Последний воин. Книга надежды

— Пошли, мама. Пусть он нам не грубит.

Раймун Мальтус, привязав собак, стоял подбоченясь, попыхивая маленькой трубкой. О хуторе и разговору не было. Когда мать с дочкой дошли до ворот, Гром и Грай по-волчьи взвыли. Девочка обернулась, помахала им лыжной палкой.

— Хороших людей обидели, добрый хозяин, — попенял Пашута. — У девочки к тому же лёгкие больные. А какая бесстрашная.

Раймун сплюнул на снег:

— С такими торговаться — да лучше я дом спалю. Или вон этой дуре оставлю, твоей ухажёрке.

Лилиан, наблюдавшая всю сцену из окна, соизволила выйти во двор.

— Когда ты прав, дядя, я всегда за тебя. Ишь, фифа городская! А вы, Павел Данилыч, видно, за любой юбкой готовы устремиться.

— Такое устройство характера, — уклончиво ответил Пашута. — Всем женщинам сострадаю. Они слабые, хотя и коварные. А ваш упрёк, Лилиан, мне прискорбен. Я ведь вам мужа собираюсь отыскать, пропавшего без вести.

— Отыщи, отыщи, — буркнул Раймун. — Выломай кол из забора — самый лучший ей будет муж.

Они уж собирались обедать, Пашута такой борщ сварганил по армейским рецептам, от одного духа голова кружилась, но тут явился новый покупатель, очень серьёзный мужчина. Не на лыжах приехал, на такси.

Шуба на нём меховая, сапоги итальянские, дутые, шапка песцовая — целый магазин «Берёзка» вкатил во двор. Раймун дымом подавился, бросился гостю навстречу, как к родственнику долгожданному, сама угодливость. Пашута и Лилиан приготовились со стороны глядеть представление. Когда Раймун гостя мимо них проводил, тот ожёг женщину цепким взглядом, по-свойски пошутил:

— Ну, хозяин, деваху тоже продаёшь? Или это супруга твоя?

— В придачу даром бери, — ответил Раймун, руки радостно потирая. У покупателя из мехов темнеет личико хваткое, с кустиками бровок, с маленькими синими глазками, едкое, как луковица на срезе. Посмотришь — озноб по коже. Ох, важную персону принесло. Пока дом осматривали, он хозяина окончательно покорил, и Раймун — небывалый случай! — пригласил его отобедать. Гость не кочевряжился, послал Пашуту предупредить таксиста, что малость задержится. Распоряжение он отдал добродушно, но властно, тоном, который не предполагал возражений. Назвался гость Виссарионом, добавив с хохотком, что отчество им знать не обязательно, потому как жить вместе не придётся. Пашута шепнул Лилиан, чтобы та поостереглась откровенничать с приезжим человеком, больно он на поворотах скор. Лилиан предостережение пошло не впрок. За столом она сразу спросила, не видал ли где Виссарион её пропавшего мужа. Гость доброжелательно её расспросил, вник в ситуацию и девушку обнадёжил:

— Я тебе, красавица, телефончик оставлю. Будешь в городе — позвони. Обязательно разыщем твоего супруга, Не того, так другого. Поняла, нет?

Лилиан зарделась, ворохнула многозначительно литыми плечами и лихо опрокинула стаканчик сорокаградусной домашней настойки. Пашута, приревновав, крепко ущипнул её под столом за упругое бедро. От этой ласки Лилиан враз сомлела и, извинившись, ненадолго покинула застолье. Вернулась переодетая в своё лучшее и единственное вечернее платье — зелёное, с синими цветами по подолу, с громадным декольте. Заново разглядев это ликующее чудо природы, Виссарион сурово насупился. К концу обеда он сумел как-то так незаметно передвинуться, что притиснул Лилиан в угол кушетки. Вся эта интермедия немало потешила и Раймуна, и Пашуту. Они оба Лилиан знали, а гость не знал и уж за кого её принял — бог весть.

— Понравилось мне у вас, ребята, — басил Виссарион, не забывая опорожнять тарелку за тарелкой духмяного борща. — Хорошо у вас, аж сердце отмякло. Природа, мать её… Мы забывать стали, чем она пахнет. А она — тут. Красота, простор. Угодили вы мне, спасибо. Но и я вас при случае не забуду. Особо тебя, Ляля. Ты телефончик-то на память заучи, пригодится. Такие люди, как я, попусту языком не болтают.

— Вы на хуторе семьёй желаете осесть али как? — поинтересовался Раймун.

— Огляжусь сперва. Давно думу имел на воле обустроиться. При правильном подходе — это же золотое дно. Город ныне совсем обеднял на натуральный продукт. На рынок загляните — пучок редиски тридцать копеек. Кура — червонец. На клубничке да цветах умные люди за сезон на две машины собирают. Прежние власти землицу в разор ввели, теперь её, родимую, подымать заново надо. Ныне, как встарь, поклонись пониже, не бойся хребет согнуть — и сыт будешь, и одет. Да ещё как! Вы тут сослепу хозяйствуете, по старинной дремучести, а надобно потребу дня чуять, эксперимент вводить. Земля не обманет. Стократно за ласку воздаст. Только ты к ней с понятием подойди, не шустри. Эх, люди! Когда вы только жить научитесь.

— Это вы верно сказали, верно, — поддержал родную тему Раймун. — Сгнил род человечий на корню, и не будет ему поблажки. Атомных бомб настругали, а в собственном доме навести порядок ума не хватает. По городам в кучу сбились, от собственной вони задыхаются. Стадо двуногое! Другой раз подумаешь — кого жалеть? Вон Пашка телевизор починил, я вчера поглядел, чего показывают. Там с голоду подыхают, в другом месте газом травят, по улицам куда-то бегут сломя голову, горы огнём пышут. Все кому-то грозят, точно с цепи сорвались. Псам моим покажи, от ужаса околеют. И этих людей жалеть?

Виссарион, сытый, довольный, ближе надвинувшись на притихшую Лилиан, веско заметил:

— Тут ты, братец, перегнул палку. Это у тебя от общей необразованности такое впечатление. Надо всё же разделять. Ты нас с ними не равняй, это будет политическая близорукость. Они нам бомбами грозят, это да, но не мы им. Наши люди повсеместно увлечены строительством лучшего будущего, только не знают, с какого конца за дело взяться. Говорильня пустая — от неё весь вред. Я тебе про что толкую? Человек с верного направления сбился, воспарил от земли в небесные выси. А человек не птица. То-то и оно. Теперь дано новое указание. Каждый должен свой собственный участок, где живёт, взрастить и обиходить. Тогда ты гражданин, а не трутень. Понятно говорю, нет?

— Выходит как? — заинтересовался Пашута. — Каждый человек обязан клубнику для рынка выращивать?

Виссарион ему улыбнулся с пониманием.

— Ты парень бедовый, я тебя сразу определил. Бедовые переиначивать ловки. Я тебе про клубнику для примера вспомнил. Суть не в том. Ты, допустим, клубнику ростишь, я ульи ставлю. Лялечка, конечно, цветы выхаживает, и всё это к обоюдному благу. Понял, нет? Главное, к земле придвинуться. Хозяина на землю вернуть — вот задача первейшая. А ты меня хочешь подковырнуть. Зря. Любителей подковыривать у нас всегда хватало из среды бездельников. Они настоящего хозяина и затуркали. Особенно те подковырщики, которые к власти пробились. Но нынче, тебе повторяю, время их кончилось.

Раймуну показалось, что Пашута чем-то обидел замечательного покупателя, он заметил с досадой:

— Вы на него, Виссарион, не сердитесь, мозги у него всё же городские, куриные. Да и молод ещё. Но как работник он справный, нам пригодится.

Однако и Мальтуса гость поставил на место:

— А ты, хозяин, городские мозги не хай. В городе много дельных людей. Там такие индивидуумы водятся, тебе и не снилось… А ты, значит, в работниках тут обретаешься? По какой же это надобности?

— От преступления он скрывается, — ответил за Пашуту окончательно сражённый Раймун. — Совершил преступление, а какое, не говорит. Совесть его мучит.

— Гм, бывает… — Виссарион с новым любопытством оглядел Пашуту, смущённо потупившегося. — Совесть есть понятие, привнесённое из религиозного суеверия. Обыкновенно человека мучит не она, а страх перед возмездием, иначе называемый раскаянием. Ну да это сложные материи, вам, возможно, не понять… Чего ж ты такого натворил, молодец, откройся. Легче будет,

Меня можешь не опасаться, я в чужие дела не лезу, своих хватает.

Лилиан осмелилась вякнуть:

— Чего вы к нему пристали? Павел Данилович человек хороший, незапятнанный. Правда, Павел Данилыч?

Пашута ей улыбнулся с благодарностью, но ущипнуть уже не мог — Виссарион загораживал. Он её и урезонил: