Тот, кто должен

            Но у меня все было так, как у нее. Вышла замуж там же, в ПТУ, за строителя, Кольку. Позвал, да и вышла. И ребенка родила – Танюшку. Только бухал Колька почище моего папаши, домой по неделе не являлся, кричал, что ребенка я на него навязала, все с друзьями пропадал где-то. А мы с Танюхой сидели и ждали его. Впроголодь жили, а все равно… хорошо тогда было. Танюшка любила меня, как никто не любил. Вцепится ручонками и не отпускает. Так и врезалось в память: сижу с ней на руках у окна, за окном – метель, ветер воет, а я жду его и думаю, хоть бы не замерз где-то в сугробе, потому что потом искать нужно будет, а мне ребенка оставить не на кого.

            Как только Танюшка умерла, я сразу и ушла от Кольки. А умерла от воспаления легких, вроде бы и причины не было, просто сквозняки, просто слабым была ребенком. Просто… Ох, как рыдала я, когда мерзлую землю кипятком поливали, чтобы могилку ей выдолбить. Лютый мороз тогда был. Казалось, так в снегу я ее и оставила.

            С Колькой пока развелась, сколько нервов он мне вытрепал! Пьяный, толкает меня, мол, это ты ребенка загубила, пока меня дома не было. А его, и правда, дома не было. Если послушать, может, так все и было, как он говорит.

            Вернулась к отцу. Он совсем плохой стал, один глаз вообще перестал видеть, а второй – немножко. Но обнял меня, по голове погладил.

– Бедная моя Маша.

            Понял меня, не ругал, не вспоминал ни про Танюшку, ни про Кольку. Так и стали жить вдвоем. Я снова на стройку пошла, но не на ту, где Колька работал, бригаду нашла другую. Деньги стала копить отцу на операцию, но врачи сказали, что операция уже не поможет.

            На те деньги стала летом ремонт делать. Все сама. Отец сидел в углу, неподвижный, мрачный, и говорит вдруг:

– Хорошо ты все делаешь, Маша, красиво будет…

            А я знала, что он просто это говорит, для меня, что не видит ничего. Крашу окна и плачу. Столько я в тот год переплакала – запомнился мне тот ремонт надолго. И еще он сказал тогда:

– Как дурак я свою жизнь прожил. Только и любил кого, так твою мать, хоть и знал, что гуляет она от меня с кем попало. А тебя не любил никогда, думал, что не моя. А теперь вижу, что моя.

            Вот так он увидел это. Только когда ослеп, увидел. Но я не спрашивала ни о чем, хотя все время меня мучило, что же стало с мамой после Крыма. Не спрашивала, а он сам рассказал:

– И она – так, по-глупому. Стала жить с какими-то армянами, а потом убитой нашли. Они ее и похоронили. Так и не выяснили потом, они убили или не они. Проломили череп – и нет человека. Да они, я думаю. Кто же еще…

9. БЕЛЫЙ-БЕЛЫЙ ДЫМ

            Ольга сидела рядом, на переднем сидении, и вертела головой по сторонам, будто видела впервые дорогу к своему дому.

– Вот так я проеду? – уточнил Мих на повороте.

– Не знаю. Я ж пешком обычно. Через кусты бегаю. Или ты думаешь, он меня каждый день из студии на авто забирает, как принцессу? Не про меня история. Моя тыква в карету вряд ли превратится.

            Коктейли внутри явно сдружились. Мих объехал многоэтажку с другой стороны, поднялся за ней следом, вошел в ее съемную квартиру. Жилье было тусклым. Обезличенным. Плоским. Как и всякое чужое, временное жилье, на которое не хватает души.

– Он за квартиру платит?

– Он.

            Она прошлась из прихожей в зал, потом обратно. Квартира была однокомнатной.

– Я иногда даже свет не хочу включать. Вдруг он мимо проезжает. Пусть думает, что я сплю. Или что нет меня. Что умерла.

            Ольга пошла в душ, полилась вода. Мих сел на постель и уставился в выключенный телевизор. Так жить, чтобы никто не знал, что ты жив. Так жить, чтобы казалось, что ты умер.

            Она вышла из душа голой.

– Тут где-то моя ночнушка была. Ты не видел? Не надевал? Затерялась где-то…

            Она подошла, толкнула его на постель и легла сверху.

– Тяжело мне с тобой, товарищ психолог…

– Я с тобой не психолог. Не хочу им быть. И не буду.

– А почему мне тогда так тяжело? Иногда не тяжело ему изменять. Как шарада – угадай, с кем я была до тебя? Как мы трахались? А иногда – как ворую. Как свежий воздух ворую.

– Прекрати.

– Да-да. Это я выпила. Хотела тебя, потому и выпила. Чтобы легче было. А он сто пятьдесят килограммов весит.

– По-любому легче будет.

            Она рассмеялась. Миху вспомнились ее слова о зеркале на потолке, и он поспешил отвернуться от потолка и накрыть ее своим телом. Пусть сама смотрит в свое зеркало. Пусть сама борется с мыслями о соглядатайстве, о чьем-то присутствии, о воровстве, о пустоте. Себе он оставил процесс.

            Она стаскивала с него одежду, словно рвала ее в клочья. Хотела сделать и его таким же обнаженным и уязвимым. Разговоры прекратились. Мысли пропали. То и дело вспышки фар освещали комнату, шоссе было так близко, что казалось, будто машины нарочно останавливаются перед ее окнами.

            Потом она ходила по комнате в пьяном, сомнамбулическом полусне – заблудившись в бликах фар и вытянутых тенях от мебели. Искала сигареты и не могла найти. Мих просто смотрел на нее, наблюдал, как она роется в тумбочке, потом уходит в душ, потом возвращается и снова что-то ищет.

– Оля, тебе плохо?

– Нет. Хорошо. Так хорошо, что поверить страшно. Покурить бы.

            Наконец, нашла пачку на кухне и вернулась в зал с зажженной сигаретой.

– Будешь? – спросила у него.

– Нет. У меня нет зависимости.

– А, да. Это заметно. Заметно, что у тебя ни от чего нет зависимости. Не совпало тут. Тут у нас с тобой не совпало.

– Если захочешь – увидимся, – сказал Мих. – Нет проблем. Я понимаю, что у тебя свой ритм, своя жизнь, свои отношения. Найдешь время для меня – буду рад. Не найдешь – не обижусь.

– Очень здраво, очень, – кивнула Оля.

            Сигарета дымила белым-белым, словно непроницаемый туман заполнял комнату. Лучи фар уже не доставали до Ольги, не резали темноту, а висли у подоконника. Она смотрела  остановившимся взглядом, потом с трудом стряхнула с себя наваждение.

– Тебе идти пора. А я так замедлилась.

            На прощанье поцеловала его в щеку и засмеялась, но осадок остался очень неприятный. То есть – остался обычный осадок после встречи с женщиной, которая на первом свидании решает, как будут звать ваших детей и подходит ли ей твоя фамилия. Просто не ожидал он от Ольги такого подвоха.

            Мыслим одинаково? Похожи? Похожи, да не похожи.

            Нахлынувший белый дым никак не стирался из памяти: сначала он поглотил безупречный образ секси-репортера с микрофоном в руке, потом ее успешность, потом ее удовлетворенность собой, а потом и все надежды Миха на приятное и легкое знакомство. Он ехал домой и думал только о том, что видеться с Ольгой больше не следует. Даже если она будет звонить – не нужно.

            Неприятно возвращаться домой под утро, если через несколько часов нужно идти на работу. Он не знал, что делать. Не хотелось сидеть до рассвета на кухне и думать об Ольге. Нужно было выкинуть ее из головы.

            Мих прошел мимо своей квартиры и поднялся на восьмой. Остановился перед Ленкиной дверью. Все было, как в детстве – задолго до сегодняшней ночи, до мыслей о чужих проблемах. Все было просто. Он нажал кнопку звонка и услышал привычное дребезжание. И, упиваясь дребезжанием, давил на кнопку до тех пор, пока Ленка не открыла дверь.

10. В ЧУЖОМ СНЕ

– Вот идиот! Мне вставать в шесть утра, ехать на работу двумя маршрутками. И день завтра тяжелый. А ты тут пьяный трезвонишь!

– Я не пьяный.

            Ленка принюхалась.

– Ну, тогда проходи. Что случилось?

– Спасаюсь от белого дыма.

– Тамара Васильевна не курит же, – она пожала плечами. – Чаю заварить?