Певец тропических островов

Гейст был скандализован неприличием такого порядка вещей. Между тем осуществлению хитрого расчета Шомберга сильно вредил зрелый возраст большинства женщин; кроме того, ни одна из них никогда не была красива… Аудитория обнаруживала лишь очень умеренное желание завести дружбу с искусством. Некоторые музыкантши машинально присели к свободным столикам, другие попарно ходили взад и вперед по среднему проходу, без сомнения радуясь возможности размять ноги и дать отдых рукам… Гейст почувствовал внезапно сострадание к этим несчастным созданиям, которых эксплуатировали, унижали, оскорбляли и на вульгарные черты которых тяжелое, роковое рабство налагало трагическую печать… Ему тяжело было смотреть, как эти женщины проходили взад и вперед возле его столика. Он собирался встать и уйти, как вдруг заметил, что два белых кисейных платья и два вишневых шарфа еще не покинули эстрады. Одно из этих платьев прикрывало костлявую худобу женщины со злобными ноздрями. Эта особа была не кто иная, как мадам Цанджиакомо. Она встала из-за рояля и, повернувшись спиною к залу, приготовляла партитуры ко второму отделению концерта… Окончив свою работу, она повернулась, заметила другое кисейное платье, неподвижно сидевшее на одном из стульев второго ряда, и стала раздраженно пробираться к нему между пюпитрами. В образуемой этим платьем ямке отдыхали, ничего не делая, две маленькие, не очень белые ручки, от которых к плечам шли чрезмерно чистые линии. Затем Гейст перевел глаза на прическу, состоявшую из двух тяжелых черных кос, обвивавшихся вокруг красиво очерченной головки.

"Совсем девочка, ей-богу!" — воскликнул он мысленно…

У него было ощущение какого-то нового переживания, потому что до этого времени его наблюдательная способность никогда не была так сильно и так исключительно привлечена женщиной. Он смотрел на нее с некоторой тревогой…

Приблизившись, высокая женщина на мгновение скрыла от его взгляда сидящую девушку, к которой она наклонилась; по-видимому, она шепнула ей что-то на ухо. Несомненно, губы ее шевелились. Но что она могла сказать такого, что заставило девушку так резко вскочить на ноги? Неподвижного за своим столиком Гейста невольно охватила волна сочувствия. Он бросил вокруг себя быстрый взгляд. Никто не смотрел на эстраду, и, когда он снова повернулся к ней, девушка спускалась впереди следовавшей за нею по пятам женщины с трех ступенек, отделявших эстраду от зала. Здесь она остановилась, сделала один-два колеблющихся шага вперед и снова стала неподвижно, в то время как вульгарная пианистка, конвоировавшая ее, словно солдат, резко прошла мимо нее яростными шагами и по среднему проходу между столиками и стульями отправилась разыскивать где-то снаружи крючконосого синьора Цанджиакомо… Ее презрительный взгляд встретился со взглядом Гейста, который тотчас перевел его на молодую девушку. Та не пошевельнулась; она стояла, свесив руки вдоль тела и опустив веки.

Гейст положил недокуренную сигару и сжал губы… Он забыл также, до известной степени, где он находится. Таким образом, он прошел по среднему проходу, не останавливаемый сознанием своих действий… Он простоял с минуту перед молодой девушкой, не замечавшей его присутствия. Совершенно неподвижная, без кровинки в лице, без голоса, без взгляда, та не поднимала глаз от земли. Она подняла их, только когда Гейст заговорил со своей обычной учтивостью.

— Простите, — сказал он по-английски, — но эта ужасная женщина вам что-то сказала. Она ущипнула вас, не правда ли? Я уверен, что она вас только что ущипнула, когда подошла к вашему стулу".

Музыкантшу, к которой он обращался, звали Лена.

И еще несколько слов в заключение. Что такое сходство? Бывают случаи, когда иной даме любая малость — даже ноготок на собственном пальчике — напоминает кого-то из знакомых. Нечто совсем несхожее мы порой воспринимаем как подобное. Я сказал бы, что сходство не является вещью объективной, это скорее нечто субъективное. Но, впрочем, автор предпочитает в это не вдаваться. Он просто воспроизводит события, оказавшие на него в свое время неотразимое впечатление, и, заметив, что сходство и ощущение сходства совсем не одно и то же, кончает на этом свое вступление.

А. Гроссенберг

Глава первая

По правую сторону Вислы, напротив луна-парка, сразу же за мостом Кербедзя в тридцатые годы находился почти никем не посещаемый ресторанчик "Спортивный". Малоправдоподобные события, которые там произошли, не могли разыграться где-либо еще, только в этом малоправдоподобном месте. Книжная фантастичность окружения, почти экзотическая (да, да, именно экзотическая) почва привели к тому, что из обыкновенных отечественных семян выросли растения редкого психологического свойства. Кто же бросил эти зерна?

Само название "Спортивный" звучало несколько прозаично. Автору этих записок неизвестно, кто из владельцев ресторана так его окрестил. Внизу флегматично несла свои воды Висла, и было там что-то вроде пристани, где давали напрокат лодки перегревшимся на солнце небогатым жителям варшавских окраин. Быть может, владелец ресторана считал, что название "Спортивный" привлечет спортсменов. Но не привлекло. Автор этих строк не знает и не может себе представить, каким чудом мог существовать ресторанчик, в котором бывало ежедневно всего лишь несколько посетителей.

Впервые случайно оказавшись в этих краях, пишущий эти строки испытал большое потрясение, почти шок. Это было в жаркий июльский полдень, когда пахнет плавящимся под ногами асфальтом. Вокруг была чистейшей воды проза, или, если вам угодно, действительность. Автор ехал на извозчике, в пролетке, по мосту Кербедзя. У самого моста две бабы, подоткнув подолы юбок, потные и, уж во всяком случае, не живописные, потчевали редких прохожих квасом из грязных, мутных стаканчиков. Под сводами моста по железному настилу вышагивал полицейский в летней белой фуражке и вытирал носовым платком шею. Пролетку со звоном и грохотом обогнал трамвай, в его окнах замелькали бледные, сонные лица — это ехали с работы служащие. Внизу переливалась всеми цветами радуги неглубокая, с унылыми островками мелей, река. То и дело снизу долетали взвизги купавшихся в реке всевозможных Франеков и Зосек. Солнце еще стояло высоко, но его заслоняли клубы пыли. Влажный и неподвижный воздух заполонил собой мост — не было ни малейшего ветерка, и казалось, что едешь по огромному душному коридору.

Автор этих заметок направлялся в зоопарк, который, как это могут подтвердить старые варшавяне, находился по соседству с луна-парком. В луна-парке в эту пору было совсем пусто. Слева виднелись утопавшие в бледной, припорошенной пылью зелени крыши балаганов и одиноко возвышались леса еще не достроенных "американских горок". Автор сам не помнит толком, почему он не сказал извозчику, чтобы тот повернул к воротам веселого городка. Может быть, полагал, что проще будет самому пройтись и перейти на другую сторону улицы. А может, ему просто хотелось лишний разок взглянуть на Вислу. Словом, он велел остановиться и вылез сразу же за мостом. Гнедая кляча с торчащими ребрами махнула хвостом, отгоняя мух, и трусцой заковыляла по расплавленному асфальту вперед. Стоя на тротуаре, автор обернулся к реке и там, внизу, увидел две лодки, выписывавшие на воде эдакие зигзаги, должно быть, управляемые какими-то подгулявшими спортсменами. Тоненький женский визг снова донесся до его ушей. Но повернувшись к реке, автор увидел нечто, словно вступавшее в спор с этой прозаической действительностью. Это он почувствовал сразу и очень удивился. Неизвестно почему ему вспомнилась конрадовская "Победа".

Перед ним, а вернее, прямо под ним виднелась плоская цементная крыша домика, на которой стояли плетеный столик и два шезлонга в голубую полоску. Слева тянулся просторный сад с желтоватой галькой на дорожках. В саду росли маленькие деревца и деревья постарше, бросавшие тень на стоявшие там столики и стулья. Кроны деревьев, находившиеся на уровне его лица, скрывали очертания какого-то деревянного, спрятанного в глубине строения. Но когда автор, чуть отойдя в сторону, заглянул в просвет между листьями и хорошенько разглядел скромное строение, из груди его вырвался глубокий вздох, а может быть, даже некое восклицание. Вначале он не поверил собственным глазам. Какое чудо, воскликнул он в душе, а может, и вслух. И тогда на него — и это в самой сердцевине задымленной и пропыленной Варшавы — снова повеяло известным романом Конрада Коженёвского. Ах, чтоб тебя, не иначе мне все это снится, подумал он. Деревянный павильон, который он увидел в просвете между ветвями, несомненно, имел какое-то другое предназначение, чем ему казалось.