Квазимодо

По усыпанному перхотью полу свежим дуновением французских духов проносилась секретарша Галочка, блистая ослепительно красивыми ляжками. Самыми кончиками затейливо наманикюренных ногтей, брезгливо, как две пыльные портьеры, она раздвигала зазевавшихся Алексов, низко наклоняла к Василию глубокий вырез блузки, где упруго поигрывали не знавшие лифчика груди, и хрипловатым, самым чувственным своим голосом, интересовалась — не надо ли чего?

«Как ты думаешь, — завистливо и восхищенно спрашивал тем временем первый Алекс у второго, — Он уже поставил галочку?»

«И если поставил, то как?..» — восхищенно и завистливо отвечал второй Алекс первому. Мрачный Бо?рис, ни о чем не спрашивая, пристально разглядывал из своего угла кружевную кромку галочкиных трусиков. Хозяин Фима, наблюдая за сценой через распахнутую дверь директорского кабинета, судорожно сжимал обеими руками край пустого стола и в который раз напоминал себе, что бизнес есть бизнес и что глупо выгонять столь прибыльного работника только оттого, что эта ненасытная тварь так на него западает. Даже развеселые студенты, привыкшие к подобным представлениям в своем универе, ощущали легкое покалывание в соответствующих местах.

«Кофе,» — коротко отвечал Василий, не отрываясь от экрана. Он один сохранял полнейшее спокойствие в этой искрящейся сексуальным напряжением атмосфере. Галочку он, конечно, уже поставил, причем в первую же ночь, вернее, Галочка поставила его, сдернув без лишних разговоров с раскладушки — поставила и так, и эдак, и даже вовсе уж неожиданным макаром. А он и не возражал — в конце концов, он ведь сюда приходил работать, воссоздавать в мире порядок, людям помогать, так что чего уж там кочевряжиться…

К концу второй недели Василий заканчивал все несложные заказы, набираемые Фимой у мелких клиентов и условно именуемые «тысячными» — в соответствии с порядком стоимости каждого из них в отдельности. Теперь его ждал портфель работ другого сорта — из породы «стотысячных». Такого рода проекты обычно выполнялись серьезными программистскими фирмами для особо крупных компаний. Понятно, что фимина маргинальная контора не могла и мечтать о получении подобного заказа. Поэтому Фима действовал в обход. Разузнав всеми правдами и неправдами о деталях проекта, он подсовывал его Василию с тем, чтобы затем предложить клиенту готовый продукт по совершенно смешной, в сравнении с крупными конкурентами, цене. Чаще всего большие заказчики не решались связываться с мелкими артельками типа фиминой, и тогда работа Василия просто пропадала. Но иногда соблазн дешевизны перевешивал, и в этом случае Фима срывал действительно крупный куш.

За год это произошло уже несколько раз. Еще парочка-другая таких удач, и можно будет снять помещение в солидном офисном здании, набрать хорошую команду, выгнать нафиг немытых Алексов-Бо?рисов… или не выгонять, но, по крайней мере — умыть, выйти на биржу — сначала в Тель-Авиве, а там — чем черт не шутит — и на Уолл-стрит… мобилизовать денег, открыть филиал в Бостоне и в Силиконовой Долине… набрать… наобещать… взвинтить… а потом взять да и продать все разом за сотню-другую миллионов, и переехать уже наконец в единственно пригодную для жизни страну под названием Богатство, где яхта, лимо, шампанское и кавьяр в салоне первого класса… И, естественно, Галочка, лапушка, тварь неблагодарная.

К концу следующей недели фимины мечты разрастались настолько, что им становилось тесно в директорском кабинете, они вырывались наружу и почти осязаемо порхали на розовых крыльях над бешеным клацаньем васильевой клавиатуры, одновременно продуцирующей программный скрипт для одной системы, компиляцию — для другой и техдокументацию на двух языках — для третьей.

Утомленные восхищением Алексы мирно дремали в своих креслах на колесиках. Почерневший от зависти Бо?рис спал, размазав щеку по столу, и видел во сне самого себя в качестве компьютерного мыша, спасающегося от страшного великанского кота Василия. Он жалобно повизгивал, пальцы его судорожно дергались, и обнаглевшие фимины мечты, порхая в потолочных высях, безнаказано гадили прямо на бедную его голову.

Студенты были уже неделю как уволены за ненадобностью, а Галочка перешла с мини на макси и перестала бегать, как ошпаренная, а напротив, сидела нога-на-ногу в приемной, меланхолично посасывая сигарету пухлым мечтательным ртом и лениво прикидывая — а не податься ли куда-нибудь в духовность?.. поскольку ресурс плотских наслаждений казался исчерпанным раз и навсегда.

Испуганная духовность уже поеживалась в предвкушении галочкиного натиска, но тут выяснялось, что опасения ее напрасны, ибо что-то начинало меняться в прежде столь однозначном поведении Василия. Первым тревожным сигналом служило изменение ритма клацанья клавиатуры — в сторону убыстрения. Казалось, еще вчера руки Василия, подобно двум деловитым озабоченным курицам, уверенно и быстро выцеливали необходимые клавиши. Отчего же теперь они вдруг принялись заполошно метаться по оторопевшему двору, в сумасшедшем темпе клюя направо и налево, спотыкаясь и падая, промахиваясь и скользя?

Затем клавиатура и вовсе смолкала; окончательно сбрендившие курицы, сцепившись клювами, лежали на столе, в то время как Василий с растерянной улыбкой безнадежно всматривался в бушующее на экране море шелухи. Он вскакивал и убегал на улицу, где долго курил, прислонясь плечом к фонарному столбу, как будто искал в его простой и надежной вертикали спасения от подступающей бесформенной кутерьмы. Но столб, увы, не помогал. Шелуха выплескивалась из компьютера на пол, получала подкрепление в виде алексовой перхоти и продолжала расти, подмывая столешницу и объяв Василия до души его.

В отчаянии он сжимал голову обеими руками; проснувшиеся Алексы снова стояли за спинкой его стула, на этот раз сокрушенно покачивая головами. Бо?рис глядел победительно — мол, что я вам говорил? Галочка молча плакала, даже не от жалости к Василию, а от страха перед черной студеной бездной, вдруг, на какую-то малую секундочку приоткрывшейся перед ее глазами прямо посередине такого знакомого и безопасного бытия. Фима утешал ее — для начала вполне по-отечески, ни на что другое вроде и не претендуя. Галочка успокаивалась, благодарно и виновато всхлипывая, и они ехали в хорошее место ужинать, а потом — в постель, закреплять успешное восстановление прежних отношений, теплых и ровных, как кисель.

Наконец Василий, в очередной раз выйдя покурить на улицу, уже не возвращался назад. Так и уходил, даже не попрощавшись, даже не забрав последнюю зарплату. Хозяин, зная за ним такую особенность, старался придерживать последние платежи, экономя таким образом не одну неделю, а две, иногда даже больше. Конечно, гроши… но копейка, как известно, рубль бережет. Для Фимы с уходом Василия начиналась бурная деятельность. Наскоро умыв и причесав одного из Алексов, он запихивал его в машину, прихватывал для солидности Галочку, складывал в портфель готовые проекты и отправлялся в погоню за своей розовой калифорнийской мечтой.

Василий же добивал свою первую за эти полтора-два месяца бутылку, брал такси и ехал к морю, бомжевать. Заработанные деньги он спускал в первый же вечер, закатывая пир на весь мир — для всей нищенствующей рвани и дряни, какую только удавалось собрать с рынков и помоек Тель-Авива. Так они с Мишкой и познакомились — на пиру.

«Помнишь, как ты меня подобрал? — неожиданно спросил Мишка. — Между прочим, один всемирно уважаемый мужик сказал, что мы в ответе за тех, кого приручаем. А ты меня тут бросаешь на произвол Квазиморды.»

«Так я ж разве спорю… — согласился Василий. — Мы и в самом деле в ответе. Но я-то точно — нет. Каждое «я» помирает в одиночку, Миша, в отличие от «мы»… это дерьмо вообще не тонет… Да и кроме того — что я о тебе знаю? Кто ты? Что ты? Откуда такой взялся? Почему? Молчишь, как рыба. Хоть бы рассказал чего напоследок… Бог знает, свидимся ли еще.»

Мишка угрюмо молчал, медленно крутя в руке пустой стакан. «Ладно, — сказал он, вставая. — Поговорили и хватит. Сколько тебе на проезд надо? У меня шекелей двадцать россыпью.»