Сделано в Америке

Забыть Володеньку с семейством легко – здесь столько всего интересного: вот приземистая тумба с детским писателем, его считалочка скачет в мозгу и задорно выпихивает из него неприятные мысли. Вот заслуженная киноартистка, черно-белые ноги которой не давали мне уснуть в детстве. А вот целый выводок Героев Социалистического Труда и один генерал-майор. К концу аллеи Володеньки и след простыл.

Одна интересная пара заставляет меня остановиться. Если бы я мог посоветовать археологам будущего персонажей, по которым следует изучать ушедшую эпоху страны, я бы выбрал этих двоих. Ее мраморную голову украшает высокая прическа, взгляд горделивый, присущий директрисе центральной московской спецшколы. На шее бусы из чего-то увесистого. Он из бронзы. Шея забрана пластинами форменного воротника с пышной золотой вышивкой. Плечи – погоны, грудь – шайбы орденов. Голова оформлена грубыми, волевыми мазками советского скульптора. Наверняка они были крепкой семейной ячейкой. Правда, полированный мрамор ее головы выглядит много качественней его грубых бронзовых черт. Наверное, потому, что она умерла первой и скульпторы в те времена были мастеровитее. А может, наследники просто-напросто сэкономили на памятнике военному. Ведь неизвестно, любили ли они его так же, как он – свою супругу.

Впереди в стену вмонтирован целый экипаж самолета «Максим Горький» и несколько пассажиров. Все они закупорены в одинаковые вазы, а рядом подробно описано, как они в эти вазы угодили. Оказывается, во время показательного полета «Максима Горького» нерадивый пилот другого самолета по фамилии Петренко решил отличиться. Вопреки приказу он сделал мертвую петлю, потерял управление и врезался в «Максима». Все погибли, и Петренко тоже. Советское правительство выплатило семьям по десять тысяч рублей. После подробного изучения фамилий на вазах летчика Петренко обнаружить не удается. Роковая ошибка лишила летчика Петренко счастья покоиться среди жертв своего неуместного героизма.

От мрачных мыслей о судьбе пилота-хвастуна меня отвлекает громадный блок темной горной породы. Удивление вызвано не размерами блока, а именем человека, который этим блоком придавлен. Человека этого я хорошо знаю, я помню, как он сидел за большим круглым столом в просторной гостиной и произносил тост в честь моего деда. Мне четыре года, и я копошусь под столом с куском торта, который незаметно просунула мама. Ноги в колготках и брюках встают, громко крича «ура» и звеня бокалами.

Я перечитываю имя, фамилию и отчество этого человека и думаю: почему же он достоин лежать здесь, а мой дед недостоин? Почему дед лежит пускай на престижном кладбище, но на окраине, а этот, чьи носки я внимательно изучил тем далеким праздничным вечером, пролез сюда, в центр столицы. Неужели мой дед подмахнул меньше приказов, шлепнул меньше печатей, сделал меньше выговоров и уволил меньше людей?! Нет, не меньше! Тогда почему, черт возьми, меня лишили права приходить сюда как в свой дом, гордо неся четыре алые розы мимо охранника, чтобы он видел, что я не какой-нибудь любопытный шалопай, а скорбящий наследник одного из центурионов погибшей империи. Чудовищная ошибка вкралась в мою жизнь. После смерти мой дед оказался меньшим ловкачом, чем этот, под черным блоком. Меня лишили власти, лишили наследства, лишили права почетно скорбеть среди равных.

Подгоняемый отчаянными мыслями, я спешу куда-то, не разбирая дороги, и стукаюсь о бюст неизвестного. Он оказывается маршалом бронетанковых войск. Досадливо потирая лоб, я читаю фамилию маршала. Я замираю, вспоминая далекую весну и краткий роман со стройной брюнеткой. Брюнетка была внучкой этого маршала. Что-то у меня с ней не сладилось, а что именно, вспомнить не получается. А ведь, не расстанься я тогда с этой брюнеткой, мог бы рассчитывать на теплое местечко рядом со славным маршалом и его отпрысками. Пусть не для себя, но для моих потомков историческая справедливость была бы восстановлена и они смогли бы приходить сюда с четырьмя алыми розами...

Вконец раздавленный собственной неудачливостью, я бреду дальше. Мимо сочинителя героических эпосов – он повесился, мимо брата железного наркома – отравился, мимо жены кровавого диктатора – пустила себе пулю в лоб. Их изваяния крепки и незыблемы, как зубцы кремлевской стены. «Господи, почему я лишен права быть среди них, почему я низвергнут и раздавлен?!» – проносится ураганом в моей голове.

Борясь с желанием кричать от боли и несправедливости, я иду дальше. На пути вырастает гранитный человек в клоунском наряде. Он выходит из скалы и никак не может освободить ногу, завязшую в сером камне. Позабыв про историческую несправедливость, я замираю с раскрытым ртом. Почему его нога вязнет в грязном камне? Почему он так похож на монстра? Ведь он был клоуном и прежде всего человеком... По спине пробегает холодок, я оборачиваюсь. Лучшие умы, сердца и руки державы обступили меня. Отовсюду прут генералы и адмиралы, надвигаются академики и членкоры. Именитые деятели искусств натягивают поводки. Мне страшно, я бегу прочь, а заслуженные учительницы злобно шипят вслед.

Уф... оторвался... может, все к лучшему. Судьба, пожалуй, распорядилась правильно, избавив меня от искушения оказаться здесь. Не моя это компания. У ворот я останавливаюсь перевести дух и напоследок разглядываю случайный памятник. Я испытываю превосходство, «общаясь» с некогда влиятельным человеком, лежащим теперь в земле у моих ног. Я нахально сметаю снежок с его мраморной головы и с железных букв имени. Но все имя очистить не получается, я не дотягиваюсь, мешает лужица талой воды. Я ухожу, так и не узнав, кого похлопал по лысине. Он укоризненно сверлит мне спину своими каменными глазами, оставшись в своем чопорном величии, а я спешу за ворота, подальше от этого некрополя чужих мне людей. Чужих отныне.

Я оборачиваетесь, чтобы бросить последний взгляд назад. К воротам подъезжает дорогой черный автомобиль. Водитель распахивает дверцу перед юношей в элегантном пальто. В руках юноши четыре алые розы…

Я еще долго стою не двигаясь, хотя перед воротами никого больше нет. А ведь на его месте мог бы быть я... да и кладбище все-таки хорошее, респектабельное.

Битва за полотенца

Одна из основных моих функций в мотеле – борьба за чистые полотенца. На специальных тележках мы возим все наше барахло: чистящие средства, запасную туалетную бумагу и пластмассовые стаканчики. Кроме того, на тележке закреплены пылесос, коробка с мылом и чистое белье с полотенцами. Запасы полотенец и белья я пополняю в прачечной. Не знаю почему, но больших полотенец для душа обыкновенно не хватает. Кристина иногда халявит и исчезает из прачечной. Тогда я сам ныряю в раскаленное жерло сушильной машины.

То ли их вообще меньше, чем надо. То ли гости их чересчур рьяно крадут. То ли Кристина слишком увлекается просмотром телевизионных шоу в рабочее время. Не знаю я, в чем причина. Только полотенец всегда нет, хоть ты тресни.

Приходится мне прибегать ко всяким хитростям. Подкарауливать новую партию чистых полотенец и уволакивать их из-под носа у Дэби. Но если уж нет, то нет. Тогда я записываю, где чего не доложил, а после обхожу комнаты по второму разу с охапкой белоснежных пленниц.

Но бывают и счастливые минуты. Приходишь, и – ба! – перед глазами целая полотенечная жила. Все, что пожелаешь. Все сухое и горячее. Полотенца для тела, полотенца для рук, салфетки для лица. Тогда я окончательно забываю про Дэби, которая, вероятно, тоже нуждается в чем-то, хватаю в охапку десять тех, двадцать этих. Получается неустойчивая пирамида. Потом все это падает на пол. Я спешно собираю свои сокровища, придерживая стопку правой рукой, а левой забрасывая наверх еще парочку наволочек, про запас. Вместе со всем этим я изящно балансирую к тележке мимо запыхавшейся опоздавшей Дэби. Я счастлив, я снова одержал победу.

Когда льет дождь, я несу стопки еще горячих полотенец, накрывая их от воды своим телом, как детенышей.