Язык цветов

– Что значит измена? – спросила я, когда мы свернули на тропинку, с обеих сторон обсаженную желтыми розами.

Элизабет остановилась. Подняв глаза, я увидела, что она погрустнела, и на мгновение решила, что ее задели мои слова, но потом поняла, что смотрит она на розы, а не на меня. Мне стало любопытно, кто их посадил.

– Это когда у тебя есть друзья… друзья, о которых никто не знает, – наконец ответила она. – И которых нельзя было заводить.

Я не поняла ее формулировку, но Элизабет уже ушла вперед, ухватив мою ложку с арахисовым маслом и тем самым увлекая меня за собой. Я вырвала ложку и зашагала за ней, свернув за угол.

– А вот розмарин – память. Я цитирую Шекспира – вы будете проходить его в старших классах. Водосбор – уныние, падуб – предвидение, лаванда – недоверие. – На развилке мы свернули, и Элизабет нырнула под низкую ветку. С наслаждением слизнув остатки арахисового масла, я выбросила ложку в кусты и подпрыгнула, повиснув на ветке. Она не качнулась.

– Миндаль. Его весенний цвет символизирует опрометчивость – качество, знакомое тебе не понаслышке. Но дерево красивое, – добавила она. – Думала устроить на нем домик. Попрошу Карлоса, он сделает.

– Кто такой Карлос? – спросила я, спрыгнув с ветки. Элизабет ушла далеко, и я вприпрыжку бросилась за ней вдогонку.

– Рабочий. Живет в трейлере между двумя сараями, но на этой неделе ты с ним не познакомишься – они с дочкой ушли в поход. Перле тоже девять. Она будет с тобой дружить, когда пойдешь в школу.

– Не пойду я ни в какую школу, – ответила я, еле успевая за ней.

Элизабет дошла до середины сада, двигаясь обратно к дому. Она по-прежнему перечисляла цветы и их значения, но шла слишком быстро, мне было за ней не угнаться. Тогда я побежала и нагнала ее у самого крыльца. Она села на корточки, и наши глаза оказались на одном уровне.

– В школу пойдешь со следующего понедельника, – проговорила она, – в четвертый класс. А домой тебя не пущу, пока не найдешь ложку.

С этими словами она повернулась и вошла в дом, заперев за собой дверь.

Сунув пять долларов, что дала хозяйка цветочного магазина, в пустоту под чашкой лифчика, я зашагала по кварталу. Было еще рано, и в Мишн-дистрикт работало больше баров, чем кафе. На углу Двадцать шестой и Алабамы я шмыгнула в розовую пластиковую кабинку и два часа ела четыре пончика, поджидая открытия маленьких магазинчиков на Валенсия-стрит. В десять подсчитала деньги – остался доллар восемьдесят семь – и пошла по улице, пока не нашла магазин тканей. Я купила пол-ярда белой атласной ленты и одну булавку с жемчужной головкой.

Когда я вернулась в парк, было уже около полудня; я кралась к своему саду по неподвижной траве. Я боялась, что та парочка так и лежит, распластавшись в моем цветнике, но их не было. Остались лишь отпечаток спины на клумбе с гелениумом и бутылка текилы, горлышко которой торчало из густого куста.

У меня был всего один шанс. Я видела, что хозяйке магазина нужна помощь, – лицо у нее было осунувшееся и все в морщинах, как у Элизабет за несколько недель до сбора урожая. Если бы я смогла показать ей, на что годна, она бы взяла меня на работу. На заработанные деньги я сняла бы комнату с замком и ухаживала бы за садом лишь при свете дня, когда любое вторжение не осталось бы незамеченным.

Сидя под деревом, я обдумала варианты. Было время осенних цветов: вербена, золотарник, хризантема, поздняя роза. На ухоженных городских клумбах вокруг парка было полно зелени разных текстур, но мало цвета.

Я взялась за работу, принимая во внимание высоту, плотность, текстуру и гармонию ароматов, аккуратными, как пинцет, пальцами обрывая смявшиеся лепестки. Из ложа снежной вербены взмывали вверх стебли белых хризантем, а по краям их окольцовывали множественные соцветия кустовой белой розы, головки которой свисали и за край плотно перевязанного букета. Все шипы я удалила. Букет получился белым, как свадьба, тая в себе упоминания о молитве, истине и не ведающем о ней сердце. Но никто все равно ничего бы не понял.

Когда я пришла, хозяйка уже закрывалась, хотя не было еще и двенадцати.

– Если надеешься заработать еще пять долларов, ты опоздала, – сказала она, кивнув на машину. Та была под завязку загружена тяжелыми цветочными корзинами. – А мне бы пригодилась помощь.

Я протянула ей букет.

– Что это? – спросила она.

– Опыт, – ответила я, вручая ей цветы.

Она понюхала розы и хризантемы, потрогала вербену и взглянула на кончик пальца. Он был чист. Зашагав вверх по улице к машине, она жестом поманила меня за собой. Из глубин фургона извлекла плотный букетик скучных белых роз, перевязанных розовой лентой. Положила два букета рядом. Они не шли ни в какое сравнение. Цветочница бросила мне букет из роз, и я поймала их одной рукой.

– Отнеси их в «Спитари», это дальше по улице. Спроси Эндрю и скажи, что это я тебя прислала. Он накормит тебя обедом в обмен на цветы.

Я кивнула, а она села в машину:

– Меня зовут Рената. – Она завела мотор. – Хочешь работать – приходи в субботу, в пять утра. Опоздаешь хоть на минуту – уеду без тебя.

Мне хотелось лететь по улице, так я была рада. Мне было все равно, что она пообещала работу всего на день, что денег хватит лишь на то, чтобы снять жилье на пару ночей. Это уже было достижение. И если я докажу, что годна, она наверняка позовет меня еще. Пошевелив пальцами в ботинках, я улыбнулась тротуару.

Рената выехала на дорогу, остановилась и опустила окно.

– Как тебя зовут? – спросила она.

– Виктория, – ответила я, подняв глаза и пряча улыбку. – Виктория Джонс.

Она коротко кивнула и уехала.

В следующую субботу я явилась в «Бутон» незадолго после полуночи. Я уснула в саду, прислонившись к секвойе, на страже, и меня разбудил хохот. На этот раз это была компания подвыпивших молодых людей. Тот, что стоял ближе всех ко мне – обросший, с волосами ниже подбородка, – улыбнулся так, будто мы с ним были влюбленными на свидании. Я отвела взгляд и быстро подошла к ближайшему фонарю, а потом спустилась с холма и направилась к цветочной лавке.

В ожидании утра я намазалась дезодорантом и гелем и принялась ходить по кварталу, заставляя себя не спать. К тому моменту, как из-за угла появилась машина Ренаты, я дважды осмотрела себя в зеркале чьих-то машин и трижды поправила наряд. И несмотря на все это, я знала, что начинаю выглядеть и пахнуть как бродяжка.

Подъехала Рената, открыла дверь с пассажирской стороны и пригласила меня внутрь. Я села от нее как можно дальше, так что, когда захлопнула дверь, та ударила мое костлявое бедро и задребезжала.

– С добрым утром, – сказала она, – ты вовремя.

Повернув на сто восемьдесят градусов, она двинулась по пустой улице в ту сторону, откуда появилась.

– Так рано, что даже говорить не хочется? – спросила она.

Я кивнула, потерла глаза, сделав вид, что только что проснулась. Мы молча выехали на развязку. Рената пропустила поворот и дважды описала круг. – Для меня тоже рановато, пожалуй.

Мы ехали по односторонним улочкам к югу от Маркет, пока наконец она не припарковалась на заполненной стоянке.

– Не отставай, – приказала она, выбралась из машины и вручила мне кучу пустых ведер, вложенных одно в другое. – Там полно народу, и я не буду тратить время и искать тебя. Сегодня в два часа свадьба; цветы нужно доставить к десяти. К счастью, это обычные подсолнухи – из них букеты делать недолго.

– Подсолнухи? – удивленно переспросила я. Ложное богатство. Будь это моя свадьба, ни за что бы не выбрала подсолнухи, подумала я, и тут же одернула себя, настолько дико звучали слова «моя свадьба».

– Знаю, сейчас не сезон, – ответила она. – Но на цветочном рынке можно купить что угодно и когда угодно, а когда молодожены бросаются деньгами, я обычно не жалуюсь. – Она протолкнулась сквозь тамбур при входе, где было полно людей. Я шла следом и вздрагивала, когда меня задевали чьи-то бедра, локти и плечи.