Ничто не случайно

Идя дальше, мы набрели еще на одну церковь. Здесь на газоне собрались дети под присмотром взрослых и пели. Очень серьезными голосами пели Падает, падает Лондонский мост. И держась за руки, играли в этот мост и ныряли под него. Все, кто был на газоне, даже не взглянули на нас, словно мы были людьми, прибывшими сюда из другого столетия, и они могли смотреть сквозь нас.

Эти дети вечно играли на этом газоне в «Лондонский мост» и будут играть вечно. Для них мы были не более видимы, чем воздух. Одна из женщин, присматривавших за игрой, нервно подняла взгляд, как оглядывается олень, смутно почуявший опасность, еще не готовый исчезнуть в глубине леса. Она не видела, как мы остановились и стали наблюдать за детьми, разве что уловила это каким-то шестым чувством. Не прозвучало ни слова, а «Лондонский мост» упал и потребовал двух других детей, которым пришла очередь стать новым мостом. Песня все продолжалась, и мы наконец ушли.

В аэропорту наши самолеты ожидали нас, как мы их оставили. Пока Пол с присущей ему особой аккуратностью складывал свою одежду, я затолкал свои вещи в сумку и вышел, чтобы заняться ремонтом проводки управления биплана. На это ушло не больше пяти минут молчаливой работы в неспешные, спокойные дневные часы, составляющие будни бродячего пилота.

Пол, сам бывший парашютист, помогал Стью разложить купол главного парашюта в безветрии ангара. К тому времени, как я к ним подошел, они стояли на коленях над длинной полосой нейлона, погрузившись в глубокие раздумья. Никто не двинулся с места. Они просто сидели и размышляли, не обращая на меня внимания.

– Бьюсь об заклад, у вас какие-то проблемы.

– Инверсия, – сказал рассеянно Пол.

– Ага. А что такое инверсия?

Пол снова уставился на нейлоновые стропы и задумался.

– Просто вчера я позволил куполу упасть на меня, – сказал наконец Стью. – А когда я из-под него выбрался, стропы немного перепутались.

– А, – теперь и я это заметил. Ровный пучок строп, тянувшийся от нагрудных ремней Стью к краям купола, в одном месте был перепутан.

– О'кей. Отстегни-ка замок вот здесь, – вдруг сказал Пол, – и протяни через это. – И он с надеждой разложил пошире связку строп.

Стью со щелчком открыл нагрудный замок и сделал так, как просил Пол, но стропы оставались перепутанными. В ангаре снова воцарилась тишина, прижатая по углам напряженными раздумьями.

Я не выдержал этой атмосферы и вышел. От нечего делать можно было заняться и смазкой клапанных коробок. Снаружи была тишина, солнце и подрастающая трава.

Около полудня, смазав двигатель и разобравшись с парашютом, мы по знакомой дороге отправились в кафе ЕАТ, сели обедать за четвертый столик и снова были околдованы чаровницей Мэри Лу.

– К этому очень быстро привыкаешь, верно? Тебя здесь уже знают, – сказал Пол, поглощая ростбиф. – Мы здесь всего один день, а уже знакомы с Мэри Лу и с Элом, и почти все уже знают, кто мы такие. Я уже предвижу, что в какой-то момент мы почувствуем себя здесь довольно уверенно и не захотим лететь дальше.

Он был прав; чувство безопасности – это сеть привязанностей и знакомств. Мы уже ориентировались в городке, знали, что крупнейшим здешним предприятием была перчаточная фабрика, которая закрылась сегодня в 16:30 и дала нам потенциальных клиентов.

Здесь мы были в безопасности, и нами потихоньку начал овладевать страх неизвестности за пределами Райо. Странное это было ощущение – понемногу узнавать этот городок. Я это прочувствовал и довольно уныло принялся за шоколадный коктейль.

То же самое было неделю назад в Прейри дю Шайен, где все это начиналось. Там мы тоже чувствовали себя в безопасности, имея гарантированные 300 долларов только за одно появление на празднике Исторических Дней плюс все деньги, которые мы могли заработать, катая пассажиров.

Собственно, к концу субботнего дня, со всеми этими толпами людей, очнувшихся от зимней спячки, мы заработали почти 650 долларов. Что и говорить, это было хорошее начало.

Частью этой гарантии была, однако, ОТВАЖНАЯ ДЕМОНСТРАЦИЯ ВЫСШЕГО ПИЛОТАЖА НА МАЛЫХ ВЫСОТАХ, и когда выдался часок поспокойнее, я решил, что смогу проделать свой трюк с поднятием носового платка.

Подхватить с земли большой квадратный кусок шелка стальным крюком, подвешенным к краю моего нижнего левого крыла, было совсем не трудно, но со стороны это выглядело очень рискованно, и это был отличный трюк для воздушного цирка.

Биплан пулей набрал высоту против ветра, посвежевшего до 20 миль в час. Трюк должен был получиться, при оглушительном реве мотора крыло кренилось в нужный момент, но каждый раз, оглянувшись, я видел пустой крючок, а внизу на траве нетронутый носовой платок.

К третьему заходу я уже разозлился на собственную неумелость и полностью сосредоточился на своей задаче, точно выверив курс на белое шелковое пятнышко, не видя ничего, кроме стремительно несущейся в нескольких футах подо мной зеленой травы, и летя со скоростью 100 миль в час. Затем, за целую секунду до нужного момента, я накренил крыло, подождал, пока белое пятно пронесется прямо под крючком и пошел вверх, победно набирая высоту.

Но я опять промазал. Я выпрямился на сиденье и посмотрел на кончик крыла, чтобы убедиться, на месте ли крюк. Он был на месте и пуст.

Те, кто ждет на земле, должно быть, думают, что это за паршивенький воздушный цирк, – подумал я мрачно, – если они не могут даже с трех попыток подхватить простой старый носовой платок.

На следующем заходе я круто спикировал вниз и выровнял самолет буквально над самой травой, задолго до издевающегося надо мной платка, и пошел прямо на него. Теперь-то я его возьму, думал я, даже если придется носом зарыться в землю. Я взглянул на указатель скорости, который показывал 110 миль в час, и чуть подал вперед ручку управления. Трава жестко поблескивала под большими деревьями, кое-где в ней попадались колосья одичавшей пшеницы. Еще чуть влево и чуточку пониже.

В этот момент колеса ударили о землю, причем настолько сильно, что моя голова дернулась, и перед глазами у меня все поплыло. Биплан высоко подпрыгнул, а я снова двинул ручку вперед, готовясь накренить крыло для подхвата.

В ту же секунду грянул сильный взрыв, мир почернел, а мотор издал вопль обезумевшего металла.

Винт врезается в землю я разбиваюсь что произошло колеса должно быть оторвались я остался без шасси а теперь винт молотит по земле по грязи мы сейчас перекувырнемся слишком быстро летят комья-грязи вытягивай вытягивай на полную мощность снова лечу но ничего от мотора ничего не останется винт тоже где земля провода деревья поле ветер… Вся эта сумятица мыслей как-то сразу взорвалась во мне. А позади нее мертвящее осознание того, что я разбился.

Глава 4

ТЕСНО ЗАЖАТЫЙ В КАБИНЕ, я почувствовал мощный удар самолета о землю, дал полный газ и рванул самолет в воздух. Единственное, что мне удалось выжать из ручки газа, был громкий скрежет. Газа не было. Биплан потянулся вверх на одной инерции.

Мы никак не перелетим над телефонными проводами. Странно. При 110 милях в час они были так близко, а теперь уже совсем не так. Мы чисто автоматически развернулись против ветра, и с полностью выжатой ручкой газа, под завывание двигателя, в ста футах над землей все как-то замедлилось. Я почувствовал дрожь самолета на грани срыва и с тревогой прислушивался к ней, зная, что малейшее замедление означало бы зарыться носом в землю. Но я знал свой биплан и знал, что он просто повиснет в воздухе и начнет плавный-плавный спуск против ветра. Я подумал, не перепугались ли люди там, на земле, потому что со стороны это должно было очень неважно выглядеть: мощный взрыв грязи, отлетающие в сторону колеса, странное завывание двигателя и резкий взлет вверх перед самым падением. Все-таки единственным страхом, который я испытывал, был их страх, – как все это должно было выглядеть с земли.

Мы медленно опускались против ветра в высокую траву. Впереди ни одного препятствия. Земля неспешно выросла навстречу и слегка коснулась нас своей зеленью. В этот момент мотор уже бесполезен, и я выключил зажигание. Мы медленно скользили над зарослями травы со скоростью меньше 20 миль в час, и от нечего делать я перевел рычажок корректора смеси на холостой ход, а пожарный кран в положение выключено. Не было ни удара при приземлении, ни толчка вперед по инерции. Все очень медленно, неспешно.