Снег на кедрах

— Они украли у нас землю! — зло выкрикнул он. — И это сошло им с рук.

Прошло полгода после того, как Кабуо вернулся с войны; однажды ночью Хацуэ проснулась и увидела, что мужа нет рядом. Его не оказалось во всем доме. Хацуэ села в темной кухне и ждала больше часа; она беспокоилась — шел дождь, дул ветер, а машины в гараже не было.

Она сидела и ждала. Проведя руками по животу, она представила внутри младенца и прислушалась к себе в надежде уловить его движение. Крыша над кладовкой протекала, и Хацуэ встала, чтобы вылить воду из подставленной кастрюли. Где-то в пятом часу вошел Кабуо с двумя мешками из джутовой ткани; он весь промок, а колени были в грязи. Он включил в кухне свет и увидел ее, неподвижно сидевшую за столом и молча смотревшую на него. Кабуо, не отводя от нее взгляда, поставил один мешок на пол, а второй — на стул и снял шапку.

— После Пёрл-Харбора, — сказал он, — отец закопал все это.

И начал вынимать из мешка и аккуратно складывать на стол деревянные мечи, штаны хакама, боккэн, алебарду нагината, свитки, исписанные по-японски.

— Эти вещи — наши семейные реликвии, — сказал он, стирая с лица капли дождя. — Отец закопал их на клубничных полях. Вот, посмотри!

И показал ей свою фотографию — в традиционном костюме феодального воина он вращает обеими руками шест кэндо. И хотя на фотографии ему всего шестнадцать лет, он уже тогда имел грозный, воинственный вид. Хацуэ долго разглядывала лицо на фотографии, особенно глаза и губы, пытаясь что-то понять для себя.

— Мой прадед, — продолжал Кабуо, стаскивая с себя пальто, — был воином, каких мало, настоящим самураем. Он лишил себя жизни на поле битвы при Кумамото, совершил харакири. — Кабуо глубоко погрузил воображаемый меч в левую часть живота и твердой рукой провел вправо, как будто потроша сам себя. — С мечом в руке он выступил против императорских солдат, вооруженных ружьями. Ты только представь, Хацуэ, — с мечом против ружей! Это же верная смерть!

Он наклонился над влажным мешком, стоявшим на полу, и вынул кустик клубники. Слышно было, как дождь барабанит по крыше и стучит по деревянной обшивке дома. Кабуо вынул еще один кустик и поднес их ближе к лампе над столом, чтобы было лучше видно. Он протянул растеньица ей; Хацуэ заметила вздувшиеся вены на его руках, почувствовала силу в его запястьях и пальцах.

— Отец посадил кустики, от которых родились вот эти, — с горечью сказал он. — И мы были еще детьми, когда те кустики покрывались ягодами. Ты понимаешь?

— Лучше ложись, — сказала ему Хацуэ. — Прими ванну, вытрись насухо и ложись спать.

Она встала из-за стола, зная, что он увидит ее растущий живот и подумает о ребенке.

— Скоро ты станешь отцом, Кабуо, — напомнила она ему, остановившись в дверях. — Может, хоть это принесет тебе счастье. Может, тогда ты похоронишь то, что так мучает тебя. Я даже не знаю, что еще могу сделать для тебя.

— Я верну ферму, — ответил Кабуо, своим голосом заглушая дробь дождя. — И мы будем жить там. Будем выращивать клубнику. Все будет хорошо. Я верну ферму.

Разговор этот случился давно, лет девять назад. Они стали откладывать, как можно больше, пока не накопили на собственный дом. Хацуэ хотелось уехать из ветхого загородного домика, однако Кабуо убедил ее, что выгоднее потратить сбережения иначе, арендовав рыболовецкую шхуну с жаберными сетями. Он высчитал, что через год-другой они получат двойную прибыль, выкупят шхуну и еще останется чем заплатить за землю. Уле Юргенсен стареет, сказал Кабуо, скоро такие угодья станут ему в тягость.

Но сколько бы стараний Кабуо ни прилагал, а с рыболовным промыслом у него не задалось. Само по себе занятие было доходным, и Кабуо стремился получить этот доход, он был сильным, работал усердно, но море так ничего ему и не дало. Они с Хацуэ не только не получили двойную прибыль, но даже и близко к ней не подобрались. К тому же «Островитянин» не был их собственностью. Кабуо становился только упорнее, сделав мерилом жизни количество выловленного лосося. Каждый раз, когда лов оказывался неудачным, он чувствовал, как мечта тает у него на глазах, а желанные поля с клубникой отступают все дальше. Кабуо во всем винил себя и становился резок с Хацуэ, лишь углубляя трещины в их совместной жизни. Хацуэ боялась, что своим сочувствием сделает Кабуо только хуже, обидит его. Ей не всегда удавалось отличить простое недовольство собой от гораздо более глубоких страданий, вызванных последствиями войны. К тому же теперь у нее было трое детей, надо было уделять внимание им, делиться с ними той частью себя, которая раньше безраздельно принадлежала мужу. Хацуэ надеялась, что дети смягчат Кабуо. Она надеялась, что с их появлением исчезнет его одержимость мечтами о другой жизни. С ней самой это уже произошло.

Конечно, было бы приятно жить в доме поприличней, выходить летним утром прямо на поля, вдыхать аромат душистых ягод, приносимый ветром. Но надо довольствоваться тем, что есть, нет смысла жить в вечной погоне за чем-то большим. Хацуэ старалась убедить в этом Кабуо, действуя мягко, без нажима. Но тот оставался при своем, говоря ей, что совсем рядом, буквально за углом, их ждет другая, гораздо лучшая жизнь. Главное — наловить побольше лосося, накопить денег и дождаться, когда Уле Юргенсен совсем сдаст.

Хацуэ сидела прямо, сложив руки на коленях, приготовившись отвечать на вопросы.

— Я попросил бы вас вспомнить, — начал Нельс, — события трехмесячной давности, начало сентября этого года. Справедливо ли будет сказать, что именно тогда ваш муж заинтересовался земельным участком в центральной части Сан-Пьедро, выставленным на продажу? Вы что-нибудь припоминаете, миссис Миямото?

— Да, конечно, — ответила Хацуэ. — Он очень интересовался той землей. Всегда интересовался. Те клубничные поля принадлежали его семье, и он очень хотел вернуть ферму. Родители работали не покладая рук, чтобы выкупить землю, а потом, во время войны, потеряли все.

— Миссис Миямото, — снова обратился к ней Нельс, — постарайтесь вспомнить вторник, седьмое сентября. Один человек, а именно Уле Юргенсен, пожилой фермер с центральной части острова, как вы помните, дал свидетельские показания о том, что в тот день ваш муж приходил к нему и спрашивал о семи акрах. Вы в курсе дела?

— Да, — ответила Хацуэ.

Нельс кивнул и, потирая лоб, присел на край стола, за которым сидел подсудимый.

— Муж говорил о том, что собирается к Уле Юргенсену? Рассказывал о своем разговоре с мистером Юргенсеном насчет покупки земли?

— Да, — ответила Хацуэ. — Рассказывал.

— Что именно? Вы помните?

— Да, — ответила Хацуэ.

Она вспомнила, как днем седьмого сентября проезжала с детьми мимо фермы Уле Юргенсена и увидела объявление о продаже. Она развернула машину и по Мельничному ручью доехала до города, где из телефонной будки рядом с лавкой Петерсена позвонила мужу. Потом поехала домой и стала ждать. Через час Кабуо вернулся с неутешительными известиями — ферму Юргенсена купил Карл Хайнэ.

— Понятно, — сказал Нельс. — А эти неутешительные известия… когда вы узнали о них? Вечером седьмого сентября?

— Днем, — ответила Хацуэ. — Я помню, что мы говорили об этом еще до того, как муж вышел в море.

— То есть ближе к вечеру, — рассудил Нельс. — Как, по-вашему, миссис Миямото, неудача расстроила мужа? Он выглядел расстроенным?

— Нет, — ответила Хацуэ. — Совсем нет. Даже больше, мистер Гудмундсон… у него появилась надежда, я впервые видела его таким обнадеженным. Для него важно было, что Уле Юргенсен решил отойти от фермерских дел и продать землю. Муж сказал, что дело сдвинулось с мертвой точки, что раньше не было никакой надежды, а теперь она появилась. Он долго ждал этого, и наконец возможность подвернулась. Да, он очень оживился, он было полон надежд.

— Давайте перенесемся на день вперед, — сказал Нельс, поднимая голову. — Говорил ли с вами муж на следующий день, восьмого сентября? Был ли он все так же полон надежд?

— Да, конечно, — ответила Хацуэ. — Конечно. Мы говорили и на следующий день. Кабуо решил пойти к Карлу Хайнэ, переговорить с ним насчет возможной покупки семи акров.