Последний воин. Книга надежды

Из всех неугомонных и дерзких Улен выделял одну, желтоглазую Млаву, дочь охотника, четырнадцатилетнюю жрицу любви. Он преследовал её, крадучись за кустами, когда она спускалась к реке; припадал к земле, умирая от сладостного напряжения, — так выслеживают молодую олениху, чтобы в ослепительный миг вонзить ей в горло точную стрелу. О, как тягуча и горяча оленья кровь, если втянуть в рот вену, вспоротую острым каменным осколком!

Горделивая Млава, встречаясь с ним взглядом, никогда не отводила глаз, победительно улыбалась, насылая на него колдовскую оторопь. В её жёлтых очах метались пожары. Она не собиралась опалить его до смерти, но и не обещала поблажки. Когда он впервые подошёл к ней в лесу и попытался взять за руку, презрительно повела плечами, предостерегла:

— Ой, Улен!

Он прямо спросил:

— Ты будешь со мной?

— Чтобы сосать от голода лапу? — засмеялась она. И убежала. Она дала понять, что не считает его взрослым. Это его не обидело. Женщины часто говорят не то, что думают, — так уверял мудрый Колод. За пустыми словами они прячут истинные желания. Он подождёт немного. Млава едва приблизилась к той поре, когда женщина может соединиться с мужчиной в нерасторжимую пару. Но ему очень хотелось заручиться её обещанием.

Улен потянулся, сминая в мышцах набрякшую за ночь немоту. И тут же голод, дотоле дремавший, полногласно заявил о себе, достал до горла щекочущей лапкой, и Улен широко зевнул. Видение гибкой Млавы отступило в сумеречную тень. «Пора, — подумал Улен, — а то старик будет ругаться».

Не дойдя до землянки Колода, он затеял игру, превратясь в крадущуюся рысь, распластался на земле и пополз, но как всегда ему не удалось провести великого охотника. Только он нацелился победно ввалиться в отверстый лаз, как его остановил насмешливый голос:

— Слышу, слышу, мальчик! Будешь так шуметь, не видать нам нынче добычи.

— Леший с тобой, — выругался Улен, по-настоящему разозлясь. — Когда же ты спишь, Колод? Или ты никогда не спишь?

Колод выкатил из землянки своё короткое, мощное туловище, встряхнулся, как мокрый пёс, опустился на брёвнышко.

— Или спать, или жить, Улен. Запомни это.

— Но когда-нибудь я застану тебя врасплох.

— Значит, я буду уже мёртв.

Улен улыбнулся учителю, чувствуя, как с души опадает хмарь. Рядом с Колодом ему было спокойно, как возле костра.

— Хочешь поесть? — спросил старик равнодушно.

— Нет.

— А вчера ты ел?

— Да, — соврал Улен.

— Тогда уходим.

— Я готов.

Улен на глазах учителя опоясался верёвкой, на которой болтался короткий тесак с деревянной ручкой и смертельным, железным жалом — его гордость, его сокровище. Перекинул на спину лук, подняв его с земли. Маленькая минутка торжества: Колод не заметил, что он пришёл оружный.

Старик присвистнул, и из туманного рассвета, как из бездны, возник пёс Анар. Странное это было существо, умное, грозное. Его мало кто видел среди бела дня, и люди сельбища грозились его убить, подозревая в нём злую, оборотную силу. Анар был чёрен, как ночь, с одним ярко-белым пятном на груди, молчалив и беспощаден. Кроме Колода никого не признавал, да и к тому редко приближался на расстояние вытянутой руки. К У лену пёс привык, но иногда давал понять, что юноша опасно заблуждается, если полагает, что имеет над ним какую-то власть. Последний случай был особенно поучителен. Улену изредка удавалось потрепать пса по холке, тот ощетинивался, наливался утробным рыком и важно отступал, сбросив человечью руку презрительным движением головы. Охотник предупреждал Улена, что добром забава не кончится. Но юношу смешили пренебрежительные гримасы зверя, да и самолюбие его было задето: на что он годится, если не умеет приручить собаку. И вот он наткнулся на Анара, дремавшего под кустом неподалёку от реки. Осторожно приблизился и заговорил с собакой. «Пойдём, — позвал Улен, — пойдём, дружище, искупаемся. Ты погляди, какая жара». Пёс повёл на него желудёвыми глазами, прося оставить в покое. И тогда Улен решился на дерзкий шаг. Крепко прихватил пса за загривок, приподнял и потащил за собой. Анар не упирался и не рычал, а был точно в столбняке. Возможно, впервые в жизни столкнулся со столь вопиющей человеческой наглостью. Улен отпустил собачий загривок и дружелюбно расхохотался: ну что, мол, видишь, ничего страшного. Коротким неуловимым движением Анар развернул туловище и полоснул обидчика клыками, рассадив ему руку от локтя до кисти. Удивительная реакция спасла Улена, в последний миг он уклонился чуть в сторону, а то, пожалуй, кость хрустнула бы в собачьих зубах, как сухая веточка. Скакнув, он загрёб в руку камень, замахнулся. Пёс собрался в пружину, готовый к отпору. Желудёвый взгляд искрился издёвкой. Улен смирил глупую злобу.

— Хорошо, — сказал миролюбиво, — я виноват сам. Но я не хотел тебя обидеть.

Отшвырнул далеко камень, пошёл прочь. Оглянувшись, поразился: зверь брёл за ним как-то неуклюже, подламывая задние лапы и вроде бы даже скуля.

Рука заживала неделю. Колод ему не сочувствовал. Но юноша и не искал сочувствия, он хотел понять, стоило ли всё же отплатить Анару за коварное нападение. Колод, насупясь, сказал, что да, собаке надо вбивать в башку уважение к человеку, который с ней охотится. Но с Анаром — иное.

— Ты его изувечишь, — сказал Колод, — или он тебя. И всё. Анар — особенный пёс.

— Да.

— Он горд, ему трудно жить.

— Я хочу, чтобы он меня любил.

— Любовь можно взять силой, но ведь это — Анар.

Несколько дней пёс избегал Улена, возможно, опасаясь возмездия. Издали взглядывал на него с выражением крайнего недоумения.

Сегодня они собирались не на обычную охоту. Им предстояло совершить то, что, может быть, было им не по силам. Анар чуял это не хуже, чем люди, потому против обыкновения присел рядом с Колодом, грустя.

— Погладь его, — кивнул охотник. Улен послушно опустил руку на собачью спину. По телу Анара прокатилась грозная дрожь, но он не рыкнул. Осторожно Улен провёл от шеи до хвоста, чувствуя, как из шерсти впиваются в ладонь холодные искры.

— Хватит, — предостерёг Колод.

Когда уже ступали лесом — Улен впереди, Колод чуть сзади, — юноша всё ещё нёс в груди радость примирения с собакой.

Колод был мрачен. Идти в эту пору на медведя, сразиться с ним их вынудила необходимость, но ведь это значило в который раз дерзко испытывать терпение звёзд. А оно не беспредельно. Бросать вызов судьбе свойственно юности, которая не видит дальше своего носа, либо старости, утратившей вкус к жизни. Колод раскаивался, что увлёк за собой Улена: были знаки, препятствующие начинанию, но он пренебрёг ими. Анар напал на юношу — это не случайность. Ничто не происходит без причины, долгие годы понадобились Колоду, чтобы понять это. Собака предостерегла хозяина: не трогай мальчика, дай ему возмужать, он не внял ей. Юноша стал ему ближе, чем родной сын, которого у него не было, а его собственные силы близки к исходу. Холод вечности подкатывает к сердцу, и никак не избыть ночную тяжесть в груди. Когда он умрёт, кто поможет Улену, кто научит его тайнам тропы и бытия? Люди коварны, их единит страх перед общей опасностью, но при дележе добычи они охотно избавляются от лишнего рта. Надо накопить в себе силу и таить её про запас, как хранят вяленое мясо, чтобы противостоять неожиданностям. Улен доверчив, смел и неопытен и успел нажить себе врагов. Сам Богол, повелитель душ, относится к нему насторожённо. А что нужно от Улена старому упырю? Богол пережил трёх жён, а теперь заглядывается на юную Млаву, предвкушая, как своей кровью и дыханием она согреет его одряхлевшую плоть. И он легко получит её, если захочет. Отец Млавы давно живёт чужой милостью, и это загадка, как он до сих пор сохранился на земле. Ему сорок зим, а по виду — сто. Его мало кто помнит по имени — Раки, а больше окликают Горбуном. Недуг, который наслал на него Рива, ослепил его, искорёжил руки и ноги, расплющил туловище. Он отдаст Млаву вождю, когда тот повелит, и будет прав, потому что жилище Богола самое надежное место для девушки, которую некому защитить от напастей. Но он с радостью отдал бы её Улену, если бы мог разглядеть слепыми очами, какое будущее ждёт молодого воина. И вот откуда грозит беда: как только откроется, что Улен встал поперёк пути Боголу, за его жизнь нельзя будет выменять и обломка стрелы.