Новый Мир ( № 2 2008)

А главное, он — человек службы, а это значит, что государство его без призора не оставит. Другой хоть с голоду сдохни — а у него, служивого, всегда будет какой-никакой паек и, худо-бедно, обмундирование.

Ну как такому не позавидовать?

Но сам старший лейтенант смотрел на вещи иначе.

Все это его не радовало, поскольку казалось само собой разумеющимся. Вообразить же, что его жизнь в любую секунду может покоситься и даже обрушиться, ему не приходило в голову. Он не думал о том, что кажущийся неразрывным поток жизни в действительности состоит из бесконечного числа микроскопических событий, похожих на подбрасываемые и падающие монеты; упав, то есть случившись, они приводят к определенным, единственно возможным последствиям; однако, пока монета еще летит, нужно помнить, что с одинаковой вероятностью она способна упасть как одной, так и другой стороной, и тогда последствия, столь же определенные и единственно возможные, окажутся иными — и кто знает, какими неприятностями, а то и ужасами обернется в этом случае жизнь?

Нет, его волновали иные материи. Его обошли при раздаче повышений, традиционно происходящей в апреле каждого года. Правда, чин старшего лейтенанта он получал в июне, поэтому, если подходить к делу совсем уж буквоедски, к апрелю еще не истек срок, минимально необходимый для получения следующего звания. Но ведь это если только совсем буквоедски! Совсем бездушно и даже бесчеловечно!

То есть что получается? Получается, что все кругом — пустые слова! Все тебя хвалят за инициативность, ты на хорошем счету у начальства, оно тебя сует во все дырки, поскольку в тебе уверено, — а как дело доходит до повышения, так давай деньки считать?!

В общем, это его страшно злило, и уже недели две он чувствовал в себе, с одной стороны, раздраженную угрюмость, чего прежде за собой никогда не замечал, а с другой — все прикидывал, как бы ткнуть в глаза начальству, что оно, прокатив такого хорошего парня при раздаче повышений, повело себя мелочно и глупо, — но ничего путного в голову не приходило...

Старший лейтенант (фамилия его была, скажем, Рахимов) поднял голову и увидел подходившего к грибку своего приятеля — тоже старшего лейтенанта по фамилии, скажем, Буриев.

— Что пригорюнился? — весело спросил Буриев. — Бодрись! Солдат должен быть бодрым! А вдруг завтра оппозиция нагрянет? Как такой унылый будешь воевать?

— Ага, воевать, — буркнул Рахимов, в силу сосредоточенности на своих обидах совершенно не желавший подхватывать оптимистическую и бодрую интонацию товарища. — Развоевался!.. Знаешь, сколько времени мы провоюем, если, допустим, завтра сюда нагрянет хотя бы... да хотя бы батальон оппозиции?

— Ну? — заинтересовался Буриев.

Рахимов сощурился на солнце и сказал:

— Двадцать минут ровно.

Буриев захохотал.

— Зря смеешься, — пожал плечами Рахимов. — Я считал. Вот смотри. Первое. В бригаде двадцать шесть бэтээров. Про два из них точно известно, что они уже никогда никуда не поедут. Так?

— Ну, — кивнул Буриев.

— Про остальные что скажешь?

Буриев было задумался.

— Ничего не скажешь! Потому что их боеготовность нельзя проверить — нету ни солярки, ни аккумуляторов!.. Но если честно... — Он мечтательно сощурился на солнце. — Если честно, то, думаю, из них тоже не многие двинутся... Так что придется воевать на одном энтузиазме... — Он строго посмотрел на Буриева и спросил: — Знаешь, что это такое?

— Да отстань, — отмахнулся Буриев. — Все я знаю...

— Нет, не знаешь! — возразил Рахимов. — На энтузиазме — это когда нужна пушка, а пушки нет. И приходится амбразуру грудью закрывать. Понял?

— Ладно, ладно, — отмахнулся Буриев. — Вот любишь ты объяснять, что и без тебя всем известно!.. Я вообще-то что хочу сказать... Пес-то этот... ну, у ворот-то который сидит! — уточнил он. — Так он так у ворот и сидит!

— Сидит? — вяло удивился Рахимов и бросил окурок в середину автомобильной покрышки, заменявшей в воинской части пепельницу.

— Сидит! Пятые сутки пошли!

— Ну и хрен с ним, — пожал плечами Рахимов. — Пусть сидит, коли охота...

— Должно быть, все-таки за кем-то из духов прибежал, — сказал Буриев.

— Скорей всего... Только духов-то еще позавчера в учебку отправили.

— То-то и оно. А этот — сидит. Просто как пришитый сидит!

Они помолчали.

— Так он, чего доброго, с голоду сдохнет, — предположил Буриев.

— Не знаю, — покачал головой Рахимов, а потом решил внести в этот вопрос необходимую определенность: — Лично я его кормить не собираюсь. На кой мне надо!..

— Никто не просит тебя его кормить, — урезонил товарища Буриев. — Просто жалко... пес-то какой! Богатырь, а не пес!.. Я б его домой взял, да куда в мою кибитку!.. — И он безнадежно махнул рукой, показывая тем самым, что кибитка у него маленькая, народу в ней — как в огурце семечек, и о том, чтоб завести собаку, как бы ни была эта собака хороша, даже и думать не приходится.

Снова помолчали.

— Слушай! — протянул вдруг Рахимов и неожиданно просветленно посмотрел на Буриева.

— Ну?

— А помнишь, командир что-то про питомник толковал? Мол, какой-то собачий питомник на полигоне организуют?

— Ну, толковал, — пожал плечами Буриев. — Да он же больше смеялся — вот, мол, дожили, кроме как собаками, больше и воевать нечем...

— Он-то смеялся! Но ведь можно и всерьез!.. Ведь красавец?

— Красавец, — кивнул Буриев. — Такой здоровый — хоть в арбу запрягай.

— В арбу! Вот видишь! Да они за такого что хочешь отдадут!

— Им, наверное, овчарки нужны, — попытался Буриев охладить энтузиазм товарища.

— А волкодав — это кто, по-твоему? — горячился тот. — Это и есть овчарка! Среднеазиатская овчарка! Только ростом с барана! И силищи немереной! Да они за такую!..

— Хрен с маслом они тебе дадут за такую, — пессимистично заметил Буриев. — И за такую, и за другую. Нет, домой бы я его, конечно, взял, но...

— Да погоди ты! Домой! На хрен тебе его домой! Ты его не прокормишь! — Рахимов уже завелся, и все те качества, за которые его хвалило начальство, готовы были немедленно проявиться. — А вот мы еще посмотрим! Я еще их накручу, чтоб они благодарность на меня командиру направили! Ну, на нас то есть... Лепешка есть? И веревка!

— Лепешка мне самому нужна, мне ее жена на обед дала, — обиженно сказал Буриев. — Веревка еще!.. ремень вон автоматный возьми.

— Елки-палки, да верну я тебе лепешку! — пламенел Рахимов. — Где лепешка? Давай сюда! Пошли скорей!..

6

В двадцатые годы, когда революция воспламенила шестую часть планеты, эту страну — Таджикскую Советскую Социалистическую Республику, столицей которой стал Хуррамабад (вместо благородной Бухары, волею административных переделов оказавшейся на территории сопредельной советской республики), — складывали силой. Несколько разнородных земель говорили примерно на одном языке, более или менее исправно платили дань одному эмиру, но все же не забывали спесиво осознавать самоуправство своих собственных бекств. Все они оказались беспомощны перед непомерными усилиями власти и в конце концов были собраны и сбиты под единое начало. Примерно так железный обруч сжимает бочарную клепку или тугая веревка — охапку дров.

Однако стоит веревке лопнуть, как поленца разлетаются с той именно силой, с какой были стянуты ее концы.

За семьдесят с лишним лет казавшаяся вечной стальная скрепа проржавела, отрухлявела, прогнила и порвалась.

Страна развалилась на прежние составляющие, каждая из которых имела свои представления о будущем.