими ремонтами, присматриваю за вашим унитазом, чтоб он дерьмо ваше без задержек пропускал, и позволил себе обидеться! Вы не можете, а я могу! Вот что вас бесит! — Губы у Вити прыгали, он сделался необыкновенно бледным и, стоя в проеме двери, не давал Матафонову выйти из кухни, и тот вынужден был слушать с оттопыренным карманом, из которого торчало горлышко бутылки, в руках его расползался пакет с огурцами, кружками колбасы, выскальзывающей луковицей. — Если бы я согласился, что моя жена воровка, если бы она с этим согласилась, ты бы снова взял ее через месяц на прежнюю должность, взял бы! Кому-то и работать надо! Вон Ваську-шалопута в любую минуту сажать можно на годик, на второй, но ведь он нужен тебе, нужен! Ты только растоптанных возле себя терпишь, у которых уже спинной хребет выдернут и они кланяются без конца во все стороны! У тебя у самого, товарищ Матафонов, спинной хребет отсутствует, ты сам кланяешься, лишь бы только сохранить кресло, кабинет, ставку, пакет с колбаской. Где ты эту колбасу взял? В каком таком магазине купил? Сказать? Васька-шалопут со склада принес. Нет вокруг тебя ни одного человека с какой-никакой гордостью! Эту попрошайку из управления ты ни разу сволочью не назвал! А почему? Ведь знаешь, сколько она даровых продуктов унесла из столовок, буфетов, складов. А сколько Нина за нее заплатила, знаешь? Ты сам, уважаемый товарищ начальник, вынуждал Нину воровать, и Панасьева вынуждала. Если бы Нина действительно воровала, ты бы простил, уберег бы от наказания, пусть только она согласилась бы себя сволочью считать. Слушай меня, Матафонов, внимательно. Слушай, потому что в другой раз этого не скажу. Если я ничего не добьюсь, я растопчу тебя, понял?! Ногами, вот этими ногами растопчу до мокрого места! Отвечай, понял?!

— Ты что, озверел?! — отшатнулся Матафонов.

— Да, — тихо ответил Витя.

И вид его со всклокоченными волосами, витающими надо лбом, расширенными за пределы очков глазами, бледное полноватое лицо не оставляли никаких сомнений в искренности и решимости. Матафонов, улучив момент, согнувшись, нырнул мимо Вити, проскочил под его рукой, с необыкновенной ловкостью, как в прежние спортивные годы, пронесся через прихожую, сразу сообразил, как открыть запор, и, вырвавшись на площадку, почувствовав, что спасся, что жизнь его не оборвалась.

Через два дня случилась беда — Матафонов вел служебную машину и не заметил красного сигнала светофора. Сам Матафонов остался невредим, не считая царапин и общей помятости, но машина была разбита, и ее ремонт обошелся в сумму куда большую, нежели та, которую требовал Витя. После этого случая Матафонов стал вздрагивать от неожиданного звука, от громкого голоса, от удара кулаком по столу. Васька-шалопут, заметив такие перемены, осмелел и как-то пришел к Вите домой, плакал, размазывал слезы по небритым щекам и, уходя, оставил замусоленную бумажку, которую, похоже, не одну неделю таскал в кармане. В этой бумажке он написал, что отказывается от своих показаний во время суда и следствия, и подтверждал нечто противоположное — что Матафонов сам велел ему завести Нине рыбу с неправильно указанным весом. Во время задушевного разговора Витя узнал от Васьки, что тот уже несколько лет собирает записки, с которыми Матафонов посылал грузчика на склады за всякими вкусными продуктами для своих гостей, друзей и подруг.

Узнав об этом, Матафонов лишь горько усмехнулся.

— Дурной-дурной, а хитрый, — сказал он.

Следователь, увидев эти записки, воспрянул духом и сказал, что это как раз то, чего недоставало для суда. Приговор был в общем-то не очень строгий, самый его жесткий пункт сводился к тому, что Матафонов уже не может занимать должность директора треста. Правда, перед судом все записки Матафонова и показания Васьки-шалопута необъяснимым образом исчезли из дела. Следователь разводил руками, хлопал ладонями по карманам, выдвигал ящики стола. Витя сидел невозмутимо, закинув ногу на ногу, и за поисками следователя смотрел с некоторым сочувствием.

— Ладно, — сказал он наконец. — Пропали так пропали. Ничего другого я и не ожидал, поэтому все записки и показания переснял. Принесу копии. И еще один комплект отошлю Генеральному прокурору, на случай, если пропадут и копии.

После этого записки опять нашлись, и Матафонов оказался на должности заведующего в той самой столовой, в которой работала Нина. Когда болеет буфетчица, он становится на ее место. Витя иногда захаживает туда и, увидев Матафонова за буфетной стойкой, вежливо интересуется, нет ли в продаже развесной рыбки. Матафонов беззлобно отвечает, что рыбки в данный момент, к сожалению, нет, но, если гражданину нетрудно, пусть он подойдет к вечеру, за пятнадцать минут до закрытия, возможно, подвезут развесную рыбу.

— В пакетах по два килограмма? — спрашивает Витя.

— Нет, — отвечает Матафонов. — По полтора.

Матафонов совсем перестал быть молодым и спортивным, помирился с Васькой-шалопутом, их частенько видят вместе — какие-то у них дела. Играя во дворе с пенсионерами в домино, Витя громко кричит, увидев Матафонова:

— Рыба!

Тот вздрагивает и прибавляет шагу. Да, звезда его закатилась. Друзья отшатнулись, Панасьева тоже потеряла к нему всякий интерес — и продовольственный, и женский, более того, когда решалась судьба Матафонова, она внесла несколько очень серьезных критических замечаний.

Иногда Витю можно видеть вместе с Матафоновым. Они сидят на дворовой скамейке и, не торопясь, обсуждают международные события. Их волнуют конфликт Азербайджана и Армении, арабские революции, прибалтийские козни — здесь их мнения совпадают. А расходятся они в оценке событий, связанных с затовариванием в европейских государствах. Впрочем, их беседы не бывают слишком продолжительными, чаще всего они прерываются появлением Васьки. Он делает какое-то неприметное движение, и Матафонов, извинившись, уходит.

Витя вернулся на работу слесарем-сантехником, его должность за полгода вынужденного прогула так никто и не занял. Нина стала шеф-поваром в соседнем ресторанчике. Иногда вечерком Витя захаживает к ней, садится за маленький столик в углу, выпивает бутылку пива и уходит. А у Матафонова недавно опять случились неприятности, но он уже привык и воспринимает их как неожиданный дождь или похолодание — смиренно, поскольку эти события выше его сил и возможностей. «Если пришли неприятности, значит, предстоят расходы», — думает он и идет разыскивать Ваську-шалопута.

Так и живут.

Ищите женщину!

Все началось с того, что Пятаков вернулся вечером домой с некоторым опозданием и слегка навеселе. Подобное с ним случалось, и жена этому обстоятельству не придала ровно никакого значения. К небольшой задержке мужа она отнеслась так, словно иначе и быть не могло. Это даже не испортило ей настроения.