Квазимодо

«Ты где? Что случилось?» — спросила Люба.

«Я в Канаде, — сказал Василий. — И вернуться не могу. Я случайно копа вырубил…»

Люба молчала.

«Люба? — неуверенно позвал Василий. — Ты меня слышишь?»

Самые дорогие вещи всегда разбиваются самым простым и нелепым образом. Иногда кажется, если умирает что-то, чем ты только и дышал, без чего жизни себе не мыслил, то смерть эта непременно должна быть обставлена особенно пышной панихидой, катафалком с кистями и длинными надгробными речами. Это не так. Все намного, намного, намного проще.

«Слышу,» — сказала она спокойно и повесила трубку. Потом немного постояла, прислушиваясь к себе, и, не поверив, пошла посмотреться в зеркало. Глаза были абсолютно сухими… насколько это, конечно, возможно во влажном приморском климате.

Василий проехал еще с полсотни километров — до города с подходящим названием Скотстаун и рухнул в особенно протяженную и морозную «зиму». Больше они с Любой не виделись.

Лай Мишка услышал задолго до входа в переулок. Лаял, конечно же, Квазимодо — больше некому… разве что Василий вконец сбрендил. Мишка покрепче прижал к груди пакеты с добычей и прибавил шагу.

«Привет, — сказал он, протиснувшись в лаз. — Ваша мамка пришла, молочка принесла.»

«Привет, — сказал Василий, не оборачиваясь. — Не мешай, у нас тут важный момент…»

Приятели сидели на полу друг против друга и играли в странную игру. Василий жестом фокусника вытащил из затрепанной колоды карту, сунул ее под нос Квазимодо и торжественно вопросил: «сколько?» Пес, поблескивая глазами и глухо ворча, принялся азартно елозить по своему коврику. Василий ждал, воздев руку с картой. Мишка присмотрелся — семерка пик.

«Кончай елозить, — насмешливо сказал Василий. — Дыру в жопе протрешь. Сколько?»

Квазимодо замер и, напрягшись, отрывисто гавкнул шесть раз.

«Все?» — по лицу Василия расплылась широкая улыбка, увидев которую, пес прижал уши и спешно добавил еще один гавк.

«Поздно, неуч! — торжествующе закричал Василий. — Поздно! Сразу надо было правильно отвечать! А ну иди сюда… проиграл — плати…»

Он протянул руку и дважды шлепнул картой по песьей морде. Квазимодо жмурился, но терпел.

«Ну вы даете… — сказал Мишка, вытаскивая из пакета еду и водку. — Совсем разложились. Ну ты-то понятно — конченый тип… бомж, белая горячка и все такое. Но как Квазимодо ухитрился так низко пасть — это для меня загадка. А, Квазимодо?»

Пес мельком оглянулся, шевельнул хвостом и вернулся к игре, с прежним азартом заглядывая в лицо Василию. «Сколько?» Гав… гав… гав… Василий вздохнул. На этот раз победила собака, и он неохотно шлепнул картой по собственному носу. Квазимодо сделал быстрый круг почета, дурашливо взбрыкивая и закидывая вбок задние ноги.

«Доволен? — с досадой сказал проигравший. — Счастлив? Сука ты, а не кобель. Никакого уважения к хозяину.»

«Ты бы ему дал чего-нибудь, — сказал Мишка. — Надо поощрять собаку за правильное действие.»

— «Тоже мне Дуров нашелся, — фыркнул Василий. — Я этому шулеру уже весь хлеб скормил, ничего не осталось. Теперь на интерес играем.»

— «А как он угадывает? Ты ему знак какой-нибудь делаешь?»

— «Уже не делаю. В самом начале пальцем шевелил, а потом перестал. Все равно угадывает, подлец. Способный. Я уж как ни стараюсь ничем себя не выдать, но один черт что-то там у меня дергается… Ладно, Квазиморда. На сегодня хватит. Пора делом заниматься.»

Они выпили по полстакана и зажевали это дело огурцом. Помолчали. Пес, поняв, что праздник закончился, улегся на своем коврике, установил ухо на боевое дежурство и немедленно задремал.

«Ты мне вот что объясни, — сказал Мишка. — Почему ты бедному животному за проигрыш два шелабана отвешиваешь, а себе, любимому — один? Где тут справедливость?»

«А за самообслуживание? — возразил Василий. — Самого себя пороть вдвойне неприятно. Разве не так?»

— «Угу… так. Давай-ка, банкуй… коли уж ты у нас в банкометы записался.»

Василий разлил по новой, взял стакан, подержал, наклоняя туда-сюда и глядя на колышащийся овал, да так и поставил, не выпив.

«Ты чего? — с тревогой спросил Мишка, хрустя огурцом. — Назад не ставь — украдут.»

«Миш, слушай…» — Василий замялся и замолчал. Мишка подождал, потом встал, походил по комнате, вернулся к столу, налил себе еще, но пить не стал, а унес стакан в песий угол. Примостился рядом с дремлющей собакой, сунул свободную руку в жесткую шерсть на загривке, почесал. Квазимодо заурчал и подвинулся поудобнее.

— «Когда?»

— «Да сегодня и поеду, чего тянуть.»

— «Опять в Холон?»

— «Ага.»

— «У тебя денег на автобус нету.»

— «Ты дашь.»

— «А пошел ты…»

Василий вздохнул: «Мишка, ну чего ты, в самом деле… Ты ж мой режим знаешь. По морям, по волнам. Нынче здесь, завтра там. Я ж вернусь.»

— «Ага, вернешься… через два месяца, как в прошлый раз. Я к тому времени сдохну.»

— «Не сдохнешь. Лето. Да и кроме того, теперь вас двое — ты и Квазиморда. Вдвоем тебе легче будет. Справишься.»

Мишка заглотил водку и сказал, глядя в сторону: «Ладно… прав ты. Нечего истерики закатывать. Как-нибудь переможемся. Правда, Квазимодо?.. У нас, небось, тоже дела найдутся.»

Пес, услышав свое имя, поднял голову, обвел комнату осоловелым взглядом, убедился, что помянут всуе, но тем не менее счел нужным проурчать свое полное и решительное согласие на любой вариант развития событий.

Мишка улыбнулся: «Вот видишь — Квазимодо согласен. То-то мы с ним повеселимся: кошек погоняем, с чужими кобелями поцапаемся, по мусорным бакам прошвырнемся… красота!» Помолчал и добавил тихо: «В самом деле, Вася, ну чего тебе тут не хватает? Разве плохо мы устроились? Свобода, крыша над головой, рядом рынок — жратвы навалом, на водку и курево всегда наберем… чего тебе еще надо? Бабу? — Тоже не проблема, наберем и на бабу. Ты только скажи, я тебе такую телку приведу, что ты после нее целую неделю только мычать сможешь. Ну?..»

Василий пожал плечами. «Да нет, Миша. Ты не понимаешь. Я ж тебе уже объяснял — не могу я без этого, ну… без дела без какого-нибудь. Так иногда накатывает, прямо руки зудят чего-нибудь схимичить. А потом проходит. Даже наоборот, противно делается, так что хоть прочь беги. Вот я и бегу. То туда, то сюда. Аки маятник…»

В последний год «сезонные» колебания Василия и в самом деле отличались несвойственным им прежде постоянством — по три месяца на полный цикл. При этом ровно полцикла он бомжевал, а другую половину — работал в крохотной программистской фирмочке, в промышленном районе Холона. Фирмочка размещалась в обычном жилом коттедже на две семьи и состояла из хозяина — толстенького говорливого шустрячка-одессита, троих неопрятных, небрито-нестриженых интеллигентов, пребывающих на разных стадиях алкоголизма, одного-двух постоянно сменяющихся студентов и длинноногой нахальной блондинки-многостаночницы, исполняющей одновременно обязанности секретарши, бухгалтера, надсмотрщицы над студентами и госпожи хозяйского сердца.

В этой неформальной среде даже «сезонник» Василий не выглядел белой вороной. Хозяин, по имени Фима, платил ему гроши, зато наличными и раз в неделю. В дополнение к этому, здраво рассудив, что, пока Василий наличествует, надо использовать его на всю катушку, он разрешал ценному кадру жить прямо на рабочем месте, то есть неограниченно пользоваться общественной кофеваркой, душем и поставленной в кладовке раскладушкой. Эта система оправдывала себя полностью. Стосковавшийся по работе бомж набрасывался на компьютер, как сам Фима — на свою длинноногую бухгалтершу Галочку после двухнедельного отпуска, проведенного в семейной неволе.

Для начала, в качестве разминки, Василий помогал своим нестриженым коллегам — двум Алексам и Бо?рису — закрыть накопившиеся за время его отсутствия проблемы. Искать ошибки в чужих корявых программах всегда сложнее, чем написать новую самому, но его-то привлекала именно сложность. На это уходило дня три. Все это время восхищенные Алексы, как приклеенные, стояли за его стулом, прерывисто дыша перегаром и возбужденно чеша немытые космы. Менее любопытный Бо?рис угрюмо сидел в углу, уронив на клавиатуру бесполезные руки и уставившись невидящим взглядом в мерцающее окно монитора. На него Василий действовал подавляюще.